шагал прямиком,
сокращая путь.  Откуда-то выскакивали  сонные  зайцы,  стлались над  зеленым
ковром  озими, которая,  чуть прихваченная заморозком,  хрустела  под ногами
бойца. Кое-где  попадались трупы немецких солдат. С них  неслышно  снимались
древние вороны и улетали на другое место. Встречались также брошенные врагом
автомашины и бронетранспортеры с кучами пулеметных лент и рыжими солдатскими
ранцами  в  кузовах. Сенька  по  привычке  подходил  к  машинам.  Однако  за
последнее время к  трофеям он  сильно охладел. Сейчас он прихватил только из
одной машины немецкий автомат с запасом патронов, сказав при этом:
  -- Ковпаку пригодится.
  Сенька  почему-то  был   глубоко  убежден,  что  все  трофейное  оружие
обязательно отправляется к партизанам, орудовавшим в тылу врага.
  Проверив исправность подобранного оружия, Сенька зашагал дальше. Вскоре
он  повстречался  с одним красноармейцем. Тот бежал с  каким-то поручением в
штаб  корпуса.  Ванин спросил его, как всегда  спрашивают  в  таких  случаях
встречающиеся фронтовики:
  -- Из какого хозяйства, пехота?
  Боец,  немного помявшись, назвал номер соседней дивизии. Сенька тоже не
стал секретничать.
  -- Знаю вашу дивизию, --  сказал боец  улыбаясь.--  Это  ведь  про  нее
говорят:     "Мимо-Харьковская,    возле-Полтавская,    около-Кременчугская,
Непромокаемая, Непросыхаемая..."
  Сенька возмутился:
  -- Знаешь что, ты, краснобай!..
  Но  у  солдата  была  такая пребезобидная физиономия, что Сенька  сразу
заметно остыл:
  --  Ну  вот  что, непросыхаемый, пока я  тебя  не  изувечил,  иди своей
дорогой! Иди, иди, не то отмолочу и плакать не разрешу! --  серьезно добавил
он.
  Но, отойдя  от бойца,  Сенька  вдруг рассмеялся.  Понравилось  ему  это
"Непросыхаемая, Непромокаемая". Большая правда была в этих словах.  В  самом
деле, за всю войну дивизия, в которой служил Сенька,  ни  разу не отводилась
на переформирование.  На переднем же крае ее редко сменяли. А если  сменяли,
то вовсе не затем,  чтобы отводить  на отдых,  а для  переброски на  другой,
более тяжелый, хотя часто малозаметный участок фронта.
  -- "Непромокаемая, Непросыхаемая!.." Придумают  же, черти! -- завидовал
Сенька солдатскому остроумию, убыстряя и без того бойкий шаг.
  Ему встретился еще один красноармеец, помоложе первого.  Опытным взором
бывалого солдата  Сенька  оценил:  зелен,  из  новичков...  и  ватные  брюки
сползают, тонкозадый еще.
  Солдат оказался из "хозяйства" Сизова. Они присели на пеньке, завернули
папироски.  Ванин  нe  вытерпел  и  попросил  красноармейца сообщить  полное
наименование дивизии,  втайне  думая о том,  не  украсилось  ли ее  название
каким-либо новым орденом или городом.
  Но, кроме номера  и  гвардейского звания, красноармеец ничего больше не
знал  о дивизии. И Ванин вдруг почувствовал непреодолимое желание рассказать
ему  о  боевых  заслугах дивизии, как  иногда хочется поведать  все  о своем
большом и умном друге. Он вынул из  вещевого  мешка карту с пометками взятых
ими  населенных  пунктов  и  стал  рассказывать о всех  походах,  в  которых
участвовала дивизия, о том,  как пришла к ней гвардейская слава,  как  на ее
знамени засверкали орден Ленина и два ордена Красного Знамени.
  --  Вот  тебе и Непромокаемая, Непросыхаемая!..-- заключил  он, обнимая
одной рукой не понявшего последних слов бойца.
