Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
овом.
-- Так вы спешите с ним увидеться. Через два часа рота уходит на
серьезное задание.
Марченко заметил, как девушка сразу немного побледнела.
-- Не волнуйтесь, -- успокоил он ее. -- Все будет и порядке. Аким
вернется. Мы ведь разведчики, и такие разлуки будут у вас часто. -- Марченко
ласково глядел на девушку. Ему очень хотелось ей понравиться. -- Не
бойтесь... Наташа!
Она с благодарностью посмотрела на его худое красивое лицо. Потом вышла
вслед за командиром роты во двор. Поискала глазами Акима среди
расположившихся на бревнах и чистивших автоматы разведчиков и не нашла его.
Лачуга, коловший дрова, указал ей на огород.
Аким лежал на соломе, заложив руки за голову, и задумчиво глядел на
небо. Услышав скрип калитки и увидев в ней Наташу, он стремительно вскочил
на ноги, стряхивая с себя прицепившиеся соломинки.
-- Наташа! Здравствуй, родная моя!..
-- Здравствуй, Аким!..
Ерофеенко обнял ее и тихо, как ребенка, поцеловал. На ее тонкой,
почему-то не тронутой загаром шее, как в ту памятную ночь их первой встречи,
билась крохотная жилка. Светлые волосы наполнились воздухом и пылали.
-- Ну... желаю тебе счастья, Аким!.. Ведь ты тоже идешь?
-- Конечно!
-- А меня не возьмете?
-- Нет, Наташа, лейтенант не разрешит...
-- Ты... побереги себя, Аким!.. Прошу тебя!..
Он улыбнулся.
-- Да разве мы впервые уходим на такое? Не беспокойся, Наташа, все
будет в порядке!
-- Ну, я жду тебя, родной!
Они вышли во двор.
Там их встретил Ванин, очевидно давно ожидавший Ерофеенко.
-- Давай... автомат твой почищу, -- услужливо предложил Сенька.
Но Аким молча прошел мимо.
-- Ты почему ему не ответил? -- спросила Наташа Акима.
Ей было очень приятно, что об Акиме заботятся другие разведчики. Она не
знала, что Аким только что рассорился с Сенькой.
5
Дивизия Сизова залегла в трех километрах от Краснограда, перед
небольшим селением. Противник яростно отстреливался. По показаниям пленных
офицеров, немцы стремились во что бы то ни стало удержаться на этом рубеже и
сосредоточили для контратаки около двух десятков тяжелых и средних танков, а
также восемь бронетранспортеров. Однако сведения, полученные от пленных,
требовали подтверждения.
Поэтому генерал Сизов решил послать в село группу разведчиков. На этот
поиск было отправлено отделение старшего сержанта Шахаева.
К полуночи, миновав рощу, разведчики вышли на опушку леса, где
начинался наш передний край. Впрочем, переднего края в полном смысле этого
слова здесь не было. Под таким названием обычно понимается: траншеи, ходы
сообщения, окопы, пулеметные и стрелковые ячейки, дзоты, блиндажи, колючая
проволока в несколько колов, минные поля и прочее. Тут же ничего этого не
было. Бойцы лежали в неглубоких ячейках, наспех выкопанных саперными
лопатами. Некоторые устроились -- притом не очень удобно -- в воронках от
снарядов и бомб. Иные же просто лежали за какими-нибудь бугорками, не успев
откопать для себя даже ячеек. В мертвенном свете месяца тускло светились
покрывшиеся росой темно зеленые каски лежавших в беспорядке бойцов. Так вот
в лунную ночь светятся арбузы на большом колхозном баштане. Изредка
промелькнут две-три согнутые фигуры и тут же скроются, вслед им прогремит
несколько звонких выстрелов.
Аким направился к длинному каменному строению -- колхозной конюшне.
Шахаев послал его туда попросить у стрелков проводника. Все двери конюшни
были занавешены плащ-палaтками.
В одном конце конюшни стояли лошади. Аким их не видел. Но было слышно,
как они жуют овес, всхрапывают, гремят недоуздками и обмахиваются хвостами.
На другом конце на соломе храпели бойцы, должно быть ездовые из батальонных
хозяйственных взводов. У изголовья спящих на перевернутых вверх днами
кормушках горели стеариновые свечи. Одна свеча пригнулась, и жир стекал с
нее прямо на густую черную шапку волос какого-то паренька, лежавшего в
обнимку с карабином.
