. Конь присел, дико всхрапнул  и, выбрасывая себе  под брюхо песок,
тряской рысью помчался в сторону Донца, закрытого густой завесой тумана.
  Устало  опустившись на стул, генерал взял из стопки  книг  еще какой-то
устав. Листая его, он как бы размышлял вслух:
  -- Самое страшное в том, что Баталин до этой  минуты даже не чувствовал
никакой вины за собой. Нужно было разбить это убеждение. Инициатива офицеров
и солдат  в бою нам необходима. Наш Боевой устав со всей  силой подчеркивает
это.  Я  вот  уже статью об этом написал для нашей газеты.--  Сизов  раскрыл
полевую сумку, вынул оттуда конверт.-- Прошу вас,  прочтите... скажите потом
свое  мнение  и  передайте,  пожалуйста,  редактору,--  добавил он,  отдавая
конверт Демину.
  Потом подумал еще о чем-то, улыбнулся вдруг, доставая из  той же стопки
том "Войны и мира". Неожиданно заговорил:
  --  А вы знаете, Федор Николаевич, чем  велик был старик Кутузов? -- и,
помолчав, светлея в лице сам, ответил: -- Он отлично знал душу солдата. Да и
сам, пожалуй, был солдат. Хитрый, умный русский солдат!..
  Все  более  воодушевляясь,  Сизов  начал  читать,  очевидно,   особенно
понравившееся ему место:
  --  "Перед  Преображенским полком  он  остановился,  тяжело  вздохнул и
закрыл  глаза.  Кто-то  из  свиты  махнул,  чтобы державшие  знамена солдаты
подошли и поставили их древками вокруг главнокомандующего. Кутузов  помолчал
несколько  минут   и,  видимо,  неохотно,  подчиняясь  необходимости  своего
положения, поднял голову и начал говорить. Толпы  офицеров окружили  его. Он
внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
  -- Благодарю всех! --  сказал  он,  обращаясь  к  солдатам  и  опять  к
офицерам. В  тишине,  воцарившейся  вокруг него, отчетливо  были  слышны его
медленно выговариваемые слова.-- Благодарю  всех за трудную и верную службу.
Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки".
  Сизов, взволнованный, утирая пот с  лица, перестал читать. Посмотрел на
тихо слушавшего и как будто чем-то немного удивленного Демина.
  --  А какая гордость  звучит в  его словах. Русская гордость! Вы только
послушайте...
  И генерал снова начал читать, голос его чуть дрожал:
  --  "Нагни,  нагни  ему  голову-то,--  сказал  он  солдату,  державшему
французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев.--
Пониже,  пониже, так-то  вот.  Ура! ребята,--  быстрым  движением подбородка
обратясь к солдатам, проговорил он.
  -- Ура-ра-ра! -- заревели тысячи голосов.
  Пока кричали солдаты,  Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову,  и
глаз его засветился кротким, как будто насмешливым блеском.
  -- Вот что, братцы...-- сказал он, когда замолкли голоса.
  И вдруг  голос  и  выражение  лица  его  изменились: перестал  говорить
главнокомандующий, заговорил  простой старый  человек, очевидно что-то самое
нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
  В  толпе  офицеров и в  рядах солдат  произошло  движение, чтобы  яснее
слышать то, что он скажет теперь.
  --  А вот что, братцы.  Я знаю, трудно вам,  да что дeлать!  Потерпите,
недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда".
  Генерал закрыл книгу, положил ее на прежнее место,  подровнял с другими
книгами. Сказал,  сверкнув на Демина своими  быстрыми, молодо  заблестевшими
глазами:
  -- Это был настоящий отец солдатам. И он побеждал.
  Слушая Сизова, полковник  удивлялся, как это сидевший против него такой
пожилой  человек,  обремененный  сложными обязанностями,  успевал  не только
прочитывать все  эти  книги, аккуратно собранные и сложенные  на столе, но и
писать еще статьи в газету,-- где находил он для этого время?