  Сенька  умолк. Он хотел еще что-то добавить значительное, но не хватило
красноречия.  Однако  лицо  его,  ставшее  вдруг  не по-обычному  серьезным,
честное  и лукавое солдатское лицо говорило лучше всяких слов. Оно светилось
тем негасимым светом, который  исходит только из глубины чистого  и горячего
сердца.
  Ванин  заметил в кармане  красноармейца фронтовую  газету. Не спрашивая
разрешения,  вынул  ее,  развернул  и  перво-наперво прочел  "От  Советского
Информбюро".
  -- Неплохо, -- заключил он.
  Потом отыскал информацию о  действиях союзников. Она была,  как всегда,
очень скудна.
  -- А ну, посмотрим,  что они делают! Много ли ярдов отмахали? -- и лицо
его приняло дурашливое выражение. Прочел нарочито громко, словно декламируя:
-- "Продвижение войск  союзников в  Италии,  Лондон.  Штаб войск союзников в
Северной   Африке   сообщает,  что  ввиду  плохой  погоды  и   произведенных
противником   разрушений   на   фронте   английской   8-й   армии   операции
ограничивались действиями патрулей". Ничего себе воюют. Штаб загорает где-то
в Сахаре,  а войска в Италии  ждут,  когда дождичек перестанет...  А  нам  и
плохая погода как будто впрок. Опять Первый Украинский больше ста населенных
пунктов освободил вчера.
  -- Сравнил! Так то ж мы!.. -- не  выдержал красноармеец, которому, судя
по выражению его  лица, такое  сопоставление  показалось даже оскорбительным
для Красной Армии.
  Сенька не стал спорить со своим случайным собеседником.
  --  То,  что  они  неважные  вояки,  давно  всем  известно,  --  охотно
подтвердил он. --  Но  тут, дружок, если  пораскинуть умом, другое вытекает:
они, союзнички-то наши, черт бы их забрал совсем, не торопятся еще и потому,
чтобы мы побольше повоевали с немцами  да силы свои  поистратили. А кончится
война,  они  тут  как  тут:  извольте-ка  подчиниться  нам  --  у  нас  сила
сохранилась!.. -- Сенька скорчил страшную рожу, пытаясь изобразить Черчилля,
и  ему, кажется,  удалось  это.--Дураки они!..  Разве  сталь  не  становится
прочней от огня! -- закончил Ванин и, гордый, торжественный, начал прощаться
с  бойцом. --  Ну, ладно, будь здоров, приятель! --  весело  сказал он, явно
довольный  тем,  что повстречал такого  горячего  единомышленника  в  оценке
поведения союзников.
  Самой  интересной,  однако,  была  третья  встреча.  Идя  прямиком,  по
бездорожью, Ванин вдруг заметил, как на поле шевельнулся сноп соломы. Почуяв
в этом  недоброе,  он  снял с плеча  автомат  и  стал медленно  и  осторожно
подходить к подозрительному месту. Вскоре он различил полу не в меру длинной
потрепанной немецкой шинели и, надувшись, отчаянно крикнул:
  -- Хальт!.. Хенде хох!..
  Сноп отлетел в сторону,  и перед  Сенькой предстал замурзанный, тощий и
перепуганный  фашист.  Он  послушно  задрал  вверх  руки,  глядя  на  Сеньку
маленькими слезившимися глазами. Губы его, синие от холода, мелко дрожали.
  -- Какой же ты.,  жалкий!.. -- сквозь зубы процедил Ванин, с величайшим
презрением осматривая врага.
  Коротким,  привычным движением вскинул автомат. Подняв  его на  уровень
побледневшего от безумного страха лица немца и вдруг вспомнив что-то, быстро
опустил оружие. Гоняя под скулами желваки, Ванин прохрипел:
  -- Счастье твое, фриц!..  Попался бы  ты мне в другом месте! -- повесив
автомат на плечо  и  показывая  рукой  в сторону Веселой  Зорьки,  он  резко
скомандовал: -- Ком!.. Ком!.. Шнель, говорю, ну!..
