ужелюбно посмотрел на новичка и сердито
заметил:
  -- Ну, сельтерской у нас для тебя нет.
  Уваров промолчал.  По настоянию Шахаева, он все же рассказал немножко о
себе.
  Вспомнил свой колхоз на Курщине, в котором работал трактористом, первое
ранение  на  фронте,  госпиталь,  медицинскую  сестру,  в  которую  влюбился
ненароком, да так и не признался ей в этом.
  -- До войны дела шли не ахти как здорово, но все же неплохо. Мы с отцом
работали,  мать  дома, по хозяйству, сестренка училась. Последнее время и  я
стал учиться на механика, да война помешала.
  -- Она всем помешала,-- мрачно пробормотал Ванин.-- Я  вот тоже токарем
на шарикоподшипниковом заводе в Саратове работал.
  -- Инженером небось думал стать?
  -- Конечно,  думал. И стал бы  им,-- ответил Семен. Потом, после паузы,
добавил  убежденно: --  Я  еще  буду  инженером. Вот войну закончим, и буду,
ежели, конечно, фрицевская пуля сдуру не укусит...
  Все замолчали и как-то тихо, раздумчиво посмотрели друг на друга.
  --  У  тебя  все  готово,  Пинчук? --  вдруг  спросил  Шахаев,  нарушив
молчание.
  -- Всэ,  товарищ  сержант!..--  быстро  ответил Петр и,  потрогав  свои
усищи, пояснил: -- Вчера еще всэ було готово.
  До этой минуты  Пинчук молчал. Но  по  выражению его лица Шахаeв видел,
что Петр внимательно прислушивался к солдатскому  разговору. О чем он думал?
О предстоящей ли операции, о своем ли колхозе  или о том  и о другом вместе?
Есть  о чем  вспомнить  Пинчуку!  Как-никак,  а он "головой колхоза  был, да
какого колхоза!"  Сколько таких  вот парней воспитал  он в своей артели! Где
они сейчас? Может  быть, вот так же сидят в блиндажах и готовятся уйти в тыл
врага? Или идут в атаку? И все ли живы-здоровы?..
  Пинчук шумно вздохнул.
  -- Оце ж вы, хлопци, дило кажете,-- не выдержал все-таки  и он.-- Писля
вийны  нас всих заставят  вчитыся.  Велыки дила  будем  делать!  -- и  снова
пригладил, многозначительно хмурясь, свои Тарасовы усы.-- А зараз хрица надо
бить сильней!..
  Сказав это,  он принялся  пробовать у самого Сенькиного  уха свое новое
кресало. Искры летели во все стороны, а фитиль не загорался. Пинчук отчаянно
дул на него.
  -- Брось  ты эту гадость, Петр Тарасович!  -- дружески  посоветовал ему
Ванин.-- То ли дело -- зажигалка! Чирк -- и готово!
  И чтобы  подтвердить свои  доводы,  он  вынул из кармана свой последний
трофей  --  "бензинку-пистолет".  К  величайшему  смущению  Сеньки,  она  не
загорелась.
  --  Кресало  надежней,--  убежденно заговорил Пинчук.--  А зажигалка --
что? Высох,  испарился бензин --  и ты ее хоть  выброси. В наш  рейд лучше с
кресалом. Трут, камушек в карман -- и все.
  Замолчав,  Пинчук  решил  заштопать  дырку  в  гимнастерке.  Но  тщетно
пробовал  он  просунуть нитку в ушко  иголки. Слюнявил  ее,  заострял кончик
грубыми пальцами, а совал все мимо.
  -- Ты Акима на помощь позови. Он в очках,-- смеялся Ванин.
  Отчаявшись,  Пинчук  попросил  Сеньку.  Тот  всегда  был готов удружить
голове колхоза. Взял из рук Пинчука иголку и нитку, быстро продел ее в ушко.
Не удержался, чтобы не сказать:
  -- А еще хвалишься: старый конь борозды  не испортит. В  иголочное ушко
не попадешь -- куда уж тебе...
