Наташи:
  -- Там будут раненые, товарищ лейтенант, я пойду с разведчиками.
  -- Ладно, идите. Осторожней только...
  -- Спасибо,  товарищ  лейтенант,  --  неожиданно и,  пожалуй,  некстати
поблагодарила Наташа.
  Марченко показалось, что девушка даже с нежностью посмотрела на него из
темноты. Он расценил эту нежность по-своему и вздохнул свободно и легко.
  Рядом с лейтенантом находился Камушкин. Комсорг возился с рацией. После
гибели Акима  обязанности радиста были  возложены на  Камушкина. Принимал он
эту работу, надо сказать, неохотно, отпирался, но ничто не помогло.
  -- В армии так, -- пресерьезно напутствовал его Сенька, считавший  себя
большим военным авторитетом,  -- что прикажут, то, брат, и  делай. Приказали
радистом быть -- ну  и помалкивай. Прикажут завтра дивизией командовать -- и
будешь командовать как миленький.
  --  Ох  и  брехать  же  ты,  Семен,  здоров!  --  удивился  неутомимому
Сенькиному вранью Камушкин. -- Кто тебя только и научил? Нехорошо это.
  -- Ну, знаешь, мое вранье особого рода. Без него вы бы с тоски подохли.
Ты говори спасибо мне за то, что развлекаю вас.
  -- Что ж, может,  в этом  и есть правда, Семен, -- согласился Камушкин,
убедившись еще раз, что препираться с Сенькой совершенно невозможно.
  -- Конечно. Та самая сермяжная правда, Вася. Иди, иди в радисты, чудак.
Аким тебе завещал  рацию.  Если, говорит,  со мной что случится, то "Сокола"
моего Васе Камушкину передайте. Так и сказал. Я сам слышал.
  Камушкин, конечно,  понимал, что  Сенька  и  на этот  раз  приврал,  но
спорить не стал: в конце концов, не все ли  равно, говорил так Аким или нет,
-- важно, что радиостанция осиротела и кто-то должен ведь на ней работать...
  Оставаясь сейчас с командиром роты, Камушкин наскоро наказывал Ванину:
  -- Ты, Семен, за комсорга там будь. Я на тебя надеюсь.
  -- Не подведу! -- прошептал Сенька.
  О   поручении   Камушкина  Сенька  немедленно  сообщил  Крупицыну.  Тот
торжественно пожал  шершавую  Сeнькину  руку  и  сказал, подражая начальнику
политотдела, как, между прочим, подражали ему в этом многие:
  -- Добро.
  Ординарец  командира  и Камушкин  быстро выкопали в  сыром  песке,  под
кустами ракит, три  неглубокие ямы:  одну для лейтенанта, вторую, рядом, для
его  верного телохранителя и  неутомимого снабженца, третью  для Васи с  его
радиостанцией. Камушкину вскоре удалось связаться с левым берегом и передать
первую  радиограмму.  Камушкин  даже  опешил,  когда  услышал  голос  самого
генерала.
  Марченко взял трубку, доложил:
  -- Переправились. Сбили боевое охранение. Продвигаемся дальше.
  Генерал  приказал смело  вступать в бой, отвлекать на  себя  как  можно
больше немцев.
  Это распоряжение озадачило лейтенанта.  Марченко не знал,  что на левом
берегу некоторые горячие головы  нетерпеливо  просили  комдива разрешить  им
начать переправу. Генерал охлаждал их упрямым  молчанием. Сизов  ждал, когда
внимание  противника сосредоточится на переправившейся  группе  разведчиков,
стрелков и артиллеристов.
  Вскоре  к  Марченко  прибежал  связной  от  Забарова.  Тяжело дыша,  он
рассказал, что  разведчики и пехотинцы  достигли центра села. Батарея Гунько
заняла позицию на восточной окраине. Немцы пока не сопротивляются.
  Забаров решил  обойти  село с  юга и  подняться на  гору. Ждет согласия
командира роты.