  Немец понял и послушно зашагал вперед, все время оглядываясь.
  -- Да не трону!.. Топай! Ишь как смерти-то боится!..
  Перед этим Сенька обыскал пленного и нашел в его кармане небольшой лист
бумаги, наполовину исписанный.
  "Гуров переведет, что там написано", -- решил он.
  Ванину  не  хотелось возиться  с немцем,  но он  все-таки  довел его до
Веселой Зорьки и сдал инструктору политотдела.
  -- "Языка" привел вам,  товарищ  капитан,  из  нашего  тыла!..-- сказал
Сенька и, передав найденный в кармане пленника недописанный лист,  попросил:
-- Переведите, товарищ капитан. Любопытно, что он там накропал...
  Гуров перевел конец письма.
  -- "На всем пути отступления от  Белгорода, -- жаловался кому-то немец,
--  наша  дивизия несла большие  потери.  Солдаты  хотели  как  можно скорее
перебраться  на  правый берег Днепра. Каждый  считал, да и командиры в  этом
уверяли, что спасение возможно только  там, за  рекой. Офицеры говорили, что
через этот водный рубеж не пройдет ни один русский солдат".
  --  Ишь ты --  "не пройдет". А вот  прошли!  --  выпуклые  глаза Ванина
загорелись. --  Недаром  генерал  так торопил нас к Днепру. Знал  наш комдив
замысел фашистов!.. Значит, провалился ваш вал... а? Что жо ты молчишь?.. Эх
ты, вояка! -- Ванин  энергично сплюнул и быстро распрощался с Гуровым. Уже у
порога  вспомнил:  --  А  Бокулей  где?..  Скоро,  глядишь,  до  его Румынии
дотопаем. Вот оно как обернулось!..
  Выйдя от капитана,  Ванин быстро отыскал свою роту. Его  появление было
встречено восторженно: скучно было разведчикам без Сеньки.
  -- А  где Камушкин? -- первым долгом спросил Ванин  и закричал:-Рядовой
Камушкин, ко мне!
  С того момента, как  Вася привлек Сеньку  к комсомольской работе, между
ними завязалась крепкая дружба.
  -- В  доме он, а  зачем  нада? --  спросил Али Каримов, глядя на Сеньку
своими вечно удивленными глазами.
  -- А  какое ты имеешь  право задавать такие вопросы старшим? -- заметил
Сенька и прошел в хату.
  То,  что  он  там  увидел,  сильно  рассмешило  его:   Вася,  встав  на
четвереньки,  возил на своей спине  хохочущего мальчугана.  Счастливая  мать
издали любовалась этой забавой.
  --  Себя  в коня  преобразив,  -- продекламировал Сенька.  --  Здорово,
Репин!..
  Камушкин, осторожно сняв со спины Витьку, подбежал к Сеньке.
  -- Вернулся?
  --  Такие  вопросы,  Вася,  можно  и не  задавать,  поскольку  это  уже
очевидный  факт.  Капитальный  ремонт  закончен,  и гвардии  ефрейтор  Ванин
возвращен в строй. В  дивизии  прибавился еще один  активный штык... Ну, как
дела? Рассказывай.
  -- Спасибо. А у тебя?
  -- Я уж доложил,  хотя по  уставу первым  должен  докладывать ты, Вася,
потому как рядовой... В разведку частенько ходите?
  -- Hе очень. Генерал отдыхать приказал. Вот, говорит, будем подходить к
границе, тогда не дам вам отдыха!..
  -- Ну, а как он?
  -- Кто? -- не понял комсорг.
  -- Комдив-то наш?..
  -- Живой-здоровый. Героя присвоили.
  -- Да ну?!
  -- А ты разве не слыхал? Не только ему. Шахаев  с Забаровым  тоже стали
Героями Советского Союза. Крупицыну посмертно присвоили...
  -- Да, товарищ капитан!.. Не  дождался ты великой  награды,  жалко... А
где  парторг?..  Все  еще  в  медсанбате?..  Пойду  сейчас  туда,  поздравлю
Шахаева!..  Ну,  а  генерал-то, что  он,  как?  --  допытывался обрадованный
Сенька.