  -- Вам надо отдохнуть, Иван Семенович,-- участливо сказал полковник.
  -- Вот  как  раз сейчас этого и  нельзя  делать. Разведчики еще на этом
берегу. Надо подумать, как  бы их  получше переправить. Эта операция для нас
очень важна!.. Немецкое командование подбрасывает на наш участок все новые и
новые силы. Это неспроста...
  В дверях появился адъютант и сообщил, что пришли танкисты.
  -- Зовите их  быстрее!..-- оживился генерал.-- Ну вот, а вы говорите --
отдыхать! Нет,  Федор  Николаевич,  отдыхать  сейчас не  время.  Останьтесь.
Посидите. Танкисты -- народ интересный.
  -- С  большим  бы удовольствием,  Иван Семенович, но  должен спешить на
совещание с парторгами. Они, наверное, уже ждут.
  Демин  вышел  из  блиндажа,  остановился  на опушке  леса.  Осмотрелся.
Справа,  километрах  в  девяти, виднелся подернутый сизой, трепещущей дымкой
занятый  врагом  Белгород, слева,  подальше,--  Волчанcк  прямо  за  Донцом,
окруженная  дубовой  рощей, белая,  как  плешь древнего старика,  грелась на
солнце  меловая  гора   от  горы  перепутанной  зеленой  бородой  сбегал  по
извилистому  овражку  разномастный  кустарник.  По  эту сторону  вдоль  реки
вытянулись полуразрушенные села. То там, то сям вихрились  султаны разрывов.
Позади, в трех-четырех километрах, отделенный от Донца  поляной и небольшими
рощами, могучей ровной стеной стоял темный и сырой Шебекинский лес.
  Зеленый ковер  покрывал обласканную теплыми лучами землю. И только там,
где   разрывались  снаряды,  ковер  этот  был  порван,  издырявлен   черными
воронками, испятнан минами. Чем ближе к переднему краю, тем больше виднелось
этих  безобразных пятен, словно тут  паслось огромное  стадо кабанов. Воздух
был чист и прозрачен.

6

  Разведчикам удалось, наконец, снова  отправиться в  путь.  На  этот раз
вместо неожиданно  заболевшего лейтенанта Марченко  с  группой пошел сержант
Шахаев.
  Полк Баталина  вел  бой  уже в  другом месте. Операцией  руководил  сам
командир  полка.  Бой  сложился удачно:  стрелки  выбили  противника с одной
прибрежной   высоты  и  удерживали  ее  в  течение  трех  часов.  Под  звуки
отдаленного  боя  разведчики  относительно  легко переправились через Донец.
Только один раз  над их  лодками прошепелявила длинная  пулеметная  очередь.
Труднее  было  преодолевать  передний  край  противника.  Немцы  уже  успели
соорудить  достаточно  укреплений.  Особенно  много было колючей проволоки и
минных  полей.  Проделанный  саперами проход был узок,  и двигаться по  нему
требовалось с величайшей осторожностью. Малейшее отклонение  в сторону  -- и
взлетишь на воздух. Немцы  беспорядочно стреляли, как делали они  всегда  по
ночам. Стрельба эта была бесцельной, но и шальные пули могли зацепить бойца.
В  одном месте,  недалеко от  Акима,  почему-то взорвалась  пехотная мина,--
должно  быть,  натяжного  действия.  Воздух  мгновенно  раскололся  яростной
стрельбой.
  -- Ложись! -- взмахнул руками Шахаев.
