янии покоя,  поскольку	она  есть.  Все
 остальное движется,  проходит меняется. Но странно, что этот вид  перестановки
 или смещения от центра	бытия не лишает	нас жизненной хватки, не  ввергает  нас
 в нечто вроде сна, о котором пытаются сказать,	что он пустой.
     Наоборот, мы полностью пробуждены и даже можно бы	назвать	 уснувшим того,
 кто  говорит, пишет,  звонит.	Мы  же	находимся  как	бы  в состоянии	 боевой
 готовности, но	готовности обращенной не к  раскручиванию  механизма, не к игре
 выражений лица,  расчета  следующего шага, стремительную смену	внешнего вида -
 мы  внимательны к другому,  как  бы прислушиваемся к тому,  что  позади  нашей
 головы,  если	можно так  сказать,  в этой протяженности, которая  вибрирует и
 вибрирует.  Мы	 замечаем  иногда  разные  варианты  интенсивности,   изменения
 ритма,внезапные  давления,  как  если	бы  световой  палец  надавливал	 здесь,
 указывая что-то, останавливал нас на какой-то точке, направлял	свой луч.
     Тогда, не зная почему, мы произносим это слово, мы	делаем этот  жест,  или
 же наоборот, нас удерживают от	этого жеста, мы	поворачиваем туда, вместо того,
 чтобы повернуть сюда, мы улыбаемся в то время,	как наш	собеседник имеет непри-
 ятный	вид, или же  наоборот,	мы отстраняемся	 от него, когда,  кажется что у
 него добрые намерения.	И все это удивительно четко, все это происходит	в  одно
 мгновение.
     Это именно	 то,  что  нужно  было сделать,	сказать, именно	 туда надо было
 повернуть, чтобы избежать катострофы  или встретить того, кого	нужно, и спустя
 два часа или два дня мы прекрасно понимаем смысл и точность наших действий.
     Как будто мы вошли	в истинное функционирование.
     И первое же явления поражают  нас.	Это указания,  которые к нам  приходят,
 эти ощущения, этот нажим совсем не похожи  на	те, которые  идут сверху, когда
 следуешь по пути подъема; это	не  откровения,	не  внушения,  не  видения,  не
 озарения,  не весь этот  грохот  высших  ментальных планов. Это очень скромное
 действие и очень материальное,	что-то такое,  что  привязывается  к мельчайшим
 деталям, к  самому  слабому пролетающему  дуновению,  к этому	автоматическому
 жесту,	 к этим	тысячам	движений, которые  проявляются	и  исчезают. Можно даже
 сказать, что это функционирование идет	на уровне земли.
     Но	это действие вначале очень неуверенно.
     В каждый миг  нас вновь захватывает старый	механизм, привычка пережевывать
 мысли,	ругаться, делать выводы, рассчитывать, и внезапно как будто спадает за-
 веса, накладывается экран между спокойной ясностью позади итрудолюбивым завих-
 рением	здесь;	сообщение перепуталось.	И снова	надо делать шаг	назад, находить
 обширное пространство,	а оно раздражено и не желает ничего говорить, не позво-
 ляет  нам упасть, противопоставляя  нейтральную тишину,  неизменную белизну на
 вопрос, который мы посылаем и который , кстати, требует  немедленнного	ответа.
 Тогда мы наступаем еще, мы сотрясаем механизм,	чтобы заметить,	 что позади все
 бело, потому  что не надо было	ничего трогать впереди!	И что момент ответа еще
 не пришел.  Мы	 спотыкаемся  и	 все равно  идем к цели, мы доверяемся и  часто
 неловки там, снаружи (или впереди), когда обстаятельства требуют  быстроты или
 своевремености	и те, кто живут	прежним	умом, может быть, смеются над нами,как,
 можеть	быть, насмехались наиболее мужественные	из  человекообразных над первым
 человеком;  он	прыгал мимо своей ветки.  Он падал и  поднимался. Он продолжает
 делать	то же самое. Но	мало-помалу, как  наша "демеханизация" обретает	 опору,
 утверждается, совершенствуется, связь становится более	четкой,восприятия более
 точными  и более  правильными,	мы  начинаем разбираться в  этой смутной  сети,
 которая раньше	нам казалась самой логикой.
