, находилась  боевая техника: колонна тяжелых
шкодовских  грузовиков  с  прицепленными  к  ним  черноствольными  орудиями,
приземистые  рыжие   танки,   мотоциклы,   бронетранспортеры.  Опушку   леса
полукольцом охватывали легковые машины. В них пестрели нарядные генеральские
и  офицерские  мундиры.  Переводчик  направился  туда.  Румынские солдаты  с
любопытством осматривали русских, одетых в зеленые кистястые маскхалаты. Под
их  взглядами  Ванин  сразу  обрел  свою  обычную  лихую  и  гордую  осанку,
пришпоривая   коня,   натягивая   одновременно  удила,   наставляя   скакуна
пританцовывать.
  Так они  приблизились к передней большой зеленой машине. Сидевший в ней
грузный  человек,  опутанный,  как и переводчик, золотыми шнурками, поправил
фуражку на  маленькой  для его  огромного  тела голове, не то сердито, не то
просто вяло глянул на подъехавших.
  Шахаев дал  понять Ванину,  чтобы тот начинал: парторг решил ограничить
свою миссию лишь наблюдением за действиями Семена.
  -- Честь имею...  --  начал  с достоинством  Ванин,  быстро  научившись
премудростям выспренних выражений. -- Представитель  советского командования
еф... капитан Ванин! -- быстро поправился он.
  Переговоры длились несколько минут.  Генералу, по всей вероятности, уже
давно надоело торчать на этой поляне, и он решил поскорее покончить с дeлом.
К тому же он очень боялся внезапного появления  русских казаков, что, как он
полагал, помешало  бы ему сохранить корпус как  войсковую  единицу.  Генерал
сказал  что-то своему  переводчику,  и почти  немедленно  к  головной машине
подкатил роскошный открытый лимузин.
  -- Их превосходительство просят  господ русских  офицеров ехать впереди
колонны!
  Как  раз в это время  к головной машине  подошел румын,  лицо  которого
разведчикам показалось знакомым. Они всмотрелись и узнали Николае Мукершану.
Шахаев  приложил руку к  пилотке, приветствуя  его.  Мукершану  также  узнал
разведчиков и, приблизившись к ним, сказал:
  -- Здравствуйте,  товарищи! Вот  мы и опять встретились. Вы удивлены?..
Ничего удивительного, только сегодня из Бухареста. Решил послужить в армии.
  Шахаев,  пожимая  руку  Мукершану, заметил,  как генерал  поморщился  и
нетерпеливо  завозился в  своей машине. Должно быть,  то же  самое заметил и
Мукершану. Он усмехнулся и попрощался с разведчиками.
  Шахаев  и  Ванин  спешились, передали своих коней румынским солдатам и,
свободно  откинувшись  на  спинку  сиденья, устроились в  лимузине. Огромная
колонна машин, окруженная многочисленной конной  свитой,  медленно двинулась
за Шахаевым и Ваниным. Возле их машины то и дело появлялся бойкий переводчик
и  сообщал  вопросы своего  начальника. Генерал  беспокоился,  нe  станут ли
советские солдаты  разоружать  его корпус  по дороге,  удастся  ли  господам
русским   офицерам   предотвратить  это  нежелательное   для  обеих   сторон
обстоятельство. Сначала Ванин отвечал терпеливо и вежливо. Но скоро (он даже
сам не заметил, когда это произошло!) ему надоели и переводчик и генерал.
  --  Скажи своему  начальнику,  что ничего  с ним не случится, -- уже не
придерживаясь принятого в высших сферах изысканного тона, ответил он.
  Переводчик ускакал и, к удовольствию Сеньки, больше не появлялся.
