е нынче-завтра будут войска румынского короля.
  Делили брошенный  клин по числу душ в семье. Главными в  этом деле были
Суин  Корнеску и  Александру Бокулей. У  Петра Тарасовича,  наблюдавшего  за
разделом,  мелькнула  мысль,  что на  этом  господском  клине  можно было бы
создать неплохой бригадный  участок. Ему было жалко смотреть, как люди режут
клин на куски. Колхоз бы сюда. В конце  концов Пинчук решил, что так  оно  и
будет. "К тому дило иде..."
  Усталые,   загорелые,  с  приятной   тяжестью  по  всем  теле,   пахари
возвратились  в  Гарманешти  накануне  1  Мая.  Лачуга  приготовил  для  них
великолепнейшее кушанье. Сенька  искусно сыграл на губах  туш, пританцовывая
черед  Никитой. Пилюгин  улыбался. Мотя  немедленно стала помогать Михаилу у
котла.
  -- Кохана  моя...  То-то будет добрая жинка...  -- шептал  Лачуга  в ее
чуткое ухо,  спрятанное в завитушках пропитанных  солнцем и  овеянных ветром
золотистых волос.
  У крыльца, наполненный тихой грустью, звучал голос Акима:

  Тэмниютъ доты
  Чужи навпроты --
  Ничого бильш нэма.
  А там дэсь, дома,
  Вэсна знайома.
  Зэлэни рукы пидийма.

  --  Хорошие  стихи,  Наташа?  --  тихо  спросил  он  девушку,  которая,
прижимаясь к нему, невидящими глазами смотрела куда-то вдаль.
  -- Хорошие. Ты написал? И почему по-украински?
  -- Нет. Сержант один*. Вчера в "Советском богатыре" прочел.
  Вражеский пулеметчик пускал куда-то вверх короткие очереди трассирующих
пуль.

  * Александр (Олесь) Гончар --  автор известной трилогии "Знаменосцы". В
то время был в Румынии в одной из наших дивизий и часто выступал в газете со
своими стихами.