  Припав  к  земле,  разведчики  пролежали  с  полчаса. Знакомое  чувство
ожидания вражеских ракет овладело ими. Затем стали снова продвигаться вперед
-- тихо и осторожно. Проползут  немного -- остановятся, послушают.  Еще чуть
продвинутся  и   опять   прислушиваются.  Звенело  в   ушах   в  коленях  --
расслабляющая боль, как  после многих приседаний. Это состояние  было  также
знакомо разведчикам. Вспорхнувшая  поблизости ракета заставила  прижаться  к
земле и  ждать.  Казалось,  она  висела  в  воздухе  целую  вечность.  Потом
наступила кромешная тьма.  По-прежнему поползли, словно искали  на земле что
то.  Шахаев -- впереди, за спиной  -- товарищи. Как хорошo ощущать их  около
себя!  Одна-единствеиная  мысль  беспокоила  теперь  сержанта:  правильно ли
определил расположение вражеских окопов, не ведет ли он  сейчас  разведчиков
навстречу смерти? Шахаев чувствовал, как мышцы его дрожали. Сильное давление
крови стесняло грудь.  Такое же тяжелое дыхание  он слышал позади  себя.  На
минуту  остановился  и  оглянулся.  К  нему  ползли  все  четверо. Вот этот,
впереди,-- Пинчук. Сопит сильнее других -- у  него самый тяжелый груз, да уж
и  не  молод он, чтобы ползать по-пластунски.  Чуть позади,  правее,-- Аким
рядом с ним  -- Сенька, извивается по-ящериному.  Уваров --  слева. Движения
его  спокойны,  уверенны, темным квадратом перемещается его короткая фигура
видно, не раз приходилось  саперу с минами ползать на животе перед вражеским
передним  краем.  Шахаев снова  пополз  вперед.  Настойчиво работал  руками.
Наконец почувствовал, что неприятельские окопы  где-то  позади. Махнул рукой
разведчикам, вскочил. До балки бежали как по раскаленным углям.
  Но  вот, наконец, и балка. Здесь  можно было идти  уже в  полный  рост.
Позади осталась вершина меловой горы. Теперь -- душевная разрядка. Но нельзя
поддаваться слабости.  Надо идти не задерживаясь. Это понимал  каждый, никто
не требовал отдыха.
  Все дальше и глуше шаги.
  К рассвету разведчики были уже километрах в десяти от линии фронта.  На
лесной поляне остановились отдохнуть.
  Выставив  часового,  Шахаев лег  на  живот, разложил на росистой  траве
карту,  вынул  компас.  Подозвав  к  себе  солдат,  сержант еще раз повторил
задачу.
  -- Все поняли?
  -- Все,-- ответили хором.
  Уваров, стоявший часовым, вдруг позвал Шахаева.
  -- Посмотрите, товарищ сержант,-- сказал он, когда тот подошел.
  Они оба наклонились, рассматривая что-то на просеке.
  -- Танк прошел. Совсем недавно.
  На земле глубоко отпечатались лапы гусеничных траков.
  -- Да. Но какой  танк, товарищ сержант? Видите -- ширина гусениц какая!
Около метра. Таких я еще ни разу не видел...
  Шахаев поднял на Уварова глаза и внимательно посмотрел на него.
  -- Значит,  новые появились?  Прав  был наш генерал,  когда  говорил об
этом.
  -- Конечно,-- убежденно подтвердил Уваров.
  "Умен",--  мелькнуло   в  голове  сержанта.  Он  нагнулся  еще  раз  и,
растопырив пальцы, смерил ширину гусениц.  Записал в блокнот. Затем срисовал
отпечаток траков"
  Подошел Сенька.
  -- Над чем это вы колдуете?
  Ему показали необычный след.
  "Эх, чертяка!.." -- и Семен тихонько свистнул.
  -- А  теперь  обойдите вокруг: нет ли тут поблизости немцев,-- приказал
Шахаев Сеньке и Якову.
  Минут через двадцать  они вернулись  и доложили сержанту, что никого не
обнаружили.
  -- В таком случае -- отдыхать! -- распорядился Шахаев.
  Бойцы  расположились  на поляне.  Только  Аким  не  отдыхал: по заданию
сержанта он пошел в разведку.
  Ванин прилег рядом с Уваровым.