  Шахаев сидел  молча и думал об этой неожиданной  встрече с Мукершану, о
том,  как он расскажет о ней полковнику  Демину, который, конечно,  пожелает
увидеть  румынского товарища. Теперь старшему сержанту казалось понятным то,
что румынский  король уже на третий день наступления  советских войск сделал
свое  заявление, и то,  что вот  этот ехавший сейчас  вслед за ними генерал,
который произвел на  парторга  неприятное  впечатление,  переходил со  своим
корпусом на нашу  сторону в то время, когда корпус мог  бы еще сражаться. Во
всем этом Шахаев видел действия таких людей, как Мукершану. Парторг вспомнил
из истории, как наша партия в предреволюционные годы посылала в  армию своих
людей и  какие  это  имело серьезные последствия.  Шахаеву  было  приятно от
мысли, что опыт партии, членом которой он  состоял,  пригодился Мукершану  и
его товарищам, которых -- Шахаев чувствовал это  -- было немало в  румынском
корпусе.
  Занятый своими мыслями, Шахаев предоставил действовать  Сеньке. По мере
приближения  к нашим войскам  беспокойство Ванина  стало возрастать. Забаров
приказал  ему  привести весь румынский  корпус в  район  боярской усадьбы  в
полной  сохранности,  чтобы  со стороны  румын не было никаких жалоб. Теперь
Ванин  сомневался,  что  ему это  удастся.  Он  видел перед  этим, как  наши
пехотинцы  бесцеремонно спешивали  румынских кавалеристов  и  вскакивали  на
коней.   Может  произойти  то  же  самое  и  с  его  колонной,  и  тогда  их
превосходительству придется топать на своих двоих... Поразмыслив хорошенько,
Ванин выработал, с согласия Шахаева, свою тактику, коей и воспользовался при
виде большой встречной колонны нашей пехоты.
  Остановив румын, он вырвался вперед, крикнул:
  -- Передайте по колонне! Командующий армией приказал: румын не трогать,
потому как они будут воевать против немцев на нашей стороне!..
  Весть эта мгновенно пронеслась по ротам. Солдаты солидно гудели:
  -- Разве мы не понимаем?
  -- Кто их будет трогать, коли они за нас теперь.
  -- Давно бы надо одуматься.
  -- Ребята, не безобразничать!
  -- Знаем без тебя!..
  И все-таки, воспользовавшись темнотой, румын помаленьку тревожили.
  Но  инциденты  были  ничтожные,  и  о  них  все  забыли,  едва достигли
помещичьей усадьбы.  Шахаев  ушел к  разведчикам, а  Ванин,  разыскав своего
начальника, доложил:
  -- Товарищ майор, в  качество  "языка"  мы  с Шахаевым целый  румынский
корпус привели. Воевать против немцев имеют желание!..
  -- Знаю, слышал. Сейчас доложу генералу.
  Со двора доносился шум  моторов, людские  голоса: туда въезжали  машины
румынского генералитета. Выглянув в окно, Сизов понял, что произошло.
  -- Дали мне задачу ваши разведчики, -- сказал  он вошедшему  майору. --
Что я с ними буду делать? Ну уж ладно, посылай генералов ко мне!
  Обрадованный  благополучным  путешествием,  румынский корпусной генерал
Рупеску подарил лимузин Сеньке. Ванин  поблагодарил,  распрощался с румынами
и, неистово сигналя, помчался прямо на полевую почту: не встретиться с Верой
и такой  знаменательный  для него день  и  не  похвастаться перед  ней столь
успешным выполнением необычайного задания уже было свыше Сенькиных сил.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