  Пинчуку,  как  самому  рачительному  человеку,  Шахаев  поручил  ведать
хозяйством группы. И он отменно справлялся с этими обязанностями. Наибольшее
предпочтение, с общего согласия, он  отдавал  табаку. Пинчук утверждал,  что
без хлеба и воды на  войне  прожить еще можно,  а без табака -- никак. И  он
аккуратно завернул пачки с махоркой в целлофан, уложил их в мешок. По десять
пачек на брата. Пять пачек -- НЗ.*
  Когда  солдаты  достаточно перезнакомились,  Шахаев  дал первое задание
Уварову --  выйти вместе  с  Ерофеенко в  боевое  охранение и  наблюдать  за
передним краем противника.

  * Неприкосновенный запас.

  ...На другой день вечером в боевое охранение пришли лейтенант Марченко,
командир разведроты и  сержант Шахаев.  Взяв  у  Якова и  Акима  сведения  о
противнике, они  отослали их в штаб, а сами остались для ночного наблюдения.
В  эту ночь саперы должны были сделать для разведчиков проход  во  вражеском
минном поле, по ту сторону Донца.
  У  самого  Шебекинского урочища  Аким и  Яков повстречались с саперами,
уходившими на это задание.  Среди них был и Вася  Пчелинцев -- старый дружок
Уварова. Солдаты обнялись, о чем-то сбивчиво  поговорили и разошлись молча в
разные стороны.
  Ни тот, ни другой не знал, что это была их последняя встреча.

3

  Накануне  ухода разведчиков  в  тыл противника  в генеральском блиндаже
более  часа шло  совещание.  К  командиру  дивизии  были  вызваны  начальник
разведки майор Васильев, лейтенант Марченко, сержант Шахаев и командир полка
подполковник Баталин.  Здесь же находился и начальник политотдела  полковник
Демин.
  Генерал-майор  Сизов,   высокий,  сухощавый,  уже  пожилой  человек,  с
быстрыми  выпуклыми глазами,  внимательно выслушивал  каждого. Он никого  не
перебивал  -- вот  так же выслушивал он Акима  там,  в боевом  охранении  по
выражению лица комдива трудно  было определить, доволен ли  он тем, что  уже
сделано для выполнения предстоящей операции. Лишь в начале совещания генерал
предупредил,  строго взглянув на присутствующих: -- Задание  надо выполнять.
Понимаете? -- и, сделав паузу, кинул и сторону Васильева: -- Докладывайте.
  Последним говорил подполковник Баталин.  Он получил приказ провести бой
силами батальона левее того пункта, где разведчики должны были перейти линию
фронта.
  -- Усильте батальон полковой артиллерией  и минометами. Обратите особое
внимание  на  организацию  боя,-- предупредил  комдив и  перевел  взгляд  на
разведчиков.--  Вы подробно  докладывали  о многих  деталях  -- маленьких  и
больших. Но почему-то  забыли сказать о главном -- о людях, о солдатах,  как
они подготовлены к  операции.-- Сухое лицо комдива стало еще  строже  из-под
седеющих, сдвинутых бровей поблескивали быстрые черные глаза -- теперь уж он
совсем  напоминал учителя,  делавшего  замечания своим ученикам.--  В  конце
концов,  солдаты... они будут решать  дело. Марченко!  -- обратился  Сизов к
молодому  офицеру,  во  всей  фигуре  которого  чувствовалась  стремительная
готовность.-- Забаров идет в рейд?
  Новые ремни на лейтенанте беспокойно скрипнули.
  -- Забаров... ранен, товарищ генерал.
  Комдив,  будто  обожженный, быстро отошел от  стола,  метнул  взгляд  в
сторону молодого офицера, но  ничего не  сказал. Некоторое время  в блиндаже
было  тихо.  Сизов  ходил хмурый  и, казалось, злой.  Но вот он остановился,
приблизился затем почти вплотную к Марченко и спросил глухо:
  -- Тяжело ранен?