  -- Статью  напечатал  в  "дивизионке". Учит  в  ней  солдат,  как  надо
преследовать отступающего противника. У него, генерала-то, голова!..
  -- Ученый он, известное дело! -- быстро подтвердил Сенька.
  -- Говорят, он и стихи пишет.
  -- Ну, это  брехня!  --  словно  оскорбившись  на  комдива,  решительно
возразил Ванин. -- Будет он такими пустяками заниматься! Это наш Аким...
  Сенька сразу же осекся и замолчал.
  Как раз в эту минуту со двора раздался истошный крик:
  -- Воздух!
  "Ничего  себе встреча!"  -- мелькнуло  в голове  Сеньки. Они  вместе  с
Камушкиным  выскочили  на  улицу.  Немецкие  самолеты  уже  делали  широкие,
снижающиеся круги  над  Веселой  Зорькой. Разведчики выскочили  на  огород и
попрятались  в щелях. Прыгнул  в  маленький окоп, вырытый около дома, и Вася
Камушкин.
  Татьяна выбежала во двор в тот момент, когда первый самолет уже пошел в
пике,  оглушая окрестность  нестерпимым  воем. Молодая  женщина  металась  с
мальчуганом на руках. С перепугу он  даже не плакал. Бледная и растрепанная,
как большая птица, она бросалась из стороны в сторону, ища убежища.
  -- Таня!.. Танюша!.. -- Камушкин выскочил из своей щели и силой толкнул
туда женщину с ребенком. Самому ему  теперь укрыться было уже негде. Он упал
на землю,  уткнув  голову  в  неглубокую  ямку.  В тот  же  миг прогрохотало
несколько взрывов. Запах взрывчатки поплыл над огородом.
  Когда  бомбежка кончилась, разведчики  увидели,  что  Камушкии  засыпан
землей.  Его быстро откопали.  Бледного,  почти  без  признаков  жизни, Васю
отнесли в хату.  Наташа стала  оказывать  ему  первую помощь.  Он  долго  не
приходил  в сознание. Татьяна ни на секунду не отходила  от  него.  А  когда
комсорг открыл  глаза и на его  конопатом лице разлился  робкий румянец, она
впервые утерла слезы и, счастливая, улыбнулась.
  -- Спасибо тебе, Вася... Мой милый!..
  -- Зачем это, Татьяна Васильевна! -- искренне удивился Камушкин. Он еще
никак не мог понять, что же, собственно, произошло.
  Среди  голых вишневых деревьев,  изгрызенных  осколками,  стоял, поджав
одну заднюю ногу, рыжий,  раненный осколком бомбы  битюг Михаила  Лачуги. Он
косил  подернувшийся  сумеречью  глаз на  повара,  тщательно  целившегося из
револьвера в его большую, тяжелую голову.
  А к  вечеру кто-то  вихрем промчался  по двору  с ошеломляюще-радостной
вестью:
  -- Киев освобожден!
  И  тут как-то все вдруг вспомнили, что  это произошло 6 ноября, то есть
накануне праздника.
  -- Ось який подарок к великому дню, -- радовался, как дитя, Пинчук.
  В комнату,  где Камушкин налаживал радиоприемник, устремилась вся рота.
Вернулся  наконец  из  медсанбата  и  Шахаев,  --  это  усилило  праздничное
настроение. Маленькая, уютно  прибранная хатка с земляным полом  наполнилась
неприхотливыми  гостями.  Сияющая   Татьяна   протискивалась   между   ними,
приглашала:
  -- Рассаживайтесь, ребята,  рассаживайтесь!..  Можно вот  на лавку и на
кровать,  что  ей  сделается...  Вот  стулья,  берите!   Может,  покушали  б
сначала...
