зве будет обижать крестьянина?

  * Домнуле -- господин (рум.).

  На другой день Александру достал бумажку, развернул ее. В ней небрежной
рукой было написано: "Старый осел". Александру схватился за грудь  и, глотая
воздух,  упал  на  землю.  Потом с трудом  приподнялся.  Руки его  судорожно
впились в кучерявые волосы. Бокулей нещадно трепал себя, бился о стенку лбом
и плакал.
  --  Старый  осел!  Старый  осел!..  -- кричал он, задыхаясь  от гнева и
обиды.
  Вслед  за румынами  во двор  забежали  отступавшие немцы.  Эти остались
ночевать. В эту ночь и случилось страшное в семье Бокулеев...
  ...Александру взглянул на дочь, потом на жену, сказал им тихо:
  -- Оставьте нас с Георге одних.
  Мать и дочь быстро вышли.
  Александру прикрыл за ними  дверь, вернулся на свое место, присел рядом
с Георге. Он решил было  рассказать сыну о том, что  случилось с Маргаритой,
но в последнюю минуту раздумал -- не хотелось  омрачать первый день встречи.
И  поспешил  сообщить  сыну  о другом,  что, видно,  также  очень  волновало
старика. Он еще раз покосился на дверь,  на сына и, убедившись, что их никто
не слышит, сказал:
  -- В селе появился Николае Мукершану. Помнишь его?
  Александру, как это часто случается со старыми людьми, забыл о том, что
сын никак не мог помнить Мукершану, потому что того арестовали, когда Георге
было не более пяти лет.
  Однако  Георге  наморщил  лоб,  припоминая  что-то.  Имя  Мукершану ему
показалось знакомым. В конце концов он вспомнил, что действительно слышал об
этом  человеке. Это  был  их односельчанин,  служивший когда-то  батраком  у
Патрану. Потом он ушел в город,  работал на каком-то заводе. Вернулся в село
и  организовал подпольную  коммунистическую  группу.  Но здесь  был  схвачен
полицией. Несмотря на страшные  пытки, никого  из товарищей не  выдал  и был
пожизненно  заключен в тюрьму. Но в селе еще долгие годы  говорили о нем,  и
маленький Георге слышал эти рассказы.
  -- У кого он живет? -- добрые коричневые глаза Георге загорелись.
  -- У Суина Корнеску. Но ты не ходи туда. И вообще -- это не наше дело.
  -- Теперь нам бояться нечего, отец.
  Но Бокулей-старший сердито нахмурился.
  -- Не ходи.
  "Нет,  отец,  я  обязательно  пойду  к  нему!"  --  подумал  Георге  и,
счастливый, обнял худую, наполовину заросшую черными волосами шею отца.

3

  Между  тем разведчики  занимались  во  дворе своими солдатскими делами.
Одни  рыли щели  для  укрытий  от бомбежки, другие чистили  автоматы, делясь
впечатлениями от "заграницы". Пинчук и Кузьмич приводили в порядок хозяйство
роты,  старшина  проверял  запасы  продуктов,  составлял  строевую  записку.
Кузьмич смазывал бричку, чистил лошадей...  Михаил Лачуга устраивался в саду
со своим котлом. Недалеко от  него под высокой и сучкастой  черешней  сидели
Шахаев и Никита Пилюгин. Они негромко разговаривали.
  Шахаев заметил, что плечи Пилюгина были  как-то неестественно широки  и
весь он -- толстый и неуклюжий.
  -- Что у тебя под гимнастеркой, Никита? -- спросил парторг.
  Никита тяжело сопел и молчал.
  -- Ну-ка, покажи. Все равно ребята увидят.
  -- А я и не скрываю.  Не  украл, а купил за свои деньги. Вот, смотрите!
--  Пилюгин  поспешно  расстегнул  гимнастерку,  и  Шахаев  увидел  под  ней
смоляно-черный с блестящими лацканами аристократический смокинг.
  Оказалось,  что  Никита  действительно  купил  его по дороге,  в городе
Хырлэу.
  --  На  кой  черт  он  тебе  сдался?  --  спросил старший  сержант, еле
сдерживая себя, чтобы не расхохотаться.
  -- Отцу пошлю, -- угрюмо пробасил Никита. -- Вещь-то заграничная...
  Улыбка исчезла с лица Шахаева. Что-то больно кольнуло в сердце.
  -- Заграничная, значит? Эх,  Никита!.. -- парторг  обвел  взглядом весь
убогий двор Бокулеев, показал на лоскутья,  висевшие  на веревке, протянутой
от угла дома к крыше хлевушка, проговорил с горечью:  -- Вот она, заграница!
Смотри на нее, Никита, и любуйся! -- И Шахаев ушел от Пилюгина.
  Тот  медленно, словно нехотя, застегнул  гимнастерку,  лег  на  землю и
долго  смотрел  сквозь  ветви черешни  на  синее прозрачное небо,  испытывая
незнакомую тяжесть в груди.
  -- Товарищ старший сержант! -- глухо позвал  он, но Шахаев уже  скрылся
за домом.
  Никита встал, подошел к повару Михаилу Лачуге и вдруг предложил:
  -- Давай... помогу!..