  -- В плечо, задета кость, товарищ генерал.
  -- Когда?
  -- Ночью на Донце. Вместе с саперами переправлялся.
  -- Так...--  задумчиво сказал комдив. Почти  сросшиеся  брови  генерала
теперь совсем сошлись в одну линию.
  "Сколько людей погибло на глазах этого сурового человека, сколько видел
он раненых,-- подумал  Шахаев,--  неужели всякий раз он так тяжело переживал
эти потери? A может быть, Забаров ему особенно дорог?.."
  После совещания генерал Сизов беседовал с полковником Деминым.
  -- Жаль...  Каких людей  теряем! -- комдив поморщился.  Лицо его  вдруг
стало  опять сумрачным и усталым.-- Вы  знаете, Федор Николаевич, как  нужен
был Забаров для этого дела. Именно Забаров!..
  -- Знаю,-- тихо сказал Демин.
  -- Вы бы, Федор Николаевич, навестили его, посмотрели, как его лечат.
  -- Я уже был у Забарова,-- все так же тихо и спокойно ответил Демин.
  -- Благодарю вас, Федор Николаевич,-- взгляд Сизова вдруг потеплел. Так
бывало всегда,  когда он начинал  говорить с  Деминым.-- Забаровы  нам очень
нужны! -- Генерал немного помолчал. Потом сказал задумчиво и тихо: -- Быстро
растут солдаты.  Этим,  пожалуй, не  потребуется  тридцати  лет, чтобы стать
генералами. Как вы думаете?
  -- Думаю, что  не потребуется,-- Демин улыбнулся.  Он хотел  еще что-то
сказать, но зазвонил телефон. Генерал поднял трубку.
  --  Когда  заметили?.. Двадцать минут назад?.. А  почему так  долго  не
докладывали? Ах, так! Продолжайте наблюдение и обо всем замеченном сообщайте
мне  немедленно.  Говорите,  скрылись  за  Лысой горой?  Это  что  за  белым
камнем?.. Хорошо, наблюдайте!..
  Сизов положил трубку и, обращаясь к Демину, предложил:
  -- Поедем к  Баталину.  Там из боевого  охранения очень важные сведения
сообщают.  Кажется, новые  части у  немцев  появились. Надо это  уточнить на
месте.
  Когда  Сизов  и Демин уже  направились  было к  выходу,  на столе вновь
зазвонил телефон. Генерал вернулся.
  До Демина долетели слова комдива:
  -- Да, сейчас буду!

4

  Вечером разведчики  выстроились у  своего  блиндажа.  Ждали Пинчука. Он
почему-то задерживался.
  -- Небось кресало свое потерял,-- высказал предположение Семен.
  Красный и  вспотевший, Пинчук выполз из блиндажа.  Встал в строй. Начал
оправдываться:
  -- Мабуть, цилу годыну шукав...
  -- Что шукав-то?
  -- Та кресало ж!
  -- Хо-хо-хо!
  -- Ха-ха --ха!
  Марченко,   пeрeждав   первый   приступ  солдатского   хохота,  сердито
остановил:
  -- Ну, довольно. Сдать документы старшине!
  Уваров  ждал  этой  минуты с  какой-то смутной  тревогой.  Ему  впервые
приходилось  расставаться со своим  комсомольским билетом, и это  было очень
тяжело. Без него он вдруг почувствовал  себя каким-то опустошенным, невольно
хватался за карман и не находил там привычной маленькой книжечки.
  Сдали свои  партийные  билеты  Шахаев  и  Пинчук. Аким  отдал дневник и
красноармейскую книжку: больше у него  ничего  не было.  Сенька тоже передал
свой комсомольский билет.  Теперь  все  были  сосредоточенно-серьезны.  Даже
Семен. Разумеется,  настолько,  насколько могла  быть серьезной его курносая
физиономия.