     В спокойной ясности мы  замечаем  множество движений,  которые идут снизу,
 извне,	снаружи: это перекрещивание вибраций, какофония	мельчайших толчков, по-
 ле битвы,  арена, где ходят взад-вперед мрачные бойцы,	 где  происходят глухие
 толчки, черные	 молнии, микроскопические  желания,  которые вцепляются	 друг в
 друга.	И внезапно там,	внутри,	совсем маленькая капелькаиз нашей спокойной ре-
 ки падает тогда, когда	ее не зовут, не	ищут и не хотят, и все обретает	развяз-
 ку,  выравнивается, стирается,	растворяется, и	это  лицо там,	перед нами, это
 маленькое шероховатое обстоятельство, этот твердый узел, это упорное сопротив-
 ление рассеивается, тает, расправляется, открывается как по волшебству. Мы на-
 чинаем	 овладевать мастерством.  Но  это очень	 любопытное,  оно  нам вовсе не
 подчиняется!  Наоборот, как  только  мы хотим	привести  его  в  действие, оно
 ускользает,  утекает  сквозь пальцы, насмехается  над	нами и оставляет  нас в
 дураках,  как	ученик скульптора,  который хочет подражать резцу Учитиля  и не
 попадает  в  точку, а где-то около, даже  по собственным пальцам. И мы	учимся.
 Может быть,  учимся не	хотеть.	Но это несколько сложнее (сложнее с нашей точки
 зрения, разумеется, потому что	все для	нас сложно, даже слишком).
     Но	на  самом  деле	все  очень просто. Мы  учимся  закону ритма, потому что
 Правда	- это ритм. У нее бывает оживленное течение и внезапные	потоки,	медлен-
 ные  промежутки, которые  вливаются сами  в  себя, как	 одно море  вливается в
 другое, более глубокое, как большая птица взмывает  в голубую бесконечность; у
 нее  есть внезапное постоянство,  мелкие алмазные  точки, которые пробмваются,
 пронзают насквозь  огромное белое безмолвие, как степь	 в бесконечности веков,
 как  бездонный	 взгляд,  который  проходит  сквозь  множество	жизней,	 океаны
 горестей и  труда, континенты пути,  беспредельные дороги  мольбы и страсти. У
 нее  бывают  внезапные	 взрывы,  волшебные  мгновения	проявления,  длительное
 огромное терпение, которое следует за каждым  шагом, каждым жестом, как шелест
 вечности, содержащийся	в каждой минуте.
     И постоянно,  позади  этого мгновения или этой молнии как блеск меча, этой
 всеобъемлющей	замедленнности,	 которая  разворачивает	свою бесконечность, эту
 горяшую  точку,  которая  взрывается, это  слово, которое подает комманду, это
 давление,  которое  принуждает,  есть	 как  спокойный	 просвет,   кристальная
 дистанция,  маленькая,	  снежной   белизны  нота,   которая,  кажется,	  долго
 путешествовала	 через	пространства  спокойного  света,  прошла  через	 фильтр
 бесконечной  нежности,	 которая  смотрит жемчужинами маленьких	капель	большой
 солнечной  прерии,  где никто	не  страдает,  не  действует,  никто  никем  не
 становится  -	обширное пространство, несущее маленькую  нотку,  жест,	слово и
 внезапность действия, вдруг выплескивается  из	 неисчерпаемого	мира,  где  шум
 времени,  наплыв людей;  водоворот страданий, уже  излеченнных,  высказанных и
 ушедших в прошлое, вновь обретают свой	покров вечности.
     Поскольку	Правда как бы  одевает	мир в огромное	платье нежности,  как в
 небесную бесконечность,в которой исчезают наши	черные птицы, страдания	здесь и
 там, серые крылья, розовые крылья. Все	сливается, прилаживается к  этой ноте и
 становится правильным,	простым, и  без	пятен, без следов и без	отметин, потому
 что все разумеется и  вытекает	 из этой музыки, и самый маленький  жест одного
 мгновения  сочетается	с великой  зыбью, которая  будет  катиться даже	 тогда,
 когда нас уже не будет.