3

  Разведчики спали на улице,  на свежей траве под черешнями. Бодрствовали
лишь часовой да  Александру Бокулей. Румын  всю ночь следил за  солдатами --
как бы кто  не  разделся  или не сполз  с постели во  сне: к утру холодно, а
весенняя земля коварна.
  Утром пришла газета с первомайским приказом.
  В нем говорилось и о том, что успехи  Красной Армии могли  бы оказаться
непрочными и они были бы  сведены на нет, если бы Красную Армию не подпирали
с тыла весь наш советский народ, вся наша страна.
  Старшина   и   ездовой  долго  и  обстоятельно  обсуждали   эти  слова,
по-государственному оценивали дела советских людей и свои собственные.
  Только  сегодня Петр Тарасович  получил  от  своего  заместителя  Юхима
письмо.  Тот присылал Пинчуку  ежемесячно  подробные  отчеты  о  проделанной
работе. В  первом  своем  письме Юхим сообщал  о  восстановленных  колхозных
конюшнях и амбарах, постройке десяти  жилых домов для колхозников, о других,
уже более мелких работах, и  что во всех этих  делах большую помощь колхозам
оказывал райком партии.
  В  ответном письме  Петр Тарасович  давал свои  советы и  указания.  Он
приказывал Юхиму  организовать  снегозадержание, попросить агронома в районе
послать  на агрономические  курсы и на курсы  зоотехников девчат и  хлопцев,
хорошенько  готовиться  к  посевной.  Все  это  в  точности  было  исполнено
старательным  и дисциплинированным  Юхимом. Теперь  же он  сообщал  о  более
радостных  и значительных делах: восстановлена  мельница, принято решение  о
строительстве клуба, в колхозе без малого закончен сев колосовых...
  -- Оце добрэ! --  говорил  Петр Тарасович.-- Бачишь, як народ  за  дило
взявся!..-- а самому было больно до слез, что все  эти большие дела вершатся
в  колхозе без  него. Украдкой от  Кузьмича теребил свои бурые обвислые усы,
кряхтел.
  Потом  уселся  писать ответ. Сначала передал многочисленные  приветы  и
поклоны, потом решил рассказать, что увидел на чужой земле.
  "А зараз, дорогие колгоспники и колгоспницы,-- писал  Петр Тарасович,--
сообщаю вам трохи, як тут живут и працюють люди. Земля в  Румынии, слов нет,
добрая, много леса на  ней, садов, виноградников  и другой всякой благодати.
Дороги  тоже  добрые, гравием посыпанные  -- вид ихний  портят только черные
Христовы  распятья,  яки стоят на каждом  шагу... Часто  идут  дожди, багато
солнца. А крестьяне румынские живут погано, а оттого погано вони  живут,  що
колгоспив не мают.
  Земля вся на мелкие лоскутки порезана, сеют  на ней  одну кукурузу, яка
все соки земли повысосала. Ниякого севооборота тут не соблюдается, тракторов
або комбайнов нэмае. Пашут сохами, как в старые времена, а жнут серпами..."
  Пинчук поставил три точки и задумался. Для большей убедительности решил
сообщить кое-какие цифры, которые уже успел занести в  свой блокнот. Отыскав
нужную запись, продолжал:
  "75   процентов   крестьян   составляют  бедные,  а   700  тысяч  семей
крестьянских хозяйств вовсе не имеют земли  и скота. Вони живут в  темных  и
грязных хатах. В хатах этих  немае окон и труб, бо  за окна та за трубы надо
платить налог. А денег у бедных, конечно, нэма, на спички -- и то нет... Они
за кусок мамалыги батрачат у кулаков -- я  бачив одного такого мироеда, руки
мои  чесались   --  так  хотелось   проучить   его!   --  вин  и   про  нас,
червоноармийцев,  поганый слух  распускав,  мутит народ,  як в  нашем селе в
тридцатом  годе Иван  Пивинок...  Дети батраков и  бедняков мрут як  мухи от
голода та болестей, бо врачей в  селах нэмае. Кулаки  та помещики -- боярами
их здесь  прозывают,--  так те,  вражины,  живут в  большом  удовольствии, в
красивых и светлых домах под черепичной крышей, с окнами и трубами. У них --
самые жирные земли и багато земли... Но недолго  властвовать мироедам и тут,
столкнут их бедные  люди! Зараз народ румынский дуже обозленный на богатеев.
Все пытают у меня, як мы живемо и працюемо в колгоспи. Рассказываю им... Так
що   вы,   дорогие  колгоспники  и  колгоспницы,  гордитесь  своей  артелью,
укрепляйте колгосп, щоб що краще жилось..."
  Засим Петр Тарасович приступил к изложению задания. Писал он часа  три,
все письмо густо уснастил цифрами, а также  цитатами из газет, сообщающими о
восстановлении  народного  хозяйства на  землях, которые  были  оккупированы
гитлеровцами и ныне освобождены. Призывал брать пример с передовых колхозов,
требовал поставить "на должную высоту дило соцсоревнования".
  Пинчук,  конечно,  знал,  что   там,  на  месте,  есть  райком  партии,
райисполком, правление  колхоза, сельсовет, в общем есть кому позаботиться о
его  родной артели, и все-таки сердце его болело, заставляло хлопотать. Так,
сам того не замечая, он все еще пытался руководить своей  артелью, будучи на
фронте. Его  письма  нередко  обсуждались  на общем  колхозном  собрании.  И
чернобородый,  кряжистый  Юхим  называл их  не  письмами,  а  "директивами".
Соберет народ и скажет:
  --  От  головы колгоспу,  нашего  уважаемого Петра  Тарасовича Пинчука,
дирехтива прийшла. Ось вона! Зараз обсудим...
  Пинчуковы  "директивы"   пронумеровывались  и  подшивались   в   "дело"
аккуратнейшим  счетоводом --  его  же собственной жинкой, успешно окончившей
ускоренный курс  бухгалтеров. Теперь  она, его  Параска, числилась  сельской
интеллигенцией, наравне с учительками и библиотекаршей. Это обстоятельство и
радовало Петра Тарасовича и пугало. Радовал рост жены, пугала боязнь отстать
от  нее:  в письмах Параски  все чаще  стали  попадаться мудреные  словечки,
которых без помощи Акима и Шахаева Пинчук понять не мог.
  -- Вернусь  с фронта,  сдам ей дела, грамотейке, а сам  махну в Полтаву
учиться,-- вслух  рассуждал  он,  однако  плохо  веря  в  то,  что  говорил.
Колхозные "дела" Петр Тарасович считал несданными. Может быть,  еще и потому
он так часто отсылал Юхиму свои "директивы".
  В  ту майскую ночь он долго не мог заснуть: видел родное село, пахнущий
свежей  стружкой  и сырыми  дубовыми щепками новый клуб, на сцене -- длинный
стол, накрытый  красной материей, за столом --  Параска  председательствует,
бородач Юхим читает колхозникам Пинчуково письмо...
  Ворочался, кряхтел, не давал заснуть и Кузьмичу.
  -- Что с тобой, Петро?
  -- Так щось...
  И шумно вздыхал.