  Поправив  за  спинами мешки,  взволнованные  и  молчаливые,  разведчики
тронулись в путь.
  Старшина долго  смотрел им вслед. Взгляд его остановился на документах,
еще теплых от солдатских рук. Он бережно положил документы в полевую сумку и
еще раз посмотрел вслед уходящим разведчикам.
  Темнело. На небе появились  первые звезды.  Стрельба на  передовой, как
всегда к  ночи, усиливалась.  Где-то  у  генеральского  блиндажа  рассыпался
гортанной  трелью неисправимый  оптимист-скворец. А  ведь  пострадал  и  он,
насмешник горластый.  Прилетел к пустому месту: ветлу, к вершине которой был
прикреплен  его  домик,  спилили  дивизионные саперы. Теперь певун устроился
где-то в дупле.
  Траншеи глубокие -- можно было идти в  полный рост. Но для Акима  и они
были  мелки.  Тот  и сейчас шел пригнувшись.  Это  очень неудобно  -- болела
спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом
кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все
гражданское) медленно плыла над брустверами  траншей. Акима  окрикивали.  Он
смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.
  -- Скоро, что ли, будет конец этим траншеям? -- ворчал Ванин, обращаясь
к  шедшему  впереди  него  Уварову.  Но  тот  промолчал.   Это  еще   больше
раздосадовало Сеньку.-- И что ты молчишь все время? --  в сердцах сказал ему
Ванин. Не любил он людей  неразговорчивых и, как  говорил  Пинчук, "сумных".
Сенька  нередко философствовал на этот счет:  "Молчит с важным этаким видом.
Будто все знает, да  не хочет зря языком трепать. А раскуси такого -- просто
язык у него еловый. -- И заключил: -- Не люблю молчунов".
  Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы
нe  обидеть  Ванина, часто соглашался с  ним.  В конце концов, Сенька был  в
известной  степени прав.  На войне  люди часто искали  свой отдых  в веселой
болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и  так всем глаза  намозолила.
Как  хорошо, если в  вашем  отделении заведется такой  неутомимый весельчак,
вроде Сеньки!  Он  в  горькую  минуту заменит  вам  и  письмо  от  родных, и
политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.
  Но сейчас Аким заступился за сапера:
  -- Собственно,  ты зря, Семен, ворчишь на Уварова.  Яков,  должно быть,
толковый  парень. Не пошлют  же на  такую операцию  плохого солдата.  Только
Уваров еще не привык к нам.
  Траншея изгибалась, вела, вела,  вела. Все  слышнее были  выстрелы.  От
реки  повеяло сырой  прохладой.  Пули  свистели  над  головами,  с  шипением
шлепались в песок и сворачивались  там  в горячие свинцовые комочки. Где-то,
далеко за Донцом, ухнуло орудие.  В ту же минуту  "ш-ш-ш-ш" и трах!.. Теплая
сухая волна  охватила  Акима, сорвала с головы малахай.  Ерофеенко  со всего
размаха  упал  на дно  траншеи.  Уткнувшись в холодную,  сырую  землю,  ждал
второго  разрыва.  Оглушительный треск прокатился над самым бруствером. Аким
почувствовал боль в позвоночнике  и испугался -- неужели ранен?  Боец забыл,
что на нем лежал мешок с грузом.
  Вскочил  на  ноги,  инстинктивно ощупал  очки  --  целы!  Кто-то  рядом
отчаянно бранился.  Аким оглянулся. Перед ним  стоял  низкорослый человек  в
фуфайке,  с широким  лицом, заляпанным грязью. Он  стоял на цыпочках и совал
под нос Акиму дуло парабеллума.
  -- Что ты тут шляешься? Демаскируешь оборону, разгильдяй!
  Аким ничего не понимал. Согбенный своей ношей, он смотрел на человека с
удивлением и  не знал,  что делать. Но неизвестный начальник,-- а в том, что
это был  начальник, Аким не сомневался,-- почему-то быстро остыл и  спокойно
удалился в свой блиндаж.