  -- Забыл тебе сказать, Яша, вчера  утром  сапер  Пчелинцев  прибегал из
вашего батальона. Тебя спрашивал. Вы что с ним, дружки?
  Скупая улыбка тронула плотно сжатые губы Уварова.
  -- Дружки.
  --  Он  за письмами на почту  не ходит,  случаем? -- неожиданно спросил
Ванин, сузившимися кошачьими глазами взглянув на Уварова.
  -- Ходил раньше. А сейчас как будто нет. А что?
  --  Ничего.  Так  просто...--  Ванин  нахмурился.-- И давно  вы  с  ним
встретились?
  -- Еще в сорок втором.
  -- Каким же образом? Интересно.
  -- Самым обыкновенным.
  Уваров говорил правду. Знакомство его с Васей Пчелинцевым произошло при
обстоятельствах, какие часто бывают на войне.
  Было это в  августе  1942  года.  Отходили  от Дона. Шли по  безлюдной,
голодной  Сальской  степи,  с  ее обожженными  лысинами  скифских  курганов.
Гонимые  ветром-суховеeм,  мчались  по ней серые  шары перекати-поля. Тускло
поблескивали   каски  под   прямыми  лучами  разморенного   жарой   и  будто
остановившегося  солнца. Степь...  Едкая  гарь над опаленными  станицами.  В
душном воздухе -- постылый свист  чужих  моторов. Впереди шли разведчики, за
ними -- стрелки, потом -- саперы и, наконец, позади всех, немного приотстав,
шагал маленький бронебойщик. Тяжелое длинное ружье лежало  на плечe бойца. И
что-то скорбно-торжественное было в  его  медленном  и упрямом передвижении,
будто нес он не ружье, а  раненого  товарища... По  щекам  солдата  катились
грязные ручейки пота, под  обожженной солнцем кожей туго шевелились желваки.
В глазах скрытое ожесточение. Его напарник был убит при переправе через Дон.
И вот теперь маленький боец нес один тяжелую бронебойку. Иногда он испытывал
минуты тупого отчаяния, хотелось плюнуть на все и, зажмурив глаза, идти куда
угодно,  хоть на край света. Но в то же  время его  удерживало что-то такое,
что заставляло собирать  последние силы  и шагать,  шагать  в  колонне,  под
палящим солнцем, под бомбежками... Временами бронебойщик впадал в забытье, и
тогда ему казалось, что сзади него по-прежнему  трусит озорной,  неунывающий
напарник  со   своим  невозмутимым   курносым   лицом   и   помогает   нести
противотанковое ружье. Но минуты забытья проходили, и огромная тяжесть вновь
давила на  ноющее плечо.  Лицо маленького бойца  вновь принимало озлобленное
выражение.  Глаза  его,  красные от бессонных ночей  и от въедливой  горячей
пыли, бездумно смотрели на широкую  и мокрую спину шагавшего впереди сапера,
обвешанного с боков  шанцевым инструментом. Сапер шел ровно, уверенно ступая
на землю своими короткими и, по-видимому, очень сильными ногами. Вдруг сапер
запел:

  Так вспомним, товарищ,
  Как вместе сражались,
  Как нас обнимала гроза...

  Пение не изменяло угрюмого выражения его лица. И просто непонятно было,
почему из его груди глухим, придавленным стоном вырываются слова:

  Когда нам обоим
  Сквозь дым улыбались
  Ее голубые глаза.

  Никто из бойцов не подхватил песни: то ли оттого, что она была уж очень
некстати, то ли просто  потому, что у  изнуренных походами  людей не хватало
для  этого  сил.  Песня  оборвалась.  Сапер  остановился,  молча  подошел  к
бронебойщику и опять же молча вскинул на свое плечо ствол длинного ружья.
  -- Зачем? Я один как-нибудь донесу, --  хотел было отказаться от помощи
маленький солдат.