4

  Начальник политотдела дивизии полковник Демин с утра провел совещание с
работниками  своего   аппарата.  Инструкторы  получили  от  него  задания  и
разошлись по полкам.
  После совещания Демин направился в село.
  Всюду было оживленно.
  Во  дворе  Суина Корнеску  собралось  человек сорок. Николае  Мукершану
беседовал с ними.
  Демин  поздоровался  с  крестьянами, которые,  судя  по их  улыбающимся
физиономиям,  уже   хорошо  знали  его,  молча  стал  слушать,  что  говорит
Мукершану.
  Мукершану сделал паузу, и румыны зашумели:
  -- Как мы можем себя освободить?
  -- У нас нет оружия.
  -- В стране -- немцы.
  -- У Антонеску большая армия.
  Мукершану переждал, потом поднял руку.
  -- Успокойтесь,  товарищи! --  крикнул  он,  и  лицо  его  вдруг  вновь
осветилось.--  Успокойтесь,  товарищи!  --  повторил  он,  видимо  испытывая
несказанную радость оттого,  что может  наконец свободно  и открыто, во весь
голос произносить дорогое для него слово "товарищи".
  Но румыны закричали еще громче:
  -- Мы одни не справимся!
  -- Будет ли помощь со стороны русской армии?
  -- Не оставят ли нас одних?
  -- Говорят, русские собираются уйти за Прут.
  -- Антонеску нам головы поснимает!..
  Теперь  гарманештцы  все  повернулись к  полковнику  Демину.  По  лицам
крестьян он понял, что их волнует. Улыбнулся:
  -- За  нашей помощью дело  не станет, товарищи! Разгромим гитлеровцев и
армию нашего Антонеску -- разве это  не  помощь? Красная Армия пойдет только
вперед, будет воевать до полного уничтожении фашизма!
  Мукершану  быстро перевел его  слова. Один древний  старик  -- это  был
конюх Ион -- подковылял к  Демину, обнял начальника политотдела и уколол его
щеку седыми усами, пахнущими табаком и мамалыгой.
  -- Внука... внука  моего  убил  он, Антонеску  проклятый...-- прошептал
старик и часто заморгал мутными слезившимися глазами.
  Между тем Мукершану продолжал:
  -- Товарищи! В бескорыстной помощи русских мы не можем, не имеем  права
сомневаться.  Им,  русским  людям,  наш  народ   обязан  своим  национальным
возрождением. Дружба русского и  румынского народов своими корнями уходит  в
далекое  историческое прошлое. Румынская земля  не  раз была  полита русской
кровью  во имя братской помощи нашему  веками угнетаемому народу. В  трудные
времена  своей  жизни  румынский народ находил  поддержку у русского народа.
Благодаря этой поддержке в 1859  году удалось объединить  румынские  земли в
единое государство.
  Мукершану шагнул вперед и  высоко поднял правую руку, как бы призывая к
вниманию, хотя и так все слушали его внимательно.
  -- А  в  1877  году  русские  помогли  нам изгнать турок.  Они, русские
солдаты,  такие  же  крестьяне,  как вы,  рука  об  руку  боролись  вместе с
румынскими солдатами и своей кровью  завоевали независимость Румынии. До сих
пор есть еще живые свидетели тех славных дел. Есть такой и в Гарманешти. Вот
дедушка Ион. Ему девяносто лет.-- Мукершану быстро подошел к старому конюху,
положил  руки на его острые, узкие плечи.-- А ну-ка, расскажи нам,  дедушка,
как  ты вместе  с  русскими  турок  бил  в  семьдесят  седьмом.--  Мукершану
улыбнулся  и  вдруг,  к  немалому  удивлению  гарманештцев,  запел  озорным,
задорным голосом:

  Плевна вся огнем горит,
  Ох, аман, аман!

  Старый  солдат  встрепенулся.  Тусклые глаза  его  оживились.  Крякнул,
покрутил седенькие усы и старческим скрипучим голосом подхватил:

  Там Осман-паша дрожит,
  Ох, аман, аман!
  Лист бессмертника цветет,
  Ох, аман, аман!

  Мукершану приглушил свой голос, чтобы люди могли слышать старого воина.

  Турка в Плевне страх берет,
  Ох, аман, аман!
  Плевна вся горит огнем,
  Ох, аман, аман!
  Войско русское кругом,
  Ох, аман, аман!