  -- Носит вас тут...-- услышали разведчики его ворчание.
  -- Кто это у  вас такой крикливый? --  спросил Ванин бойца, стоявшего у
станкового пулемета, накрытого плащ-палаткой.
  -- Старшина роты Фетисов. Он вовсе нe крикливый. А человек настоящий --
не любит беспорядков.
  Старшина на минуту показал голову из блиндажа, кому-то погрозил кулаком
и снова исчез.
  -- Трус он настоящий, твой старшина,-- злобно выругался Сенька.
  Недалеко от  берега,  там, где скрещивалось  несколько траншей,  стояли
Марченко,  Шахаев  и Яков Уваров. В траншее было  темно. Марченко  с  трудом
читал  надписи  на  указателях:  "БО"  --  боевое  охранение. Навстречу  шел
какой-то боец в старой, измазанной в глине шинели.
  --  Посыльный  от командира  взвода,--  отрекомендовался он и  попросил
следовать за ним.
  Разведчики спустились к реке, в прибрежные заросли, где их  уже ожидали
саперы с тремя рыбачьими лодками.
  Было  одиннадцать   часов   ночи.  Огромная   туча,   выползшая   из-за
Шебекинского урочища, закрыла луну. Над головами разведчиков  скрещивались и
рвали темную  ткань неба пунктиры трассирующих пуль. Ни на минуту не угасали
трепетные зарницы. В наступившей темноте немцы вели себя беспокойней.
  --  Вот  сейчас  в самый раз бы идти.  Темень-то  какая!  -- проговорил
Ванин.
  -- Время  еще  не  подошло.  Баталин ждет  условленного  часа,-- сказал
Марченко.
  --  A  может,  позвонить ему  и попросить,  чтобы  начинал  сейчас?  --
предложил Шахаев.
  --   Зачем  же  это?  Он  знает   свое  время,--   возразил  лейтенант,
всматриваясь в темноту своими зоркими, рысьими глазами.
  Аким прислушивался к разговору  разведчиков, а  сам нетерпеливо ходил и
ходил по траншее, поминутно посматривая на светящийся циферблат часов. Время
тянулось нестерпимо долго. Скорее бы, скорее!.. Хоть бы  Сенька подошел, что
ли, к нему да заговорил... Но нет. Ванин неподвижно стоял в стороне  и думал
о чем-то  своем.  Кто знает, какие  мысли  теснились в его  озорной голове в
такой час! Аким отыскал глазами широченную фигуру  Пинчука.  Тот тыкал вверх
кулаком, что-то  говорил Шахаеву. Аким тоже посмотрел  вверх и -- вздрогнул:
из-за уплывающей тучи кособоко и нахально вывалился серп луны...
  И  когда  загремели первые залпы наших батарей, молодой, будто  умытый,
месяц, расставшись с  тучей, вырвался на простор и озорным, веселым парубком
побежал  меж  мерцающих звезд, заливая землю зеленовато-ярким  светом. Донец
засеребрился.
  Марченко  с  горечью  подумал, что  в эту ночь  перейти  немецкую линию
обороны  разведчикам  не  удастся. Прекратилась стрельба  и левее,-- видимо,
Баталин  и  сам  понял,   что  сейчас  эта  стрельба  уже  не  может  помочь
разведчикам.
  Лейтенант  вернулся  со своими  бойцами  в  боевое  охранение.  Здесь и
расположились.
  Утомившись, солдаты присели где кто мог.
  Семен  забрался в нишу окопа  и тотчас  задремал. Аким  всматривался  в
темный горизонт. А сам все молчал и молчал.
  -- О чем ты все думаешь, Аким? -- очнувшись и вытягивая онемевшие ноги,
спросил его Сенька.
  -- Так. Потом скажу когда-нибудь.
  Сенька опять закрыл глаза.