  Просторный  кабинет  Сизова  был полон румынских  генералов  и  старших
офицеров.  Они  сидели  за  сервированным  длинным  столом,  сияя  золотом и
серебром эполет, шнурков, а некоторые -- еще и желтыми  лысинами. Подбородки
у всех были досиня выбриты.  Подвыпившие офицеры провозглашали один тост  за
другим. То и дело раздавались крики:
  -- Бируинца!*
  -- Трэяскэ Армата Рошие!**
  Корпусной генерал Рупеску, сидевший рядом с Сизовым, повернув к комдиву
красное жирное лицо, обливаясь потом, непрерывно повторял:
  -- Фрате бун!.. Фрате бун!***
  Сизов  со  сдержанной  улыбкой  кивал  головой  на  излияния  толстого,
удивительно круглого генерала.

  * Победа! (рум.)
  ** Великая русская армии! (рум.)
  *** Родной брат! (рум.)

  -- Господа! -- трудно приподнявшись на короткие, ослабевшие от хорошего
вина  ноги, хрипло закричал Рупеску. -- Господа! Прошу,  господа!..  Реджеле
Михай!..
  Послышались ленивые, негромкие хлопки. Заглушая их, в комнате  раздался
звонкий, юношеский восторженный голос молодого румынского офицера:
  --  За  русского солдата, господа! За его здоровье! -- и, чокнувшись со
своим соседом, офицер залпом  выпил  рюмку. Все сделали то же самое. Рупеску
бросил  косой  взгляд  на  своего  раскрасневшегося  от  бушевавшего  в  нем
юношеского восторга офицера, но ничего не сказал. Потом Рупеску поднялся еще
раз и провозгласил новый тост:
  --  Господин генерал! Господа русские офицеры! Еще вчера мы стояли друг
против друга  как враги. А сейчас сидим  за одним  столом  как  товарищи.  Я
прошу, господа, выпить за  дружбу наших народов. Отныне в отношениях румын и
великого русского народа наступила новая эра  -- эра вечной дружбы и доброго
сотрудничества. Завтра мои войска пойдут в бой  и будут драться бок  о бок с
доблестной  русской   армией  против  фашистских  варваров  до  полного   их
уничтожения.   Мое  правительство,  правительство   его   превосходительства
генерала   Санатеску,--   с   видимым  удовольствием  подчеркнул  Рупеску,--
приказало  мне  поддерживать с  советским  командованием  теснейший контакт.
Король  Михай  и  Мама  Елена  преисполнены  уважения  и  признательности  к
Советскому правительству, к его армии, к русскому народу. Совместно пролитая
кровь в борьбе  с врагом будет символом нашей нерушимой  дружбы. За  дружбу,
господа!  --  генерал  торопливо  опрокинул свою  рюмку,  в который  уж  раз
попытался  досуха  вытереть лысину  и  торжественно сел,  глядя  перед собой
остановившимися блестящими глазами.
  Румынские  офицеры смотрели на Сизова, ожидая  от него ответного тоста,
большинство -- с чувством удивления, оттого что находились в одной комнате и
чокались с теми, в кого только еще вчера стреляли.
  Сизов быстро встал на свои упругие, сильные ноги, сказал коротко:
  -- За победу, господа!
  И снова румыны закричали, звеня стаканами:
  -- Бируинца!
  - Бируинца!
  Расчувствовавшись, лезли  целоваться с советскими  офицерами,  которые,
улыбаясь, вежливо отстранялись  от объятий,  несколько охлаждая  пыл  румын.
Рупеску продолжал  любезно расхваливать Красную Армию, ее солдат, офицеров и
генералов. Склонившись к Сизову, он вдруг сказал:
  -- Девятнадцатого августа вы здорово обманули нас, господин генерал. Мы
никак не могли предположить, что вы начнете наступать  в  полдень да еще при
такой  слабой артподготовке. Немецкому командованию пришлось  бросить против
вас еще две свежие дивизии, спешно снятые из района  Тыргу-Фрумос. Это  была
роковая ошибка немцев. К тому же центральный дот был заранее захвачен вашими
солдатами.  Должен  вам  сказать,  это потрясающий  случай!..  Не  могли  бы
показать мне этих ваших героев?
  --  Двух из них  вы уже видели,  господин  генерал. Это те солдаты, что
сопровождали вас сюда, в боярскую усадьбу.
  -- Солдаты?  -- удивленно спросил  Рупеску.--  Но... позвольте... разве
это были солдаты? Мне говорили, что офицеры.
  -- Солдаты, господин генерал.
  Рупеску, широко  раскрыв  рот, отчего нижняя, тяжелая губа его  отвисла
вниз, долго глядел на Сизова.
  Переводчик,  тоже озадаченный, но  очень  веселый, с  трудом  сдерживая
улыбку, терпеливо ждал, когда же его превосходительство обретет дар речи.