     Но	 если хоть на  минуту  вмешивается "Я",	маленькое  "я",	 незначительная
 суровость,  воля от  себя - все нарушается и  затормаживается,	и  старается, и
 хочет или  не хочет,  колеблется,  ощупывает,	и мгновение, все  запутывается;
 последствия, действия,	последствия всего, отяжелевшая память, отяжелевший  шаг
 и страдания во	всем. Поскольку	мало иметь ясную голову	 - нужно быть чистым во
 всем.
     В этом спокойном свете позади мы обнаруживаем второй уровень путаницы, бо-
 лее низкий (это, безусловно, путь спуска).
     По	мере того, как ментальный механизм успокаивается, мы замечаем, до какой
 степени  он  подавлял все: жест,  самое  незаметное  движение век,  мельчайшую
 вибрацию, как	прожорливая гидра,  которая вечно расширяет  свое влияние, и мы
 ясно видим, как  появляется  страннная	фауна, которую он прикрывал. Это больше
 не  арена,  это  болото,  где	кишат  всякого	рода  психологические  микробы:
 множество мельчайших рефлексов, как  разрывы правдоподобия, полуавтоматические
 реакции,  дезорганизованные   импульсы,   тысячи   желаний  и	 самые	большие
 разноцветные  хищники наших  интиктивных желаний,  наших  закоснелых  вкусов и
 отвращений,  наши "естественные" свойства и вся какофоническая	игра симпатий и
 антипатий,  притяжений,  отталкивающего  чувства,  - вся  эта система зубчатой
 передачи восходит к Прекамбрию, это  чудовищный остаток привычки пожирать друг
 друга,	бесконечный  многоцветный вихрь, где  избирательные свойства едва ли не
 являются  продолжением	 вкусовых. Значит,  есть  не  только  ментальный,  но и
 витальный механизм.  Мы  желаем, мы  хотим.  И,  к несчастью,	мы хотим  самые
 разнообразные,	 противлречивые	вещи, которые  премешиваются с	противоречивыми
 желаниями  соседа, создают слепую амальгу, и  мы  не знаем, не	 готовит лт нам
 победа	 этого	маленького  сегодняшнего  желания  завтрашнее  поражение,  или,
 удовлетворив	это  желание,эту   строгую  и  справедливую  добродетель,  этот
 благородный  вкус,  благонамаренный  "альтруизм",это  непреклонный  идеал,  не
 готовим ли мы тем  самым еще  худшее несчастье,  чем  те  беды,  от которых мы
 хотим излечится. Вся эта жизненная  какофония,	которая	создает	свои ментальные
 этикетки  и свои аргументы, которая разглагольствует и	философствует по поводу
 совершенно  неумолимых	 причин,  появляется  в	 своем истинном	свете, если так
 можно	сказать, в маленькой тихой прогалине, где  мы отныне заняли  позицию. И
 здесь	мы начинаем осуществлять процесс демеханизации.	 Вместо	того, чтобы нам
 устремиться, в	наши чувства, эмоции, вкусы  и	отвращения,  нашу уверенность и
 неуверенность,	как животное в	свои когти (но	без той	животной  уверенности),
 мы делаем  шаг	назад, останавливаемся и  пропускаем поток,  рефлекс, волнующее
 чувство, но в любом случае это	волнение в  чистой светлой воде,  которая течет
 позади, в этом	 надежном  луче	солнца;	вдруг ритм прерывается,	вода становится
 мутной,   луч	 рассеивается.	 И  эти	  разрывы   нарушения,	 расстраивающие
 вклинивания, станоятся	 все более и более невыносимым.	Это похоже на внезапную
 нехватку  кислорода,  погружение в грязь, невыносимое	ослепление  и внезапное
 звучание песенки позади, которая  делает жизнь	такой  гладкой,	всеобъемлющей и
 ритмичной, похожей на огромную	прерию под дыханием пассатов с той стороны.
     Потому что, действительно,	есть истинный ритм позади, вокруг, повсюду, ог-
 ромсвободный поток, легкая протяженность времени, где дни, часы и годы, кажет-
 ся, следуют, незыблемому двжению звезд	и  Луны, поднимаются и	опускаются, как
 зыбь  из глубины  веков, соединаются с	 общим движением и  наполняют  малнькую
 секунду, которая идет из вечности бытия.