  -- О нас  не беспокойся, хозяйка, -- сказал Сенька. -- Покуда харч свой
имеем,  наркомовский. По  бабушкиному  аттестату  питаемся  только в крайних
случаях,  в  наступлении,  когда  наши  интенданты подвозить не  успевают, в
кюветах торчат со своими машинами...
  В голубоватой  коробке  приемника  раздался  пискливый, комариный звук:
"пи-пи-и-и-и".  Вася, зачинив  два карандаша  и  устроившись  у  края стола,
положил перед собой замызганный блокнот. Несмотря  на то что  голова его все
еще немного  кружилась, он решил во что бы то ни стало записать хоть отрывки
из праздничного  доклада. Навалившись друг на  друга, разведчики сгрудились,
приготовились слушать. Ждали. Кто-то выразил опасение:
  -- Может, в этом году не будут передавать?..
  Ему не дали договорить, зашумели:
  -- Это почему же?
  -- Вот выдумал тоже!
  -- Нет, обязательно будут!
  -- Да я просто так сказал, -- оправдывался усомнившийся.
  Вышедшая было на улицу Татьяна быстро вернулась:
  -- Что вы, ребята, слушать собрались?
  -- Москву, Танюша! -- ответил Камушкин и  почему-то покраснел до корней
волос.
  --  Москву?!  -- женщина  чуть не вскрикнула от крайнего изумления.  --
Боже ты мой!.. Ребята, дорогие мои, пропустите меня поближе!.. Сколько уж мы
не слышали ее!..
  --   Проходите,  проходите   сюда,  Татьяна  Васильевна,   --   солдаты
расступились,  давая   место  хозяйке.   Пинчук,  стоявший  рядом   с   ней,
почувствовал, как руки женщины мелко дрожат.
  В приемнике зашумело, золеная лампочка замигала чаще.
  --  Тише...  тише!..  -- сказали  все вместе, предостерегающе  поднимая
руки. -- Сейчас начнется...
  Кончик карандаша  прыгал на белом листе  камушкинского блокнота, словно
выклевывал  что. В хате  воцарилась напряженная  тишина.  Приглушив дыхание,
бойцы прислушивались к  трогательной мелодии позывных,  согревшей их сердца.
Наконец после долгих оваций, морским прибоем доносившихся сюда, на некоторое
время в приемнике стихло, стоял лишь ровный  шум  ламп да изредка прорывался
нетерпеливый кашель. И вдруг раздался далекий голос Сталина.
  Разведчики нe заметили, как хату окружила плотная толпа колхозников.
  Во всех  окнах  торчали  курносые мордочки  ребятишек. Люди  теснились,
переспрашивали друг друга о  плохо  расслышанном. Кто-то неосторожно надавил
на стекло, и оно со звоном полетело на пол хаты. Татьяна даже не обернулась,
она смотрела только на приемник, перебирая руками курчавый чуб  сидевшего  у
нее на коленях ребенка.
  В разбитое окно просунулась лохматая седоволосая голова какого-то деда
разинув  беззубый  рот,  он дышал  прямо  в затылок  примостившегося  у окна
Сеньки.
  Передача  уже  давно  закончилась, а  у дома  Татьяны все еще  толпился
народ.  Старшина  Пинчук,  примостившись  на  бревне,  возле  хлевушка,  уже
степенно беседовал  с  тем  кудлатым  старичком,  который  нечаянно  выдавил
стекло.  Трудно сказать,  когда они  познакомились.  Только Петру  уже  было
известно, что дед этот -- бывший инспектор по качеству в своей артели.
  -- Почему же "бывший"? -- говорил ему Петр. -- Ты и зараз являешься им.
Тильки  пора  за  дело  браться,  диду.  Насчет  семян  позаботьтесь.  Весна
незаметно приде.
  --  Где их  сейчас  взять, сынок, семян-то?..  Разве государство  какую
ссуду даст.
  -- Государство-то даст, диду. Но трэба и  самим принимать меры. Ты  вот
пройди по  колгоспникам, кажи  им,  --  пусть  по  одному зернышку соберут и
принесут в колгоспный амбар. Никто не пожалее...