  --  Передайте лейтенанту Забарову:  пусть действует  по  обстановке! --
решил  Марченко,  отлично  понимая,  что  лучшего  распоряжения   со  своего
командного пункта он все равно дать не сможет. Кроме того, Марченко понимал,
что Федор стал  опытнее  его. Первое время это сознание мучило офицера, жгло
больное самолюбие, но  в конце  концов он примирился  с этим, как еще раньше
примирился с тем, что разведчики охотнее шли в поиск с Забаровым, чем с ним.
  Появление Наташи в роте заставило  было его подтянуться, но  вскоре все
опять пошло по-старому. Вот только мысли о девушке не давали Марченко покоя.
Он понял, что не может равнодушно относиться к Наташе.
  И сейчас, передавая приказание связному, он поймал себя на том, что ему
хочется спросить о ней. Но Марченко сдержался:  он был достаточно  опытен  и
умен, чтобы понять всю неуместность такого вопроса.
  -- Идите, -- глухо сказал он связному.
  Шаги  солдата  вскоре стихли. Волны, поднятые набежавшим ветром, лениво
накатывались  на  отлогий берег, шелестя галькой. От реки поднимало холодный
пар. Марченко, засунув руки в карманы брюк, зябко поеживался. Ему нестерпимо
хотелось покурить, но он боялся открыть себя. Рядом с лейтенантом беспокойно
ворочался в своей тесной и  сырой норе Вася Камушкин. Руки  его нащупывали в
карманах "лимонки"  и размокшие  куски  хлеба.  Автоматные диски  оттягивали
поясной ремень.  Вася  тщетно искал удобного  положения,  тихо  поругивался.
Ворочался около Марченко  и его ординарец. Ординарца мучала дремота, но  все
усиливающаяся стрельба слева мешала ему заснуть.
  Стрельбу эту слышал и командир. Он только никак не мог понять, с кем же
перестреливаются там немцы. Шахаев со своими бойцами, конечно, погиб. В этом
Марченко не сомневался: могла ли в самом деле крохотная  горстка разведчиков
уцелеть под ливнем вражеского пулеметного дождя и под разрывами немецких мин
и снарядов! Но кто же  все-таки там отстреливается?  Забаров проникнуть туда
не мог. Может, левый сосед начал переправу? А  что, если  немцы вдоль берега
заходят сюда?!
  Отвратительная,  незнакомая дрожь  пробежала по спине офицера. Марченко
стало не  по себе.  Неужели  он боится?  Куда  же делся  лихой,  бесстрашный
разведчик? Лейтенант  вдруг вспомнил  разговор с  полковником Деминым там, у
кургана.  Начальник  политотдела  говорил  ему  о  зазнайстве,  о  пассивных
наблюдателях и о чем-то еще в этом духе... О чем же он говорил?..
  Марченко не  мог  сейчас  в  точности припомнить  слова Демина,  но  он
понимал,  что  между этими словами  и охватившим  его  страхом есть какая-то
закономерная связь. Он пытался найти  эту закономерность,  но не мог. Только
на  душе остался  неприятный осадок, что-то  близкое к отвращению  к  самому
себе. Он попытался приободриться, отогнать мысли об опасности, но страх полз
и полз по спине...
  -- Липовой! -- позаал он  ординарца. --  Возьми автомат и отойди метров
пятьдесят влево. Да не спи. Гляди, как бы к нам нe подкрался кто!
  Избалованный начальником  ординарец ворчал что-то себе под нос и  долго
возился с автоматом. Идти ему дьявольски не хотелось.
  -- А що я там робытыму?
  -- Охранять нас будешь. Ну, живо!
  Липовой, волоча ноги, отправился.
  -- Выгоню к черту! -- мучимый неясной тревогой, прошептал лейтенант.