  После  этих слов Ион на минуту смолк, глянул, счастливый, на полковника
Демина, на подошедших разведчиков и запел погромче, покраснев от натуги:

  На коня залез Осман,
  Ох, аман, аман!
  Турок все кричит: "Аман,
  Ох, аман, аман!"
  "Ох, аман, -- сказал Осман, --
  Ох, аман, аман!"
  Турок в страхе штурма ждет,
  Ох, аман, аман!
  Зуб на зуб не попадет,
  Ох, аман, аман!
  Русский Плевну с боя взял,
  Ох, аман, аман!
  В плен Осман-паша попал,
  Ох, аман, аман!

  Крестьяне  весело переглядывались и подпевали древнему Иону. Замолчав и
подождав, когда крестьяне утихли, Ион начал:
  --  Служил  я  тогда   в  четырнадцатом  пехотном  полку,--  давайте-ка
присядем,  ноги мои слабые стали... Да,  в четырнадцатом. Три  месяца стояли
под самой Плевной.  Зима в тот год --  ох,  лютая  выдалась. В окопах многие
померзли в ожидании, а Османа все нет и нет. Потом мы сами налетели на турок
--  и  началось!  -- Ион  заерзал  на бревне,  глаза  его вновь оживились.--
Рукопашная завязалась.  А  к туркам вдруг  -- подмога.  Если  б не  русские,
пропали  бы мы: ведь  к концу-то войны, помню, винтовок  у нас  уж не  было,
провианта  не  было,  одежды  не хватало.  А  морозы-то,  я  говорю,  стояли
страшные...
  Подумав, старый воин закончил:
  -- С русскими, как с родными, обнимались, делили все пополам: и горести
и радости. Да...  Сдался тогда Осман-паша! Шесть  лет  я отмотал в армии,  а
вернулся- опять конюхом стал у Штенбергов. В этом-то деле, значит, ничего не
изменилось... Ну  да  ладно!  --  заторопился  старик.-- Теперь  вот, может,
изменится! Похоже на то!  --  Дед бойко встал на  ноги и подошел  к Пинчуку,
который  уже давно  приблизился,  силясь  понять  рассказ  старика. Они,  не
сговариваясь, обнялись  и  троекратно, по мужски поцеловались -- два  мудрых
солдата.
  -- Правильно, дедушка, -- улыбаясь, сказал ему Мукершану,--  изменится.
Обязательно! Ведь и сами  русские у себя очень многое  изменили. Пример  нам
дали! Спасибо за рассказ!
  Мукершану вернулся  на свое прежнее  место и,  как бы продолжая повесть
старого воина, стал рассказывать о  том, как во  время первой  мировой войны
Румыния  сохранила свою национальную самостоятельность  опять-таки с русской
помощью!
  -- Только отъявленные негодяи и сволочи, только враги румынского народа
могли  забыть  и растоптать  эти  исторические факты!  Что  ему,  Антонеску,
интересы народа! -- воскликнул Мукершану.-- Он еще в 1907 году с неслыханной
жестокостью  подавлял  крестьянские  восстания.  Многие помнят эту  кровавую
расправу. Вон  Суин,-- оратор  показал на Корнеску,  который  стоял  рядом с
полковником Деминым,-- он сам на своей спине испробовал полицейских нагаек.
  Корнеску  мрачно  кивнул головой. Мукершану напомнил о  том,  что  руки
Антонеску обагрены  кровью не только румын, но и других народов. В 1919 году
он, как опытный  и хладнокровный  палач,  участвовал в  свержении  Советской
власти  в Венгрии. В  1941 году он втянул страну  в  безумную  войну  против
советского народа -- великого и могучего друга румын.
  -- Так можно ли,  товарищи, ну, подумайте сами, можно ли дальше терпеть
этого проклятого палача у власти?! -- закончил Николае.
  Крестьяне разом заговорили.  Суин Корнеску  задрал  рубаху и  показывал
стоявшим рядом с ним  односельчанам рубцы на своей спине. Александру Бокулей
что-то  сердито шептал,  шевеля  потрескавшимися губами.  Его сосед сжимал и
разжимал толстые, искривленные тяжелой работой пальцы.
  -- Что нам делать, скажи? -- спросил кто-то из толпы.
  Мукершану  стремительно повернул голову в сторону спрашивающего и сразу
же начал, словно давно уже ожидал этого вопроса:
  -- Что  делать?  Нам надо объединить свои усилия. Только в сплочении --
наше спасение и наша победа, товарищи! Сегодня, в день  Первого мая,  мы уже
одержали одну большую историческую победу.  Центральный комитет нашей партии
сообщил  мне, что достигнуто соглашение об  объединении  социал-демократов и
коммунистов в один общий Демократический  фронт, который  ставит своей целью
свержение  ненавистного  режима  Антонеску.  Многие из вас являются  членами
"Земледельческого  фронта",  многие  сочувствуют  ему.  Надо,  чтобы  и  эта
организация примкнула к Демократическому фронту, и тогда этот фронт -- фронт
народа  --  будет непобедим! --  Мукершану  немного  помолчал,  потом громко
заключил:     --    Мы    одержим    победу!    Да    здравствует    Красная
Армия-освободительница! Да здравствует народная Румыния!
  Дружный, одобрительный гул прокатился по толпе.
  После  Мукершану  стал  говорить  Корнеску, заверивший коммунистов, что
"Фронтул Плугарилор" поддержит их славную борьбу.
  Захваченные словами ораторов,  люди не заметили, как  во дворе появился
Патрану. Он обратился к Мукершану, но так, чтобы слышали все:
  -- Умную речь вы сейчас сказали, Николае. И еще мальчишкой помню вас --
такой разумный, смышленый был малец. Вот и теперь... Только, Николае, как бы
опять это...  самое... Как бы  кровопролития снова не было...  Может,  через
короля все это? А? Может, оно  и лучше бы  все получилось,  по-мирному! Ведь
король -- он глава всему!
  -- Нет, уж лучше без короля! -- коротко бросил Мукершану.
  --  Гляди,  тебе виднее,--  пробормотал Патрану, неожиданно  перейдя на
"ты". -- Я ведь всем добра хочу. -- И он смолк, присмирел, нахохлившись.
  Крестьяне  не расходились,  до позднего вечера.  Речи  ораторов в одних
будили  безотчетную  тревогу,  ощущение  чего-то  непривычного,  нарушающего
веками  установившийся порядок  вещей, а  потому  и  опасного   в других  --
желание что-то  немедленно  предпринять, действовать   в третьих --  и таких
было  большинство --  беспокойную и робкую тень надежды. Эти последние долго
не  отходили  от  Мукершану  и  полковника  Демина, засыпая их  бесконечными
вопросами.
  Мукершану терпеливо и  даже  с  радостью отвечал  на них.  Он, пожалуй,
больше всех сейчас понимал и чувствовал,  что  в окружающих  его, измученных
жизнью  людях  пробуждается  и  ищет выхода  давно  дремлющая,  придавленная
темнотой и страхом могучая сила и что приход Красной  Армии в Румынию явится
тем  толчком, который заставит  эту силу вырваться  наружу  и  смести с лица
земли все то, что мешает простым  людям свободно дышать и  жить человеческой
жизнью.
  Крестьяне уходили со двора Корнеску удовлетворенные, со смутной, но уже
родившейся  и жившей в  них верой в свои  силы и оттого гордые и счастливые.
Может быть, уже в тот день забитые эти люди  пусть не совсем ясно, но видели
перед собой путь к новой жизни и себя хозяевами этой жизни.
  Уходили, забыв накрыть головы шапками. Как сняли их там,  во дворе, так
и держали до сих пор в  черных узловатых руках.  Ночью во многих  домах пели
скрипки и рожки:  крестьяне отмечали  праздник  1  Мая  -- впервые  открыто,
свободно. Пили цуйку, плясали, до рассвета по  селу разливались звуки родной
дойны*.