  Сапер не  ответил. Он легко переставлял свои короткие ноги, словно бы и
не  замечая  идущего  сзади  бронебойщика.  Пройдя  километров  пять,  сапер
остановился передохнуть и наконец глухо сказал:
  --  Чудак,  чего  кричал?..  Солдат обязан  помогать  своему  товарищу.
Понял?..
  Поправил  на  себе  шанцевый инструмент,  пошел вперед. Он  опять  было
затянул песню, но тут же оборвал ее -- на этот раз, должно быть, потому, что
из-за хлопчатого облака вывалилась сначала всеми проклятая "рама"*, а за ней
-- десять "Ю-87", или "музыкантов", как  их  называют фронтовики. Самолеты с
нарастающим  воем сирен один  за другим пошли вниз, нацеливаясь на шедшую по
пыльному грейдеру колонну.

  *"Рамой"      солдаты       прозвали       немецкий      двухфюзеляжный
самолет-корректировщик "Фокке-Вульф-189".

  Сапер  отбежал в сторону и  упал в неглубокую яму. Сюда же прыгнул  еще
какой-то боец.  Низким  раскатистым громом прогрохотало  несколько  взрывов.
Запыленные  ноздри солдат  обжег  противный  запах  взрывчатки. Отдышавшись,
сапер поднял голову и осмотрелся. Дым рассеялся, самолеты, взмывая вверх, не
спеша заходили на второй круг.
  --  А   ты...  чего  лежишь?  --  вдруг  закричал  он   на   маленького
бронебойщика, только сейчас узнав его.-- Почему не стреляешь?..
  --  Куда  там?..  Разве  их  достанешь...-- бронебойщик  не  договорил,
опаленный злобным взглядом сапера.
  -- Кто ж, по-твоему, стрелять-то в них  должен?..  А?.. И  так вон куда
допустили!.. До самой аж  Волги!..-- хрипел сапер, вкладывая в эти слова всю
свою  выношенную и выстраданную  солдатскую боль... И вдруг, схватив с земли
бронебойку, он положил  ее ствол на плечо солдата и стал целиться.--  Встань
хорошенько, ну!..
  Боец  для  устойчивости  расставил  ноги  и  уперся  руками   в  бедра.
Раскаленный  ствол  обжигал щеку  солдата, но маленький бронебойщик  терпел,
вобрав  голову в плечи. А сапер, присев на корточки, целился. Он выстрелил в
первый самолет, но промахнулся. Бронебойщик чуть не упал, но все же поправил
своего случайного напарника:
  -- Упреждение бери, слышишь!..
  Ружье   при  выстреле  дергалось  и  больно  ударяло  по  шее  молодого
красноармейца.  Он тихо вскрикивал, но продолжал стоять. А сапер как бы весь
сросся с ружьем, подводя его ствол под ревущую цель. Бегут короткие секунды.
Набатом стучит в висках кровь. На суженные зрачки стремительно падают желтые
крылья... увеличиваются, растут черные, тщательно выведенные кресты. Самолет
мчится   вниз,  словно  хищник  на  свою  жертву,--  так  падает  ястреб  на
притаившуюся в траве куропатку... Темными каплями отделяются от него бомбы и
косым  свистящим  дождем летят к  земле. Самолет  почти достиг земли и  стал
задирать  нос  кверху.  Палец солдата  плавно  нажал  на  спуск.  И... опять
промах!..  Сапер, весь дрожа от ярости, бессильно опустился  на  дно ямы.  А
когда он снова посмотрел на небо, то увидел медленно уходящий бомбардировщик
противника.
  Сапер помутневшим взглядом уставился на маленького солдата.
  -- Ну?..-- глухо выдавил он.
  -- Что "ну"?.. Говорил -- бесполезно из бронебойки-то по нему!..
  --  Стрелять  в  них надо из всего, что стреляет.  Понял?  --  все  еще
перекипая, заметил сапер, карабкаясь из ямы.