  Взвинченные  нервы  чуть не  заставили  его  вскрикнуть при  шорохе  за
спиной. Это возвращался посыльный. Присев рядом с командиром и зачем-то сняв
пилотку, он, запыхавшись, сообщил:
  -- На горе  -- немцы. Наши завязали с ними бой. Забаров  ранен немного.
Голубева  его перевязала.  Тяжело ранен командир стрелковой роты.  Теперь ею
командует Крупицын... Я просил  его, чтоб он считал меня комсомольцем. После
боя оформим, говорит...
  Марченко перебил его:
  -- Много ли немцев?
  -- Да шут их разберет.  Ночь ведь!  -- в  голосе  солдата чувствовалась
обида:  ему  было  досадно,  что командир роты  не обратил внимания  на  его
последние слова.
  -- Жители в селе есть?
  --  Не видать  что-то. Один  старик помогает  нам. Бьет  по  фрицам  из
трофейной винтовки. Вылез  откуда-то из погреба и  давай  по  немцам палить.
Ругается на чем свет  стоит! Страсть какой  матерщинник! Видно, насолили они
ему здорово!..
  -- Ладно. Забарову передай: бой продолжать, больше шуму!
  Связной  вновь   побежал.  Камушкин  с  завистью  прислушивался  к  его
удаляющимся  шагам. Марченко передал  о  ходе  боя на левый берег,  попросил
артиллерийской  поддержки. Теперь и он хорошо слышал стрельбу на горе. Но не
затихала  перестрелка  и  слeва. Лейтенант отчетливо различал резкие очереди
немецких автоматов  и частые, глухие наших  ППШ. Иногда в  треск автоматного
огня вплетались характерные, сухие и негромкие разрывы  ручных гранат. Слыша
это, Марченко тревожился: он никак не мог понять спасительного значения боя,
разыгравшегося левее.
  Ночь сгущалась. Разгорались звезды на небе. Ковш Большой Медведицы ярко
проступал  сквозь  звездную  россыпь.  В  Старом  Орлике,  на левом  берегу,
истерическим лаем захлебывалась собака.
  -- Липовой! -- окликнул Марченко. -- Ты не спишь?..
  -- Ни! -- отозвался сонный голос ординарца.
  -- Иди сюда. Сейчас пойдем вперед. Камушкин, снимай рацию!
  Разведчики и  стрелки, поднявшись на гору, подошли к хуторам с запада и
востока.  На  первом же огороде, куда лейтенант Забаров  забежал  с  группой
разведчиков, он увидел десятка полтора  немцев, засевших в неглубоких --  по
пояс -- окопах, очевидно  наспех  выкопанных накануне. Гитлеровцы не ожидали
нападения с тыла: все внимание их  было обращено  на Бородаевку, занятую уже
русскими  солдатами. Один немец, по-видимому наблюдатель, сидел на бруствере
окопа. Заметив наконец  позади  себя  огромную фигуру  русского офицера,  он
вскрикнул и вытянул руки вверх. Остальные  быстро  повернулись на его  крик.
Защелкали затворами винтовок.
  Раздался первый  выстрел. Забаров  почувствовал сильный ожог  в  правой
руке и нажал на спусковой крючок. Хутор наполнился рокотом автомата. Очередь
скосила  сразу нескольких  фашистов.  Другие  разведчики разрядили  диски по
гитлеровцам, пытавшимся скрыться  во дворе. Человек восемь немцев,  осмелев,
выскочили из окопов и  бросились  на  Забарова. Лейтенант  успел перехватить
свой автомат за  ствол и со  страшной силой ударил  первого  подскочившего к
нему фашиста. Забаров яростно стал направо и налево крушить врагов прикладом
автомата. Из груди его вырывалось короткое "а-ах!", как  при  колке  тяжелых
поленьев. Подбежавшие  на  выручку  командира разведчики стреляли  короткими
очередями и  орудовали ножами. В  несколько минут все было  кончено. Забаров
забежал во двор, проскочил мимо Наташи и, не останавливаясь, побежал дальше.