  "Хороший ты  парень, Аким, но только уж очень чудной какой-то",-- думал
он, поворачиваясь на другой бок.

5

  Рано  утром Демин поспешил  к  генералу. Комдив только что  вернулся  с
наблюдательного  пункта.  Поздоровались. По лицу Демина генерал  понял,  что
начальнику политотдела  уже все известно.  Шевеля седыми бровями, высокий  и
прямой, генерал, размышляя, говорил. Голос его был ровный, чистый:
  --  Мы окажемся близорукими начальниками,  если  допустим,  что Баталин
непогрешим... учиться ему уже нечему...
  Начальник  политотдела  посмотрел  на генерала с некоторым  удивлением:
ведь примерно  о  том  же  самом думал и  он, Дeмин, идя к Сизову. Полковник
сказал:
  -- Совершенно верно, Иван Семенович.-- Он с минуту помолчал.-- Я думаю,
Иван Семенович, мы с вами в известной степени уже проявили эту близорукость.
  Демину   показалось,  что  последние  его  слова  немного   встревожили
генерала. Сизов нахмурился. Демин, однако, повторил еще уверенней:
  -- Да. Уже допустили близорукость.  Мы вели свою работу главным образом
с  новичками,  с  людьми менее опытными. Это, разумеется, очень  хорошо.  Но
плохо то, что мы совершенно забыли о наших "старичках", людях прославленных.
А вот теперь убедились, что с ними нужно также много работать. Взять хотя бы
Баталина.  Офицер  он,  безусловно, одаренный,  смелый,  решительный. Но  не
кажется ли вам, Иван Семенович, что вы немного избаловали Баталина?
  Генерал  не  успел  ответить:  вошел  адъютант  и  сообщил  о  прибытии
командира полка.
  -- Пусть войдет.
  Тяжело дыша, в блиндаж  поспешно  вошел Баталин. Комдив поздоровался  с
ним и, прищурившись, сказал:
  --  А здорово вы  вчера  ударили  по  немцам,  а?  Наверное,  так бы  и
продолжали молотить, если б я не приказал прекратить огонь?
  --  Артиллерийская подготовка должна  была  длиться двадцать минут, а я
вел ее всего лишь пять,-- ответил Баталин.
  -- А почему вы не начали ее раньше?
  -- Мы не были готовы, товарищ генерал.
  -- Не были готовы,-- с оттенком раздражения повторил комдив.
  На  этот  раз  Баталин  не совсем понимал командира  дивизии: ведь  он,
Баталин, точно  выполнил  приказ  --  открыл огонь  в условленное время.  Не
виноват  же он,  что  появилась эта  проклятая  луна и помешала  разведчикам
проникнуть через передний край противника...
  Генерал  внимательно  посмотрел  на него, затем  взял со  стола красную
книжку  и  привычным  движением  раскрыл заложенную  страницу. "Боевой устав
пехоты",-- успел прочесть Баталин.
  -- Вот посмотрите сюда,-- тихо предложил Сизов.
  Роняя с широкого  лба капли  пота, Баталин  стал  читать.  Подчеркнутая
комдивом  статья устава говорила  об инициативе командира в бою. Огромный, с
суровым, свинцово-тяжелым блеском в глазах, Баталин  как-то вдруг ссутулился
и  покраснел: ему была хорошо известна непреклонная строгость генерала, хотя
на себе он еe редко испытывал. Вот сейчас генерал не ругал его -- и это было
еще тяжелее.
  -- Возьмите...  На память от меня,-- комдив указал на устав.-- И почаще
заглядывайте в эту книжку. Полезно! А теперь идите.
  Подполковник повернулся  и,  медленно  переставляя  свои  толстые ноги,
тяжело вышел из генеральского блиндажа. На улице  было прохладно, но Баталин
расстегнул ворот гимнастерки.  Подошел  к  коню, привязанному  у  дерева,  с
трудом  перекинул  в   седло  свое  большое,  грузное  тело.  С  озлоблением
пришпорил