  * Дойна -- румынская национальная песня..

5

  Полковник   Демин,   вернувшись  к  себе,  долго  ходил  по   землянке,
взволнованный  не меньше  румын.  Задумчивые  складки  легли  на его большом
выпуклом  лбу.  Демин  старался  мысленно  проникнуть  в  события,   которые
разворачивались  на  его глазах   он  понимал,  что  это события  величайшей
исторической значимости. Ему было ясно, что люди, с которыми он провел целый
день, уже  больше  не станут  безропотно служить капиталистам,  и не  станут
главным образом потому, что встретились с людьми из совершенно иного мира.
  Полковник  хотел  пройти  в  блиндаж командира  дивизии,  поделиться  с
генералом охватившими его большими чувствами, но  раздался телефонный звонок
и отвлек его. Звонили из медсанбата. Врач сообщал, что туда доставлен тяжело
раненный  разведчик, он  наотрез отказывается  эвакуироваться  в  госпиталь,
уверяет, что знаком с полковником Деминым и хочет его немедленно увидеть.
  -- Вообще странный какой-то солдат,-- закончил начсандив.
  -- Как его фамилия? -- спросил Демин.
  -- Камушкин.
  -- Камушкин? Комсорг разведроты? Когда ранен?
  -- Два часа тому назад. Возвращался с задания, и вот...
  Полковник взглянул на циферблат: стрелки показывали два часа ночи.
  -- Состояние?
  -- Опасное.
  -- Сейчас буду.
  Вася  Камушкин  родился  в  ту студеную зиму,