  -- А ведь, пожалуй... завтра с утра и начну.
  -- Обязательно начни.
  Пинчук говорил громко и почти в самое ухо старику, так как во дворе все
еще стоял шум.
  Разошлись по своим домам  за полночь. А утром  в хату  к Татьяне явился
старикан, с которым вчера беседовал  Пинчук  о дeлaх артели. Дед был явно во
хмелю.  Потоптавшись  у  порога  и  тщательно  вытерев  о  половицу  большие
солдатскиe ботинки, густо смазанные солидолом, он приблизился к хозяйке:
  -- Ты уж прости меня, старого  дурня, Татьяна  Васильевна, невзначай...
вот те крест!.. Малец  толкнул, паршивый бесенок!.. А окно я сам вставлю. --
Заметив  в  хате Пинчука, колдующего над строевой запиской, дед  обратился к
нему: --  А  насчет того, товарищ,  не беспокойся.  Завтра  же приступаем. С
председателем я уже  имел разговор. Он согласный. Завтра, прямо  с утра... А
ныне вроде неловко, праздник дюже великий... А вам, ребята, спасибо от всего
нашего колхоза. Порадовали  вы  нас!.. --  старик поклонился  разведчикам  и
вышел,  солидно  покряхтывая  в  сенцах.  Сенька  видел   в  окно,  как  он,
подпрыгивая, пошел по улице, неся под мышкой свой суковатый посох.
  --  Гляньте, товарищи, как  нарезает дедок!  И про посох забыл, дует --
ног под собой не слышит!..
  Сказав это, Сенька вдруг поднял нос и принюхался.
  -- Чего это вы там затеяли, Татьяна Васильевна?  -- спросил он хозяйку,
хлопотавшую возле печки.-- Не для нас ли стараетесь?
  -- А для кого же? Для вас, -- просто ответила Татьяна.
  Разглядев  в ведре, стоявшем у порога, мокрые  перья,  Ванин сообразил,
что  произошло, пока они спали.  Сенька  еще вчера, слоняясь по двору, видел
двух пестрых курочек,  которые  важно прохаживались  по мякинной завалинке и
безмятежно  клевали  замазку  в  окнах. Вот их-то и порешила  ради праздника
вконец растроганная молодая хозяйка.
  -- Ну, уж это вы зря! -- лицемерно  обижался Сенька. -- Последних курей
перевести!.. Неслись, наверное, пеструшки...
  -- Живы будем -- наживем. Садитесь.
  Развeдчики  расселись  тесным  кружком,  по-семейному.  В  предвкушении
сытного обеда шумно заговорили. Мишка Лачуга, торжественный, как на свадьбе,
метал на стол разные кушанья. Ему помогала хозяйка. Солнечные зайчики играли
на сияющих лицах  бойцов. Забаров  шепнул что-то  на ухо Пинчуку,  и  тот на
цыпочках, словно боясь  разбудить кого-то, вышел из хаты.  Сенька  подмигнул
сидевшему рядом с ним Камушкину. Вася посмотрел на Ванина и, встретившись  с
его  зелеными  играющими глазами,  покачал головой.  Ребята переглянулись  и
сразу, точно по команде, расхохотались.
  Пинчук  вернулся с несколькими  запотевшими флягами. Разлили  водку  по
жестяным кружкам.  Солдаты  оживились, зашумели.  Вот она,  боевая,  дружная
семья, --  вся в  сборе. "Только...  только его  нет среди них.  И  никогда,
никогда не будет..."
  Наташа почувствовала, что может разрыдаться, и, тихо выйдя из-за стола,
почти  бегом направилась к двери. Выскочив  на  улицу,  она дала волю  своим
слезам. Девушка плакала и  не слышала, как кто-то вышел вслед за ней. Чьи-то
теплые руки осторожно легли на ее вздрагивающие узкие плечи.  Она обернулась
и увидела Шахаева...

3

  Зима наступала медленно и осторожно. Сначала  она выслала далеко вперед
свои боевые разъезды --  резкие,  п