     Итак, мы заняли позицию там, в  маленькой	прогалине -  это наша база, наш
 большой отпуск, наши Гималаи бульваров.
     И в конце концов мы замечаем, что нет нужды "делать" или "не делать", вме-
 шиваться или нет, хотеть или не хотеть	 подчинить это себе: достаточно	 просто
 быть и	 дать  возможность течь	этому маленькому ритму в вещах,	этому  светлому
 темпу во мраке	обстоятельств, этому спокойному	лучу над существами.
     И все становится на  свои места  прочно, как по волшебству, и  мы не знаем
 почему,  посколку  единственный  факт	-  это	то,  что  мы  здесь.   Это  как
 растворитель  теней, проводник	порядка,передатчик мира	и  гармонии, очиститель
 ритмов, потому	что на самом деле  зла	нет,  нет ни врагов, ни	 противоречий -
 есть только плохо согласованные  ритмы. И когда  мы сами с собой согласованны,
 все согласуется, но не	исходя	из наших представлений о добре и зле, о	счастье
 и  несчастье,	о  провале  или	 успехе:  исходя  из  другого  порядка,	который
 мало-помалу проявляется, как  безошибочный и наделенный видением наперед - это
 порядок истины.
     И каждая минута становится	ясной. Каждое лицо - позади своих теней, каждое
 обстоятельство	- позади шума, каждый шаг - на удачу, каждое падение раскрывают
 свой смысл и как бы  ядро, чистой правды,  которая стремится восторжествовать.
 И тогда больше	нет ни суждений, ни ложных рефлексов, ни спешки, ни напряжения,
 ни жадности, ни страха	потерять или не	иметь, ни беспокоящей неуверенности, ни
 уверенности, быстро развенчаной: есть ТО, что течет и что истинно, и что хочет
 стать все более и более истинным, потому что Правда - это великая радость жиз-
 ни, покой, широта бытия, точность действия и совершенство минуты.
     Мы	вошли в	новое сознание,	сознание истны.
     И снова нас поражает  одно	и то же	явление: это  не  возвышенное сознание,
 какое обнаруживают на вершинах	Духа и	что является просто  высшей точкой "я",
 нет сверкания внутри и, однако,  есть маленькие искорки, которые наполняютнаши
 секунды теплом	 вечности; нет поразительной  необъятности,  но	есть  маленькие
 прогалины, где	дышится	легко в	каждый момент; нет космических видений,	но есть
 маленькие  капельки  правды, которые, кажется,	наполняют  каждую  точку вечным
 смыслом; нет предсказаний  и пророчеств, нет экстазов и  откровений,  но  есть
 простой ясный взгляд, который делает то, что надо и когда надо, и смиренно го-
 товит чудеса, которые придут; нет великих революций, но есть маленькая	секунд-
 ная революция вокруг неуловимого солнца внутри	вещей; нет ни великих, ни малых
 вещей,	есть  равномерность  правды, которая возрастает	с каждым шагом и каждым
 жестом. Можно было бы даже сказать,что	это сознание Правды Материи.И это - но-
 вый великий факт в мире. Это новое сознание, о	 котором заявил	Шри  Ауробиндо.
 Это  микроскопическое	начало истинной	земли. И поскольку они	это  не	увидели
 (может	быть, потому, что еще не пришло	время),	мудрецы	былых времен взбирались
 на вершины гор	в поисках  неба. Но небо не здесь, с нами: оно увеличивается от
 нашего	 взгляда,  упрочивается	 от  каждого   препятствия,  каждого  истинного
 движения, от каждой  секунды,	прожитой  по-настоящему;  оно вырисовывает  под
 нашими	 удивленными  шагами  свои  грациозные	холмы  и  неуловимо  вибрирует,
 раскалываясь и	отрываясь от наших огромных пустырей.