2
  За боярской  усадьбой в  огромном черешневом  саду стоял  неровный  гул
солдатских голосов.  Там устраивались румынские  роты и батареи. Чаще других
раздавались слова:
  -- Акасэ! Армата Рошие!
  -- Нуй бун рэзбоюл!
  Слышались команды взводных и унтер-офицеров:
  -- Скоатець байонета!*
  Во двор заходили и  советские  солдаты. Вокруг них сейчас же собирались
толпы румын, образовывая круг, и начинался удивительный, но  хорошо знакомый
воюющему люду разговор...

  * Снять штыки! (рум.)

  --  Нушти руссешти?  --  первым долгом осведомлялись наши бойцы, только
потому,   что  значение  этих  слов,  для  удобства  произношения  несколько
искаженных, было известно им.
  -- Ну штиу,-- отвечали румыны и в свою  очередь  также  без всякой цели
спрашивали, называя русские слова, которые были знакомы им:
  -- Русский карош? Русский не будет фук-фук?
  --  То-то  "карош".  Небось забыли  об  этом, когда Транснистрию  пошли
завоевывать,--   говорил   какой-нибудь  советский  солдат   с   добродушной
грубоватостью и, хитро сощурившись,  спрашивал,  будучи глубоко  уверенным в
том, что  от  нелепого  соединения  русских  слов  со  знакомыми  румынскими
получается правильная  и  понятная  фраза: --  Разбой-то, значит,  того, нуй
бун?..-- По понятиям бойца,  сказанное им должно  было  означать:  война-то,
значит, плохое дело?..
  Другой наш солдат,  нарочно  коверкая русский язык и  полагая,  что  от
этого он станет понятнее иностранцу, старательно втолковывал:
  -- Сперва твой пришел к нам. А зараз наш пришел к вам. Понятно, нет?..
  Батарея   капитана   Гунько    стояла   по   соседству   с   румынскими
артиллеристами. С разрешения командира  маленький Громовой, захватив с собой
молчаливого Ваню-наводчика, раньше всех  оказался  среди  румын.  Сейчас он,
снисходительно похлопывая румынского солдата по плечу, осведомлялся:
  --  По-русски шпрехаешь? Нет, стало  быть. Жаль...-- И  глубокомысленно
заключал: -- Ну, ничего. Зашпрехаешь когда-нибудь.
  Но  вскоре Громовому  повезло. Угрюмейший Ваня-наводчик где-то раскопал
румына, который сносно "шпрехал" по-русски.  К  тому  же румын этот оказался
парнем на редкость словоохотливым. С ним  Громовой и пустился  в пространную
беседу.
  -- В Одессе, что ли,  по-русски говорить-то  научился? -- первым долгом
поинтересовался командир орудия.
  Испуганный румын отчаянно замотал головой:
  -- Не был я в Одесса.
  -- Ну, добре. А зачем же дрожишь так?
  --  Говорят, русские убьют нас всех. Выведут  в горы  и убьют...-- губы
солдата как-то сразу опустились, затряслись.
  Громовой засмеялся.
  -- Кто же сказал вам такое?
  --  Лейтенант  Штенберг.  Он  --  приятель  нашего  командира  батареи,
приходил к нам и рассказывал.
  -- Сволочь он, этот Штенберг. Наверное, боярский сынок?