Но Наташа успела заметить окровавленную руку лейтенанта.  Она догнала  его и
схватила за пояс.
  -- Потом, Голубева, потом... -- отмахнулся Забаров.
  -- Да вы изойдете кровью!.. -- так, не отпуская руку от ремня командира
взвода, девушка забежала  с  ним в другой двор, который, к счастью, оказался
пустым.   Тут  Наташа  наскоро  перевязала   Забарова.  На  улице   началась
перестрелка. Лейтенант поспешил туда.
  Выскочивший откуда-то Ванин торопливо сказал:
  -- В овраге их видимо-невидимо. Сообщить бы нашим артиллеристам.
  -- Беги на батарею Гунько.
  Сенька исчез.  В это время на левом берегу громыхнуло  сразу  несколько
залпов. Послышался свист тяжелых снарядов, и сразу же возле оврага и в самом
овраге раздались сильные взрывы.
  Вернулся Ванин.
  --  Сообщил,  товарищ  лейтенант.  Гунько  подтягивает  пушки. Крупицын
командует  ротой стрелков. К нему  присоединился какой-то  старикан.  Меткий
оказался. Что ни пуля -- то убитый фашист.
  Отправив  связного к командиру,  Забаров  послал  на  помощь Крупицыну,
который  отбивал основной натиск врага, нескольких разведчиков. Двое  бойцов
там  уже были  ранены,  старик, так  и оставшийся неизвестным, убит.  Наташа
помогала   санитарам  из  стрелковой  роты  переправлять  раненых   в  более
безопасное место, перевязывала их. Солдаты просили пить, но  воды  не  было:
как назло, Наташа потеряла свою флягу.
  -- Потерпите немного, товарищи... -- сказала она, а сама опять побежала
к месту боя.
  Немцы поднялись в  полный рост. Вначале из  оврага  появилась небольшая
группа.  Теперь  их  было  много.  Враги  бежали  отовсюду,  кричали  что-то
по-своему, на ходу стреляя. Пули жутко свистели. Наших  стрелков становилось
все меньше, их оставалось  уже не более десятка, а  немцам -- не было числа.
Разрывы тяжелых  снарядов,  прилетавших  с  левого  берега, выгоняли  их  из
оврага. Немцы все выползали  и выползали. Дрогнула горстка советских бойцов,
попятилась, подалась  назад.  Торжествующе  загомонили  фашисты. Вот они уже
совсем близко. И  в  эту минуту  открыла огонь батарея Гунько. Визг осколков
смешался с  воплями врагов. Гитлеровцы отхлынули, но ненадолго. Вторая атака
их была  еще более яростной и отчаянной.  Казалось, все  пропало. И в эту-то
минуту перед реденькою цепью красноармейцев появился капитан Крупицын.
  -- Комсомольцы, за мной! -- прогремел его голос.
  Залегшие было под вражеским огнем бойцы поднялись,  закричали "ура", от
которого уже  через  мгновение осталось одно протяжное "а-а-а",  и  побежали
вперед  за капитаном,  высокая фигура  которого  была  видна  всем и как  бы
заслоняла всех от летевшей навстречу им  смерти, смерти,  которая в этот миг
нашла только его  одного.  Саша  упал головой вперед,  поднял  руку и  потом
бессильно  опустил ее.  Бойцы замешкались было, растерялись, но уж  там, где
только  что  упал Крупицын,  находился Сенька Ванин. Он  взял из теплой руки
капитана гранату,-- тот собирался бросить ее и не успел,-- поднял высоко над
головой и громко, насколько хватило сил, закричал:
  -- Вперед... товарищи!.. Ребята!.. За Крупицына! Бе-э- э --й!..
  Последние  слова   Сеньки  потонули  в  криках   "ура".   К  пехотинцам
присоединились  разведчики,  посланные  Забаровым,  и расчеты  двух подбитых
орудий из батареи Гунько.
  -- Бей!..
  -- Круши их!