Аким поправил свечу и принялся будить черноволосого.
-- Эй, ты, сгоришь!
Тот открыл глаза и, нисколько не удивившись тому, что над ним стоит
незнакомый солдат в очках, буркнул:
-- Чего надо?
Аким рассердился.
-- Сгоришь, говорю, дурья твоя голова! Пощупай свои волосы.
Красноармеец не спеша потеребил волосы, недовольно проворчал:
-- Наставили свечей, черти!.. Что тебе нужно? -- спросил он Акима.
-- Командира или старшину роты, которая тут оборону занимает.
-- Командир -- не знаю где. А старшину сейчас кликну.
Солдат нехотя поднялся, вышел из конюшни. До Акима долетел его сонный
хрипловатый голос:
-- Сержант Фетисов! Вас зовут...
"Фетисов! -- обрадовался Аким. -- Неужели вернулся из госпиталя?"
По каменной стене конюшни, как горох, застучала пулеметная очередь.
Ездовой быстро вернулся.
-- Фриц... носа высунуть не дает, -- простодушно заметил он.
-- А ты б еще погромче кричал.
-- Так для тебя ж.
-- Ну что? Придет старшина?
-- Должен прийти... Да вот, кажется, он и идет...
Плащ-палатка поднялась.
-- Кто меня звал?
-- Это я, товарищ сержант, Аким.
-- Аким? Разведчик?! Ты как сюда?.. Ну, пошли ко мне! -- тоже
обрадовался Фетисов. -- Только потише, а то тут постреливают.
Они вошли в небольшую каменную сторожку. На этот раз разведчик увидел
на столе Фетисова длинный и тяжелый ствол бронебойного ружья.
-- Опять вы что-то тут мудрите? -- спросил Аким.
-- Опять, -- признался сержант, кладя руку на ствол бронебойки.
-- Зачем вы ее притащили сюда?
-- Как зачем? -- удивился сержант. -- Надо же найти ей лучшее
применение. Вот я и думаю, нельзя ли приспособить к ПТР* оптический прицел,
использовать бронебойку как, скажем, снайперскую винтовку: бить по
амбразурам вражеских дотов и других укреплений. Ведь скоро мы будем
подходить к границе, а там, наверное, доты встретятся. Из винтовки их,
конечно, не поразишь. Да и из орудия не всегда попадешь, особенно в
амбразуру, а вот из бронебойки, если она будет с оптическим прицелом...
* Противотанковое ружье.
Фетисов замолчал и задумался.
-- Вот только одну штуку не могу никак придумать... Надо посоветоваться
с генералом. Напишу рапорт на его имя. Подам по команде. У него на этот счет
голова хорошо работает. Он, говорят, книгу о войне пишет.
Не художественную, а свои соображения излагает насчет ведения
современной войны. Ведь он ученый!.. У него будто какая-то степень
имеется...
-- Вполне может быть, -- согласился Аким, вспомнив генеральский стол,
заваленный книгами, и свою последнюю беседу с комдивом.-- Солдат, ставший
ученым... Ведь здорово!..
-- Что ж, может, скоро наступит такое время, и солдаты все наши будут
иметь высшее образование. К тому дело идет. А я с этой штукой обязательно
обращусь к генералу, -- Фетисов снова посмотрел на свою бронебойку.
Аким не стал допытываться, какая это штука тревожит старшину, --
разведчику просто было некогда. Однако идея снайперской бронебойки
понравилась и ему. Он, как и в тот раз, долго смотрел в простое и вечно
озабоченное лицо Фетисова.
"Однако какой беспокойный ум у этого агронома,-- подумал он про
сержанта. -- Будто новые сорта семян выращивает..."
Аким попросил дать проводника до немецкого переднего края.
-- Только поскорее. Меня ждут, -- добавил он.
-- Сейчас дам. Переднего-то края у немцев почти нет. Отдельные узлы
только. В случае чего, огоньком вас поддержим.
-- Нет, огоньком не надо. У нас дело тихое.
Вышли на улицу. Натолкнулись на какого-то солдата.
-- Ануфриенко, ты?
-- Я, товарищ сержант!
-- Проводи разведчиков. Куда -- они тебе сами объяснят, -- тихо
приказал Фетисов и, пожелав Акиму счастливого пути, вернулся к себе в
сторожку.