  -- Да, боярский,-- подтвердил румын.
  -- Так  и знал! --  воскликнул Громовой с возмущением.-- А вы не верьте
ему, вражине! Не верьте таким,-- успокаивал он румын. -- Мы ведь  советские!
Понимаешь?
  -- Ну штиу.
  -- А вот это понимаешь? -- Громовой  взял солдата  за обе руки и сильно
стиснул их в своих ладонях.-- Понимаешь?..
  -- Не понимаю...
  -- Ну что мне с тобой делать? --  в отчаянии  развел  руками  маленький
Громовой.-- Понимать нужно. А то вас замордуют этак-то...
  К  артиллеристам подошла группа  румынских  пехотинцев.  В ней особенно
выделялась своим гигантским ростом фигура одного солдата. Солдат этот  молча
присел  рядом  с Громовым и стал внимательно слушать, о чем говорил русский.
Должно быть,  великан нe  все понимал из  слов Громового, и  его  брови  над
большими  темными  глазами  вздрагивали,   хмурились,  выдавая  напряженную,
трудную  работу  мысли. Наконец он не  выдержал и спросил румына, с  которым
разговаривал Громовой:
  -- О чем вы... с ним?
  Солдат коротко рассказал.
  -- Русский говорит, что они не тронут нас. Лейтенант Штенберг, командир
нашей роты, обманул нас,-- закончил солдат.
  --  Я  так  и  знал,--  великан  потемнел  еще  больше.--  Вот  змея!..
Прикидывается  еще добреньким. Послушай, солдат!  -- вдруг  оживился угрюмый
румын.-- Ты  хорошо говоришь по-русски, попроси у  этого товарища...  знаешь
что? -- на минуту растерялся, покраснел, потом  быстро выпалил: -- Звездочку
красноармейскую!..
  -- Что ты говоришь? Как можно?
  Великан,  умоляюще   глядя  на  солдата,  владевшего  русским   языком,
повторил:
  -- Попроси же! Ну что тебе стоит...
  Это был брат старого  шахтера, тот  самый Лодяну,  которого по  решению
трибунала  разжаловали из  офицеров в  рядовые --  одновременно с расстрелом
капрала Луберешти. "Попроси",-- твердил он.
  Но  Громовой  и   сам  понял,  чего  хочет  этот   богатырь.  С  минуту
поколебавшись,  сержант  стянул  с  головы  пилотку,  отвинтил  звездочку  и
собственноручно прикрепил ее к пилотке румына.
  Румынки из соседнего села  приносили  солдатам еду: разрезанную суровой
ниткой дымящуюся мамалыгу, яйца,  молоко, брынзу.  Получили  свою  толику  и
собеседники Громового.
  -- Кушяй... товарыш!..-- угощал Громового Лодяну.
  Сержант охотно взял предложенный ему  кусочек мамалыги. Усердно хвалил,
подмаргивая молодым румынкам:
  -- В жизни не ел такого! Просто объеденьe.
  В  другом конце сада пела скрипка, гулко  стучал  барабан, насытившиеся
солдаты   отплясывали  бэтуту*.  Организатором   веселья   был  бухарестский
железнодорожник, который  пришел  в  корпус  с Мукершану. Постепенно  и  все
солдаты перебрались туда, и до самого утра под темными  деревьями не умолкал
шум.

  * Б э т у т а -- румынский народный танец.