  У дороги уже царило оживление.
  --  Эй, товарищи!  Подымайсь! Подкрепление  пришло,--  прозвучал чей-то
веселый голос.-- Моральный дух.
  Причиной  оживления  была  неожиданно  появившаяся  кухня.   Бойцы  уже
толпились возле дышащего вкусным горячим паром котла и получали свои порции.
  Подошли  к кухне и  сапер  с  молодым  и оказавшимся  очень  заботливым
бронебойщиком.  Маленький боец прежде всего обежал вокруг котла, украдкой от
повара наполнил водой флягу,  затем подставил  свой,  не отличающийся особой
чистотой котелок под поварской черпак.
  --  На  двоих  да  погуще.  Вот  для  этого  товарища,-- указал  он  на
молчаливого и сурового своего спутника.-- Это он стрелял по самолету.
  Повар,  толстущий  малый, ответил  молчанием,  однако котелок  молодого
красноармейца  он  наполнил  жирным,  напаристмм  супом,  в котором  плавали
большие куски мяса.
  -- Спасибо, дорогой,--  поблагодарил  бронебойщик повара и уселся рядом
со своим новым другом у дороги, свесив ноги в кювет.-- Прочтем? -- обратился
он к саперу.
  --  Что  это  у тебя? -- спросил  тот,  заметив  в  руках  бронебойщика
небольшой лист.
  -- "Дивизионка". Чтецом я в своей  роте был,-- пояснил маленький солдат
и   выразительно,  внятно,  как  диктант,  прочел  саперу  последнюю  сводку
Совинформбюро.  Вести  с Юго-Восточного фронта были неутешительны,  и  бойцы
долго  молчали.--  Хочу к вам в саперы. Возьмете? --  спросил бронебойщик  и
выжидающе посмотрел в хмурое лицо молчаливого сапера.
  Сапер не спеша прожевал  мясо,  смахнул  с губ  крошки  и  отрицательно
покачал головой.
  -- Нет.
  -- Почему? -- удивился маленький боец.
  -- Ну  какой из  тебя  сапер? Если  ты  в свое  ружье плохо веришь,  то
саперная лопата и  вовсе  придется  тебе не  по  нраву.--  Солдат  помолчал,
посмотрел на обиженного красноармейца,  и ему вдруг  стало его  жалко:  -- А
почему ты один?..
  -- Взвод наш погиб на Дону,-- горько сообщил боец, и саперу показалось,
что бронебойщик может расплакаться.
  -- Ну, хорошо,-- сказал он,-- я поговорю с  командиром... Зовут-то тебя
как?
  -- Василий. Вася Пчелинцев.
  -- Ну, а я -- Уваров. Будем, значит, знакомы.
  Сeнька внимательно выслушал рассказ Уварова.
  -- Как только не  встречаются  люди на войне,-- сказал он с необычайной
для него серьезностью.-- Ну и что ж, хороший из Пчелинцева сапер получился?
  --  Очень даже хороший.  А ты что, знал, что ли, его?  -- вдруг спросил
Уваров, заметив какое-то странное выражение лица Сеньки.
  -- Встречались как-то...-- уклончиво проговорил Ванин.
  Оба замолчали.
  Тут же,  на поляне, заботливый  Пинчук проверял свои  продовольственные
запасы.  На поясном  ремне  у него  висела фляга. Подошедший  Сенька не  мог
оторвать взгляда  от  этого грешного сосуда. Пинчук ему погрозил:  не время,
мол, об этом думать -- всему свой черед.
  Подсел  к Пинчуку  и  Уваров.  Сапер все время  присматривался к  Петру
Тарасовичу.  Этот  кряжистый  полтавчанин с  первых минут расположил  к себе
Уварова. Якову казалось, что Пинчук  никогда не  может сделать необдуманного
шага.  Нравилось ему и  то,  что  Петр Тарасович  все  время  покрикивал  на
отчаянного