Боец-проводник указал разведчикам место, где, по его мнению, у немцев
никого не было. Часа полтора разведчики еще наблюдали. Затем, ощупав на себе
гранаты, автоматы, диски, ножи, поползли.
К селу они пробрались далеко за полночь. Где-то горлопанил еще не
съеденный немцами петух, ворчали на грейдере автомашины.
Выбрали безопасное место. Здесь остался один Шахаев, а остальные
разведчики поползли к селению.
Акиму досталась центральная часть села.
Он пробирался огородами, то и дело перелезая через плетни. Так он
добрался до середины села. Услышал скрип колодезного журавля. Темным и узким
переулком он вышел к улице и увидел у колодца женщину наполнив деревянной
бадьей белые цинковые ведра, она приподняла их на коромысле. Аким решительно
направился к ней. Заметив его, женщина опустила ведра на землю. Очевидно,
она очень испугалась, потому что долго не могла ответить на вопросы
разведчика. Наконец, опасливо оглядываясь по сторонам, зашептала:
-- Как же ты... милый, попал сюда?
-- Потом об этом... Скажите поскорее, много ли в вашей деревне немецких
танков?
Женщина приблизила свое лицо к Акиму и ничего не сказала: уж больно
похож был на немца стоявший перед ней высокий и худой солдат.
-- Что же молчите, мать? -- вырвалось у Акима. И по тому, как он сказал
это слово "мать", колхозница окончательно убедилась, что перед ней свой. Она
ответила:
-- Много, деточка...
-- Говорите же быстрей -- сколько, -- нервничал Аким,
-- Много их, окаянных, да вот без бензину стояли. Только сейчас
цистерна их приехала...
"Должно быть, с соляркой",-- подумал Аким.
-- Где она? -- горячо прошептал он, схватив женщину за рукав. Очки его
блестели.
Колхозница рассказала, что бензовоз стоит у нее во дворе, а в хату
набилось "видимо-невидимо" немецкой солдатни, они натаскали кур и теперь
заставляют ее их жарить.
Аким схватил у женщины ведра и побежал в переулок. Авдотья -- так звали
колхозницу -- поспешила за ним. Аким лихорадочно обдумывал план действий.
Сердце разведчика боролось с разумом. Сердце требовало немедленных действий,
разум останавливал. Первым желанием Акима было тотчас же побежать во двор
Авдотьи и гранатами подорвать бензозаправщик. Но холодный и спокойный ум
бывалого разведчика отвергал это намерение: ведь во дворе, наверно, много
немцев, они не подпустят его к цистерне. В конце концов родилось одно, может
быть самое правильное, решение.
-- Где ваша хата? -- спросил он Авдотью.
-- А вон, через два дома отсюда.
-- Ну, спасибо вам, мать!
Через несколько минут Аким находился возле Шахаева и горячо излагал
свой план. Сенька, вернувшийся из поиска, попросил Шахаева:
-- Я пойду вместе с Акимом.
Но Аким холодно заметил:
-- Не нужен мне помощник. Я и один справлюсь.
Решено было повторить вариант, примененный когда-то разведчиками при
уничтожении вражеского моста.
Час спустя после встречи с русским солдатом Авдотья услышала в другом
конце селения, где-то на его южной окраине, два гранатных взрыва, за
которыми последовала бешеная автоматная стрельба. Немцы, сидевшие в ee хате,
побросали недоеденных кур, похватали автоматы и выскочили на улицу,
направляясь в сторону перестрелки.
Авдотьин двор опустел. Только огромной тушей чернел бензовоз. Но
недолго было тихо и тут. К хате колхозницы подбежал тот самый красноармеец,
с которым Авдотья встретилась у колодца. Он был без пилотки. Волосы мокрыми
прядями прилипали к высокому лбу. Боец тяжело дышал. Должно быть, до этого
он много и быстро бежал. Поняв, в чем дело, женщина заторопила его:
-- Пали, родной, пали!..
Она даже не подумала, что бензовоз стоит прямо под соломенной крышей ее
хаты.
-- Пали же!..
-- Скорее уходи отсюда, мать!..
Авдотья выскочила из хаты и побежала через улицу. Она уже была далеко
от своего дома, когда раздался взрыв. Мощное пламя плесканулось в черное
небо. По улице, освещенной пожаром, бежали немцы. Потом стрельба началась
где-то совсем близко. Авдотья поняла, что стреляют на ее огороде. Сердце ее
похолодело: "He попался бы, бедненький!"