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

  Неожиданный выход советских войск на реку Прут и затем их стремительное
продвижение  в  глубь  Румынии  повергли  полковника Раковичану  в смятение.
Первое,  что  он  сделал,  --  это побыстрее убрался из корпуса Рупеску. Ему
срочно потребовалось  побывать в ставке. Вернулся Раковичану  через неделю и
как ни в чем не бывало явился в землянку Рупеску.
  -- Добрый  день,  генерал!  Ну, что я вам говорил?  Маршал  Антонеску и
король в восторге от  действий вашего корпуса, генерал. Мама Елена восхищена
храбрыми  румынскими воинами. Теперь ждите высоких  наград. Русские получили
достойный  отпор. Как  я  и предполагал, доты сделали  свое дело: русским не
преодолеть их!.. О, вы  что-то не в  духе,  генерал! --  Раковичану  заметил
хмурое лицо Рупеску. -- И это в то время, когда вы одержали блестящую победу
над русскими? Не понимаю...
  -- Военным людям не следует быть столь экзальтированными, полковник. Вы
всегда спешите,  мой дорогой.  Нате-ка вот, полюбуйтесь! -- и он  швырнул на
стол  газету.  --  Прочтите,  прочтите!  Это,  пожалуй,  пострашнее  русских
полков... -- генерал ткнул коротким пальцем в отчеркнутое красным карандашом
место в газете. -- Вот это... извольте!
  Раковичану,  предчувствуя  неприятность,  быстро  пробежал  глазами  по
заголовку: "Заявление Советского Правительства".
  -- Что за чертовщина? Кто издает эту газету, генерал? Где вы ее взяли?
  -- Кто издает -- не знаю. Солдаты в окопах подобрали. Впрочем, нетрудно
догадаться  и об издателе. Коммунисты, конечно. Они всюду,  полковник. И  мы
сделаем  непростительную  ошибку,  если  решим,  что наши  железногвардейцы*
окончательно разделались с ними. Капрал из роты Штенберга говорил их устами.
Уж кому-кому,  а вам-то полагалось бы  обо  всем этом  знать. И даже  раньше
меня! Однако прочтите. Любопытный документ!

  * Железногвардейцами  в Румынии называли вооруженные фашистские отряды,
с помощью которых Антонеску пришел к власти.