  -- Дави!..
  Ночь всколыхнулась.
  Короток, но жесток и  беспощаден был удар бойцов. Немцы не  выдержали и
откатились  в  овраг.  Стрельба  и  крики почти  прекратились.  Наконец  все
смолкло. Только левее по-прежнему продолжался бой.
  Однако тишина  длилась недолго. Гитлеровцы привели  себя  в  порядок  и
снова пошли в атаку. Немецкие снаряды  били  теперь  по домикам, за которыми
укрывались  разведчики, пехотинцы и артиллеристы. Забаров приказал отойти от
хутора: у него осталось очень мало людей, и лейтенант старался не  распылять
их, а держать при  себе. Пробравшийся  к Забарову Марченко  был  в первую же
минуту легко ранен и возвратился на прежнее место со своим ординарцем.
  Сраженный насмерть  фашистской  пулей  капитан Крупицын  лежал  рядом с
Забаровым, его  принес сюда Сенька. "Комсомольский бог", любимец всех солдат
дивизии, большой и  красивый, никак не похожий на мертвого, но безучастный к
происходящему  вокруг.  Влажные пряди  волос  прилипли к выпуклому, медленно
остывающему лбу. Сенька  смотрел на Крупицына, и  по его черному от копоти и
пыли  лицу  одна за другой  катились  слезы  --  благо ночью никто  не видел
этого...
  Забаров, со впалыми темными щеками, с  непотухающим огнем в беспокойных
глазах, вeсь какой-то угловатый, отдавал приказания.
  И, как иногда  бывает в минуты  трудно сложившейся  боевой  обстановки,
некоторым бойцам  показалось, что  они  совсем-совсем одиноки, что  никто  и
нигде больше не  форсировал Днепр,  что их  маленькая, ничтожная группка уже
через час будет раздавлена, смята врагом. А  между тем именно в эти же самые
минуты  огромные  войсковые  массы,   сосредоточенные   на   левом   берегу,
погружались в  лодки, на паромы, и  сотни челноков уже  отчалили  и плыли по
Днепру. А там, севернее Киева,  переправившиеся корпуса вели  бой с  врагом,
шаг за шагом  расширяя  плацдарм.  Сюда,  к Днепру, с востока страна двигала
новые и новые формирования.
  Нет, не одиноки вы, товарищи солдаты!
  -- А как там полки... готовятся? -- спросил кто-то Забарова  осторожно,
как бы опасаясь выдать свою тревогу.
  -- Готовятся, конечно. Может, уже начали.
  -- Генерал о нас не забудет, -- уверенно сказал кто-то в темноте.
  -- Это точно.
  -- Говорят, он сам на первой лодке поплывет.
  -- А как же!
  -- Посмотрите,  товарищи.  Немецкие  прожекторы опять по Днепру  шарят.
Почуяли, сволочи!..
  Немцы  снова пошли на хутор, и атака их опять захлебнулась. После этого
они как будто угомонились. Но Забаров почувствовал что-то недоброе. "Что еще
замышляет враг?" -- лейтенант не  мог  найти ответа на этот  вопрос.  Однако
ответ  пришел скоро. Наполняя воздух постылым, ноющим воем, появились косяки
ночных немецких бомбардировщиков. Их  было много. Они сбросили десятки  бомб
на левом берегу и в воду, потом стали кружиться над разведчиками и выбросили
на парашютах осветительные ракеты. Холодный свет повис над хутором.
  --  Только  этого еще не хватало...  Ну, держись, Семен Прокофьевич! --
скомандовал  сам  себе  Ванин и проворно  юркнул в  щель.--  Наташа, лезь  в
окоп!--  крикнул  он  девушке,  не  высовываясь из  своего  укрытия.  Лихой,
отважный  разведчик, Сенька,  однако,  побаивался  бомбежек,  смерть  от них
считал глупой  и бессмысленной.-- Прячься, Наташа! -- повторил он.--  Сейчас
начнут!..