Аким отбежал в огород и остановился: захотелось еще раз увидеть горящий
бензовоз. Он понял, что совершил непростительную ошибку, но понял слишком
поздно: немцы уже заметили его и теперь охватывали со всех сторон. Он видел
их перебегающие фигуры. "Это -- конец",-- подумал он с необъяснимым
спокойствием. Поднял автомат и с каким-то, не испытываемым ранее злорадным
наслаждением пустил длинную очередь по первым попавшимся ему на глаза
немцам. Двое из них упали, Аким торжествующе крикнул и снова дал очередь.
Враги ответили огнем. Аким кинулся в подсолнухи, задыхаясь от свирепой
ненависти к своим преследователям. Сухие, колючие шляпки больно колотили его
по лицу, царапались, но всего этого Аким не чувствовал. Не слышал он и того,
как над самой его головой вспорхнула стайка воробьев и с веселым, шумным
чириканьем перелетела на другое место, в вишни.
Акиму показалось, что он может спастись. Он углублялся в подсолнухи все
дальше и дальше. Но вот -- тупой удар в спину, что-то сильно рвануло грудную
клетку, и он упал, чувствуя, как гимнастерка наполняется теплой и липкой
жидкостью.
-- Убит,-- просто и в полном сознании прошептал он. Язык его ощутил
соленый вкус крови. Кровь клокотала еще где-то в горле.
-- Обидно...-- вновь прошептал он и, путаясь в мыслях, как в паутине,
хотел понять, отчего же ему обидно, зачем произнес это слово. И, нe найдя
ответа, повторил опять: -- Обидно...
Воробьи снова защебетали где-то рядом, звонко, шумливо. Теперь он
услышал их. Но это длилось недолго. Постепенно щебет воробьев сменился
каким-то новым звуком, похожим на далекий звон колокола, но и этот звук стал
затухать. А потом и вовсе стало тихо.
6
Перед Наташей -- дневник Акима. Боже мой, как знаком ей этот почерк --
мелкий, неторопливый, ровный... "Аким, родной мой, славный мой! Ну почему ты
должен был погибнуть сразу же после нашей встречи? Почему?.. Почему
вражеская пуля щадила тебя, когда меня не было рядом с тобой? Зачем ты ушел
от меня? Ведь ты сказал мне, что все будет хорошо и мы никогда больше не
расстанемся".
Она перевернула еще одну страницу и увидела стихи. Это о них, должно
быть, говорил ей Аким при встрече.
Первую строку Наташа не разобрала. Прочла дальше:
Так почему же я один
Среди родных, среди друзей
Остался жив и невредим?
-- Остался жив и невредим,-- машинально повторила она.
В раздумье вспомнил про тебя,
Увидел море синих слез...
Да, это ты спасла меня
В пучине битв и страшных гроз.
-- Спасла, спасла...-- плечи девушки затряслись, она уронили голову на
дневник. Теперь она плакала, не остерегаясь, что ее услышат разведчики,
которые почему-то нe отходили от ее окон, особенно старшина и тот
светлоглазый. Когда она снова начала читать, строчки запестрели перед еe
глазами. Она разбирала написанное с великим трудом:
Я гордый вызов дал войне
И по-солдатски ее нес.
В дороге ты светила мне
Сияньем золотых волос.
Я помню тот противный звук,
В ознобе затряслась земли...
У смерти из костлявых рук
Тогда ты вырвала меня.
Наташа не могла дальше читать. Стихи говорили, что она спасла его, ее
образ светил ему в пути, а вот сейчас Акима уже нет, и погиб он именно
тогда, когда встретился с ней, когда она встала рядом с ним. Плакать девушка
больше не могла. Странное дело: она чувствовала себя жестоко обиженной, и не
кем-нибудь иным, а Акимом. Зачем он писал ей эти строки? Наташе не приходило
в голову обидеться на лейтенанта, который не дал Акиму побыть с ней хотя бы
один денек... Нет, она обижалась только на Акима. Почему он не захотел,
чтобы командир роты послал вместо него другого? Почему не попросился
остаться?.. Не любил ее -- вот и все. А она-то думала...