  Раковичану так и впился глазами в  указанное генералом  место газетного
листа:
  "Красная  Армия,  в  результате успешного  продвижения вперед, вышла на
реку Прут, являющуюся государственной границей  между  СССР и Румынией. Этим
положено  начало полного  восстановления  советской государственной границы,
установленной  в  1940 году договором  между  Советским  Союзом  и Румынией,
вероломно  нарушенным  в  1941  году  Румынским  правительством  в  союзе  с
гитлеровской Германией. В настоящее время  Красная Армия производит очищение
советской  территории  от всех  находящихся  на ней  вражеских войск,  и уже
недалеко  то время, когда вся советская  граница с Румынией  будет полностью
восстановлена.
  Советское Правительство  доводит  до сведения,  что  наступающие  части
Красной Армии, преследуя германские армии и союзные с ними румынские войска,
перешли на нескольких участках реку Прут и вступили на румынскую территорию.
Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским наступающим
частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции.
  Вместе  с  тем Советское Правительство заявляет, что оно не  преследует
цели  приобретения  какой-либо  части  румынской  территории  или  изменения
существующего общественного строя Румынии и что вступление советских войск в
пределы   Румынии   диктуется   исключительно   военной   необходимостью   и
продолжающимся сопротивлением войск противника".
  -- Это страшный документ,  генерал, --  заговорил полковник  непривычно
медленно и  каким-то несвойственным ему тоном. -- И самое страшное, пожалуй,
вот это, --  немигающими глазами он отыскал нужное место. -- Вот Послушайте:
"Вместе с тем  Советское Правительство заявляет,  что оно не преследует цели
приобретения   какой-либо   части   румынской   территории   или   изменения
существующего общественного строя Румынии..." Русские...-- Раковичану ударил
ладонью по газете. -- Вы знаете, что, собственно, делают  русские? Они одной
этой фразой парализуют всю нашу пропаганду!
  -- А мне, признаться, не менее неприятным показалось и другое место  из
этого заявления. Позвольте! -- Рунеску взял  из рук полковника газету и тоже
прочел: -- "Верховным Главнокомандованием Красной Армии дан приказ советским
наступающим частям преследовать врага вплоть до его разгрома и капитуляции".
Какая самоуверенность! Словно бы победа у них уже в кармане, а?
  --  От  вашего мужества и умения,  генерал, от  стойкости  ваших солдат
зависит,  чтобы  этот пункт  из  заявления русских остался пустым  звуком,--
Раковичану     перешел     от     покровительственно-дружеского    тона    к
начальнически-назидательному.
  -- Разумеется,  разумеется! -- заторопился Рупеску, уловивший в  голосе
собеседника  эти  новые  нотки. "Каков  наглец!  Выскочка!" -- подумал он  в
крайнем раздражении, а вслух сказал: -- Мои солдаты будут стоять насмерть. А
если русские действительно не  намерены  вмешиваться в наши внутренние дела,
так  это  даже  лучше  для  нас.  Румыния  уже  по  горло  сыта  иностранным
вмешательством, с нее хватит. Пора бы уж  нам  самим решать наши  внутренние
дела...
  При  этих словах  генерала  лицо  Раковичану перекосилось в иронической
усмешке.  Он  еле удержался,  чтобы  не  крикнуть:  "Вы  законченный  идиот,
генерал!"
  --  Я не  хотел  вас обидеть, господин Рупеску,  но  вы сказали  сейчас
бо-ольшую глупость...
  -- Я бы попросил!..
  --  Спокойно,  генерал,  --  Раковичану  сощурился. -- Да,  вы  сказали
глупость. Так и назовем. Вы -- пренаивнейший  человек, генерал! Если русские
и  не  будут  вмешиваться  в наши внутренние  дела,  что они, по-видимому, и
намерены делать,  от этого они не становятся  менее опасными.  Напротив! Нам
было бы  куда  легче, если б  русские солдаты  ежедневно убивали  по десятку
наших мужиков и насиловали по дюжине  девиц... Но они, как назло, не грабят,
не убивают,  не насилуют!  И  это  плохо. Плохо  для нас с вами, генерал! Не
забывайте,  что  мы имеем дело  с такими солдатами, которые страшны уже тем,
что  пройдут  по румынской  земле  и покажут  себя  нашей черни...  Мы более
четверти  века тратим миллионы лей, чтобы вызвать у своего народа ужас перед
этими людьми,  перед  их  страной. Вообще --  перед коммунизмом.  Пожалуй, в
какой-то степени это  удавалось. Но  что  будет  теперь,  когда  русские, не
спросясь  нашего позволения, сами  пожаловали к  нам?.. Вы думали  об  этом?
Советую поразмыслить!  Да  поймите же,  что  нам  теперь  нужно  иностранное
вмешательство,   как   никогда   раньше.   Необходимо!  К   черту   сопливое
разглагольствование о суверенитете, о национальной гордости, независимости и
прочей  чепухе! Нам  нужен  сильный  союзник.  Надеюсь,  хоть  теперь-то  вы
улавливаете мою мысль?
  --  Я отлично  ее  улавливаю, эту вашу мысль,  полковник!  И  уже давно
улавливаю!  --  вспыхнул  Рупеску, ужаленный  тоном  Раковичану. -- А  вы не
подумали о том, что эту вашу  мысль,  с моей помощью разумеется, уловят и во
дворце?
  --  Донос,   значит?  --  Раковичану  расхохотался.  Потом,   мгновенно
посерьезнев, снисходительно предложил: -- Хотите, я помогу вам сочинить этот
донос?..
  -- Нет,  не  хочу.  Теперь не хочу,  -- генерал задумчиво прищурился  и
пошевелил толстыми короткими пальцами. -- Сейчас мне все ясно, полковник. Не
совсем ясно разве только одно: почему же союзники -- я говорю об американцах
и англичанах  --  так восторженно приветствуют вступление советских войск  в
Румынию?
  Раковичану усмехнулся,  при этом  его светло-серые глаза не изменились.
Лишь чуть покривились топкие губы.
  --  А  что им, собственно,  остается делать?  Иногда приходится строить
приятную мину  при  плохой  игре. Вступление  русских  войск  в Румынию  для
американцев, например,  столь  же прискорбный факт,  как и  для  нас с вами,
генерал. Теперь на  их долю -- я  имею в виду англосаксов  -- остается  лишь
одно: сделать  все возможное, чтобы  в руки  Красной Армии  поменьше  попало
промышленных   объектов.  С  этой  целью  они  --  вот  увидите  --   начнут
массированные  бомбардировки промышленных центров Румынии. Завтра же  мощные
соединения  американской  авиации  появятся  над  Бухарестом,  Плоешти,  над
заводами Решицы...
  --   Простите,  полковник.  Но  вы   говорите   так,  будто   являетесь
представителем   верховного  штаба  не  румынской   армии,  а  американского
командования.
  --  Я,  дорогой  мой  генерал,  являюсь...  прежде  всего  политиком. А
политики обязаны анализировать события и предвидеть...
  Раковичану неожиданно умолк. Его остановил девичий голос, зазвеневший у
входа в землянку. Полковник прислушался. Через полуоткрытую дверь в землянку
ручейком лились звуки беспечной девичьей песни, совершенно необычной в такой
обстановке.
  Раковичану, широко раздувая ноздри короткого, словно обрубленного  носа
и  хищно  оскалясь,  взглянул  в окно.  У  самой  землянки,  склонившись над
тазиком, мыла посуду черноглазая и чернокудрая девушка. То и дело отбрасывая
назад мешавшие ей волосы, она пела:

  Винограда лист зеленый.
  Крошка Мариона.
  -- Что в лице ты изменилась,
  Крошка Мариона?
  -- Все тоскую, все грущу я,
  Милый мой, любимый,
  Огорчают злые толки,
  Милый мой, любимый.

  -- Что за девица? -- спросил полковник.
  -- Мой повар, -- безразличным тоном ответил Рупеску. -- Она готовит мне
обеды.
  "Старый грешник!" -- с завистью подумал  Раковичану, неохотно отходя от
окна и игриво грозя генералу пальцем.
  -- Повар недурен. Не  уступите ли его мне, генерал? Я тоже люблю вкусно
поесть. А? Неплохо заплачу.
  --  Не  моя,  полковник.  Поторгуйтесь  с  лейтенантом  Штенбергом,  --
досадливо отмахнулся Рупеску.
  -- Чему она радуется?
  -- А  вы спросите  у нее. По-моему, просто  так. Василика всегда  поет.
Глупая девчонка.
  Василика действительно любила петь. Ей  казалось, что все хорошие песни
сложены про нее. Но сейчас она пела не "просто так". Василика уже знала, что
Георге  Бокулей  жив и  вернулся  в  Гарманешти. Вот придет ночь, и Василика
убежит отсюда туда, к Георге!..
  Девушка  улыбнулась. Тарелка  выпала  из ее  рук  и громко  стукнула  о
металлический тазик. Василика тихо засмеялась и снова запела:

  Ты хотел на мне жениться,
  Милый мой, любимый,
  Как поспеет виноград твой,
  Милый мой, любимый.
  Виноград созрел душистый,
  Милый мой, любимый.
  У тебя ж другая в мыслях,
  Милый мой, любимый.

  Рупеску  и  Раковичану   уже  не  слушали  девушку.   Генерал   сообщил
полковнику, что в Гарманешти из тюрьмы вернулся опасный коммунист Мукершану.
  -- Зашевелились. Вы правы, генерал: железногвардейцы наши действительно
ни  черта  не  сделали! Его надо убрать, генерал.  Обязательно убрать. И как
можно  скорее.  Действовать  быстро и решительно.  Не  поручить ли это  дело
лейтенанту   Штенбергу?  Он  местный   житель,  кровно   заинтересованный  в
ликвидации  Мукершану.  А  командир из  него  все  равно  никудышный.  Пусть
попробует свои таланты в другом. Как вы на это смотрите, генерал?
  -- Кажется, большой либерал. Нерешителен.
  -- Не верю в его либерализм.
  -- Что ж, попробуем. Нынче же поговорю с ним об этом.
  --  Забот-то  нам  прибавляется,  генерал,  --  меланхолически  заметил
Раковичану.
  -- Да-а-а, -- тяжко протянул Рупеску.
  И они надолго замолчали.
  ...А за дверцей землянки звенел не умолкая девичий голос:

  Винограда лист зеленый.
  Кротка Мариона.
  -- Что в лице ты изменилась,
  -- Крошка Мариона?