  Между  тем самолеты  не спеша кружились над огородами, где залегли наши
бойцы. Вдруг Сеньку осенила хорошая мысль. Преодолевая робость, он высунулся
из своего убежища, выхватил из кармана ракетницу и выстрелил несколько раз в
сторону  немцев, желая навести  вражеских  летчиков  на  их  же  солдат.  Но
Сенькина уловка на этот раз не помогла.
  --  Ослеп,  что  ли, фриц?..--  Однако  слова  Сеньки  заглушил  сухой,
громовой раскат первых бомбовых разрывов.
  Земля  колыхнулась и затряслась.  Казалось, бомбардировка  продолжалась
целую вечность.  А  когда самолеты все-таки  улетели,  разведчики,  черные и
злые, высунулись из  своих  нор  и  увидели  впереди  оврага  темные  фигуры
вражеских солдат.
  --  Открыть  огонь,  приготовить  гранаты! --  скомандовал  Забаров. Он
сейчас особенно берег каждого бойца и не хотел поднимать их в контратаку.
  Когда немцы,  прячась в воронках  от своих  бомб, показались на окраине
хутора, разведчики стали забрасывать их гранатами. Оттуда послышались стоны.
Потом  все стихло. Ванин  подполз  к ближней воронке и заглянул туда. Немцев
там уже не было. Ванин добрался до следующей воронки. Но и в ней гитлеровцев
не оказалось. Сенька вернулся и доложил Забарову.
  --  Что  еще  за чертовщина?  Куда  делись  немцы?..-- протирая красные
глаза, спросил Забаров Ванина, который  теперь был  у него вроде заместителя
по политической части.
  -- Уползли. Наверное, по промоинам.  Их  там много, промоин,  видите, у
дороги?
  Федор только теперь различил узкие, извилистые черные  канавки, ведущие
от дороги к  оврагу.  Немцы, конечно,  воспользовались ими,  чтобы отойти  и
утащить  убитых  и раненых. Должно быть,  по  этим промоинам  они попытаются
вновь совершить вылазку. Забаров послал связного к Марченко и просил вызвать
по радио огонь нашей артиллерии. Вскоре  тяжелые снаряды вновь стали рваться
в овраге.
  Федор  прислушивался к  этим разрывам и еще  к  каким то звукам слева и
долго и задумчиво глядел на присмиревшую Наташу. Девушка этого не  замечала.
Маленькая  и  хрупкая, она полулежала на земле, положив голову на санитарную
сумку. Лунный свет озарил ее лицо.
  -- Наташа,-- тихо окликнул Забаров.
  Она вздрогнула и приподняла голову.
  -- Наташа, ты слышишь что-нибудь сейчас?
  -- Слышу... Я давно слушаю.
  -- И я,-- сказал он.-- Кто, по-твоему, там?
  -- Шахаев, конечно,-- сказала она.
  -- И я так думаю. Ты понимаешь, Наташа, как он нас выручает?..
  -- Понимаю. Выручает... а мы его нет...
  Забаров и Ванин  с удивлением посмотрели на девушку: так  вот она о чем
задумалась?
  -- И мы его выручим,-- твердо сказал лейтенант.
  -- Им там тяжело. Наверное, много раненых.
  -- Вот вы и пойдете сейчас к нему.
  -- Я... к нему?
  -- Да. С Ваниным вместе. Пробирайтесь осторожно вдоль берега.
  -- А вы с кем же останетесь? -- испугалась Наташа.
  -- Не беспокойтесь.  Здесь нас немало. Кроме того,  скоро должна прийти
помощь с того берега. Так что продержимся,-- сказал Забаров.
  Ванин не понимал Забарова, ни чуточки не понимал!
  В Сенькиной  голове никак не укладывалось,  как  это можно совмещать  в
себе дьявольскую удаль с холодной расчетливостью. А  Забаров совмещал. Вот и
сейчас остается лейтенант  с  небольшой  гр