Вдруг Наташа содрогнулась от этих диких и чудовищно нехороших мыслей. В
самом деле, как она могла подумать такое о своем Акиме, который за долгие
годы их дружбы не сказал ей ни одного нечестного слова. Разве мог ее Аким не
пойти на это важное задание, мог ли он остаться в роте ради встречи с ней,
послать вместо себя другого разведчика, который, наверное, тоже мечтает о
любимой?..
Девушка подняла голову, вытерла глаза и посмотрела в окно. Во дворе
стояли двое: светлоглазый и еще какой-то неизвестный ей солдат. Солдат,
видимо, пытался пройти к ней, а светлоглазый его не пускал. Наташа услышала
их разговор.
-- Ну, куда ты идешь? -- укоризненно спрашивал Сенька.
-- Чирей у меня.
-- Тоже мне болезнь!
-- Пусти...
-- Не пущу! Пойми ты, дурья голова, не до тебя ей сейчас! Друг у нее
погиб... а ты со своим чирьем!.. Пойди к Кузьмичу. Он тебе колесной мази
даст. Говорят, здорово помогает...
Наташа безучастно прислушивалась к перебранке солдат. "У кого-то
фурункул, кому-то нужно помочь",-- думала она, не находя в себе сил и
желания подняться и позвать бойца. Отойдя от окна, вновь начала читать
стихи:
Когда я, раненный, кричал,
В бреду ведя с врагами бой,
Ты, как горящая свеча,
Всю ночь стояла надо мной.
Когда по мокрой, злой земле
Ползли мы ровно десять дней,
С тобою же казалась мне
Земля и суше и теплей.
И даже в миг, когда мороз
Звенел, кровь в жилах леденя,
Твоих пылающих волос
Костер обогревал меня.
Мне кажется, что я с тобой
В огне совсем не уязвим
И что не быть тебе вдовой,
Как многим сверстницам твоим.
Дверь отворилась, и в ней показался Шахаев. Наташа торопливо закрыла
дневник, смахнула ладонью слезы, и длинные синие тени от ее ресниц задрожали
на влажных бледных щеках.
-- У меня к вам просьба, Наташа,-- сказал парторг, как бы не обращая
внимания на состояние девушки.-- Сегодня пришло письмо от матери одного
погибшего разведчика-комсомольца. Надо прочитать его бойцам. Только это надо
сделать сейчас же, пока есть время.
-- Хорошо, я прочту,-- машинально сказала Наташа.
-- Прочтите, пожалуйста. Я тоже послушаю. Мы давно ждали этого письма.
Чудесный был парень -- Уваров. Они дружили с Акимом.
-- Я сейчас же прочту,-- повторила она и поднялась.
Шахаев расстегнул свою потрепанную брезентовую сумку и среди бумаг
отыскал нужный конверт.
-- Возьмите,-- породил он письмо Наташе.
Разведчики ожидали во дворе, усевшись где попало: кто -- на повозках,
кто -- на сваленном плетне, кто -- на огромных белых тыквах, принесенных для
этой цели с огорода. О письме они знали еще утром, когда его только что
принес почтальон, и удивлялись, почему это Шахаев не прочел его им сразу.
Солдаты сидели мрачные, подавленные вновь навестившей их бедой. Сенька
стоял, прислонившись плечом к углу хаты, и комкал в руках пилотку. Он как-то
вдруг исхудал, на щеках отчетливо обозначились клинья скул, в глазах застыла
скрытая боль -- куда только подевался разудалый, озорной блеск...
Шахаев присел рядом с бойцами и тоже стал слушать, хотя читал это
письмо по крайней мере раз пять.
"Дорогие, милые мои сыночки! -- прочла Наташа.-- Получила я от вас
письмецо, в котором вы сообщили мне о смерти моего Яши. Белый свет
помутился, когда я узнала об этом. Волосы рвала на себе. Ведь он был у меня
один..."
Наташа на минуту замолчала, взглянула на еще более посуровевшие лица
солдат. Потом стала читать дальше:
"Отца у него убили немцы. Сестренка Яши, Ленушка, погибла в
партизанском отряде. Оставался у меня он один -- вся моя надежда, радость
моя. А теперь и его нет. И вот подумала я: "Осталась одна-одинешенька, как
старая береза в поле, кому теперь нужна, кто утешит, как дальше жить буду".
Сердце мое заныло от великого горюшка. Потом прибежала ко мне соседка --
Дарья Петровна. Добрая женщина, дай бо