2

  Немало пришлось  в те дни потрудиться нашим политработникам. Нужно было
разъяснить   Заявление   Советского   правительства  не   только  румынскому
населению, но и своим солдатам. Последние, как известно, всегда считают себя
политическими  деятелями и прежде всего  сами стараются разобраться во всем.
Вообще-то красноармейцы довольно ясно представляли себе свои цели и задачи с
переходом государственной границы.
  Однако  в  заявлении  были  места,  которые  истолковывались  солдатами
по-разному.  Часто среди них  разгорались горячие  споры.  Шахаев  сразу это
почувствовал  и  встревожился.  Нужно  было  немедленно разъяснить  солдатам
важный  документ,  но  старшему  сержанту  казалось,  что сам он  не  вполне
подготовлен для этого. Он решил обратиться к начальнику политотдела.
  Демин, очевидно, сразу же догадался, с чем  пожаловал к  нему  парторг.
Спросил:
  -- Что, брат Шахаев, худо?
  -- Не так уж худо, товарищ полковник. Но в общем трудновато.
  -- Трудновато?..  Нет,  Шахаев,  пожалуй, очень  трудно  все-таки.  Нам
казалось,  что мы провели немалую  разъяснительную работу среди бойцов перед
тем, как вступить в Румынию. Все как будто предусмотрели. Но едва шагнули на
землю  этой страны,  встало столько вопросов  -- батюшки мои, хоть за голову
хватайся!..  Вот пришел ко мне сегодня  местный поп,  спрашивает: о  чем ему
сейчас, в данный, так  сказать, момент,  просить  бога?  И глядит, волосатая
бестия, этак  хитро на меня.  А черт его знает,  что ему посоветовать? "Иди,
говорю, батюшка, и молись, как молился всегда. С небесным политотделом связи
не имею". Ушел,  недовольный ушел... Такие-то  вот,  Шахаев,  дела!  А  ведь
приходил этот  попик неспроста... Ну,  что у  тебя там, давай выкладывай все
сразу...
  -- Да вот... потолковать хотелось бы...
  -- За советом пришел?
  --   За  советом,  товарищ  полковник,  --  несколько  смущенный  тоном
начподива, сказал Шахаев.
  --  Ну,  давай  посоветуемся.  Но  ты не  думай, дорогой  товарищ,  что
начальнику  политотдела  всегда все  ведомо.  Давай  уж  вместе  обсудим. --
Маленький,  аккуратный, по-прежнему энергичный Демин  прошел за свой столик,
за которым сидел над какими-то бумагами до прихода Шахаева. -- Присаживайся.
Гуров,  --  окликнул он инструктора,  -- убери свои листовки!  Дай  человеку
присесть.
  Вечером у  разведчиков  проходила  беседа. На  ней  присутствовали  все
солдаты. Объявив тему беседы, Шахаев спросил:
  -- Кто желает высказаться, товарищи?
  -- Я желаю! -- поднялся с земли Али Каримов. До этого он  сидел, сложив
ноги  по-восточному, и нетерпеливо ожидал, когда перейдут к делу.  Его вечно
удивленные глаза на этот раз были беспокойно-злыми. -- Как же понимать надо,
товарищи? -- начал  он, поворачиваясь  лицом к разведчикам, разместившимся в
саду. -- Выходит, Антонеска опять у власти останется?
  -- Это почему же? -- сердито спросил его Ванин.
  --  А  ты  не  перебивай  меня.  А  вот почитать  нада,  --  Каримов  с
непостижимой  быстротой  извлек  из кармана брюк  измусоленную газету, нашел
нужное   место  и,  сбиваясь  от  волнения,  начал   читать:  --  "Советское
Правительство заявляет, что  оно не преследует  цели приобретения какой-либо
части  румынской  территории или изменения существующего общественного строя
Румынии". Понял, Ванин, о чем  тут речь? Вот разъясни нам, а я кончил! --  И
Каримов, взглянув на посрамленного, по его мнению,  Сеньку, гордо пошагал на
свое место.
  -- Ванину слово! -- раздалось несколько голосов.
  --  Ванину!  --  по-петушиному  пропел  Кузьмич.  --  Пусть  разъяснит!
Скажи-ка, Семен...
  -- К порядку, хлопцы! -- остановил расходившихся солдат Пинчук. --  Ишь
як вас подмывав... У мэнэ в колгоспи на  собрании и то бильш було порядку...
Ну, Семен, будэш говорыть?
  Сенька поднялся нехотя. Все выжидающе поглядывали на него.
  -- Как же это, ребята, а? -- растерянно развел он руками.
  -- А вот так! -- не утерпел Каримов.
  -- А ты меня не перебивай! --  зло одернул его Ванин, досадуя больше на
себя, чем на  Каримова. Ему, по-видимому,  нужно было выиграть  время, чтобы
собраться с мыслями, и он охотно вступил б