3

  Ванину  стоило немалых трудов  разыскать ночью, да  еще  в  незнакомом,
неизученном поселке дивизионную  полевую почту. Но не было еще случая, чтобы
он не доводил своего плана до конца.
  -- Как это ты нас нашел, Сеня? -- обрадовалась Вера, с удивлением глядя
то на сверкающий лимузин, то на Семена, стоявшего в наполеоновской позе  под
лучами фар.
  -- Какой  же был  бы  из  меня разведчик? --  снисходительно  улыбнулся
Семен.-- Садись вот, прокачу, соскучился, честное слово.
  -- Я сейчас, Сеня! Только начальника спрошу!
  Вера скрылась  за дверью  и через минуту появилась снова, прямо  с ходу
чмокнув Сеньку в запыленные губы.
  -- Разрешил... Ну, куда же мы?
  -- Садись, там видно будет...
  Он  усадил ее рядом  с  собой, включил  скорость,  дал газ, и  машина в
минуту вырвалась из поселка.
  --  Сеня, чья  это? --  спросила  Вера, ежась и от ночной прохлады и от
легкой дрожи, вызванной близостью любимого.
  -- Румынский генерал подарил! -- гордо сказал Семен. И на всякий случай
спросил: -- Не веришь?
  -- Верю, Сеня...--  сразу  согласилась  девушка, не сомневаясь,  что он
соврал, но не желая именно в такой момент портить ему настроение.
  Часа через  два,  присмиревшую  и усталую, боявшуюся  поднять  глаза на
своего возлюбленного, Ванин,  молчаливый  и виноватый,  доставил  девушку на
почту,  а  сам  поехал  искать  свое  подразделение.  Разведчиков  он  нашел
сравнительно  быстро.   На  одном  доме,  тускло  освещенном   электрической
лампочкой, увидел большую, неуклюжую надпись углем:

ПИНЧУК ТУТОЧКИ

  Толстая  стрела,  устремленная  вниз, категорически  подтверждала,  что
Пинчук именно "туточки", а не где-нибудь еще.
  Семен дал  несколько протяжных,  скрипуче-звонких  гудков. Ему хотелось
обязательно вызвать кого-нибудь  из хлопцев и поразить своим  приобретением.
Ворота открыл Михаил Лачуга.
  -- Где  ты взял эту  штуковину, Сенька? -- спросил он,  скаля в  улыбке
большой щербатый рот.
  -- Во-первых,  я  тебе  не  Сенька, а господин  капитан,--  предупредил
Ванин, который,  оказавшись  среди  своих ребят, снова  впал в обычный  свой
шутливо-беззаботный тон,--  а  во-вторых,  соответственно чину  мне  вручена
персональная машина!..
  Лачуга захохотал. Засмеялся и Сенька:
  -- Ну ладно. Давай дорогу.
  Через  минуту он  уже  рассказывал окружившим его  разведчикам про свои
похождения,  про  то, как  он "пленил" целый румынский  корпус  во  главе  с
генералом. Пыль ловко сдабривал  великолепной,  захватывающей  небылицей, на
что  был большой мастер. Аким под конец Сенькиного повествования не выдержал
и заметил:
  -- У тебя, Семен, получается похлеще, чем у Кузьмы Крючкова.
  -- Ну,  ладно,  ладно,--  проворчал  Сенька.--  Ты,  Аким,  безнадежный
маловер. Кузьма Крючков врал, а я... Да вот спроси Шахаева.
  В доме  за  маленьким круглым столиком трудились  Пинчук и Шахаев. Петр
Тарасович  уговорил-таки парторга написать письмецо секретарю райкома, чтобы
тот помог Юхиму в строительстве клуба. Лицо старшины было по-прежнему сильно
озабоченным.  Нелегко, видимо,  было  ему  управляться с двумя  хозяйствами:
маленьким,  но очень канительным хозяйством  разведчиков и большим, не менее
канительным хозяйством колхоза.
  Шахаев давно наблюдал за Петром Тарасовичем:  тот хмурился,  щипал усы,
кряхтел, на крупном лице  его появились  капельки пота. Очевидно,  очередная
"директива" давалась ему трудно.
  "Дорогой товарищ  Пинчук!  -- думал  Шахаев,  глядя, как хлопочет  этот
неуемный  и неутомимый  человечище.--  Скоро, скоро  вернешься ты  к  своему
любимому делу! Как же оно закипит в твоих сильных золотых руках!"
  Деловую  обстановку  нарушил  вошедший  в  комнату Вани