			Разрыв пределов





     Мы	кинулись на поиски "я" внутри и	снаружи	механизма, мы  так  нуждались в
 чемто,	что не было генетической суммой, этой легальной	фикцией, этой биографи-
 ей,  которая является как бы путем смерти, этим  сложением  фактов и действий,
 итог которых нулевой, или вечной надеждой, я не знаю на что, находясь на греб-
 не  существования,  который постоянно	ускользает  из-под  наших  ног и  бежит
 дальше,  к  другой волне,  которая  является просто более  или	 менее	удачным
 повторением  одного  и	 того  же,  одной  и  той  же  "программы",  вложеной в
 вычислительную	  машину  с   хромосомами   родителей,	 учебой,   формациями и
 деформациями;	что-то,	 что  не  является  этим  портфелем, который  несут под
 рукой,	ни  этим  стетоскопом, ни  этой	ручкой,	ни схемой  наших  чувств, наших
 мыслей,  всегда похожих,  ни чем-то общим  от	тысячи лиц  и свиданий,	которые
 делают	нас всегда похожими и одинокими	на маленьком  острове нашего "я", и это
 не "я", миллион разнообразных вещей,  идущих отовсюду:	снаружи	со всех	сторон,
 сверху, снизу,	через жизнь, мир,  через существа - "я"	и там, и внутри, где же
 "я" ?!
     И этот вопрос стал	настолько давящим, что однажды мы сделали шаг наружу, -
 шаг  в	 ничто,	 которое  было чем-то, но  это	было  единственным  выходом  со
 свинцового  острова.  И,  мало-помалу,	 в этом	маленьком  пустом  пространстве
 между тенью механического "я" и этим чем-то или этим  ничем,  которое	смотрит
 на все, мы увидели, как в нас возрастает пламя	 необходимости - необходимости,
 которая становится  все более и более интенсивной и кричащей по мере того, как
 сгущается  мрак   в   нас,  и	пламя	горит	в   этой   давящей   пустоте. И
 медленно-медленно, как	 отсвет	 зари ночью, как  далекий  город в  тумане,  мы
 видим возникновение слабых, мигающих  потоков света, смутных  призраков, таких
 смутных,  что они были	 похожи	на  огоньки  в темном  море,  и	было непонятно,
 находились ли	они в двадцати	метрах	или в  десяти  милях, если это не  было
 отблеском какой-нибудь	звезды.
     И это ничто было  уже чем-то в мире, где  абсолютно ничего	 не было. Но мы
 упорствовали. Пламя необходимости укоренилось в нас ( или вне нас, или	на мес-
 те нас?), стало нашим	спутником, нашим присутствием в	отсутствии всего, нашей
 точкой	референции, интимной точкой, которая вспыхивает	и пылает - вот и все.
     И чем больше оно увеличивалось в нас, настойчиво взывая в это удушаающее и
 пустое	ничто, тем четче вырисовывались	призраки, увеличивались, вспыхивая поч-
 ти повсюду под	нашими ногами будто для	того, чтобы сказать нам	"Ты видишь,  ты
 видишь", как если бы взывание к новому миру заставляло его рождаться, как если
 бы  что-то  отвечало  на  его	зов.  И	  маленькие  хрупкие  огоньки  слились,
 утвердились,  образовали линии,  координаты,  проходы,и  мы  начали  входить в
 другую	страну,	в другое  сознание, в  другое  функционирование	бытия, - но где
 же я во  всем этом, где тот, который  руководит и  владеет,  этот единственный
 путешественнник, этот центр, который не обезьяна и не человек?
     И тогда мы	посмотрели направо  и  навлево:	где я, кто  я?... Нет  меня! ни
 единого следа,	ни единого намека, для чего все	это служит? Есть маленькая тень
 впереди,  которая  захватывае,  собирает в кучу  чувства,  мысли, возможности,
 планы,	как нищий,  который боится, что	его обворуют,  который боится не иметь;
 он собирает  сокровища	 на  своем острове и умирает от	жажды, от жажды	посреди
 огромной водной глади.	Он сооружает защитные линии и воздвигает  замки	 против
 этой необъятности, слишком  огромной  для него. Но мы	покинули этот оловянный
 остров, мы разрушили крепость,	которая	не была	настолько уж укреплена.
     И	мы вошли  в  другой поток,  который кажется  неисчерпаемым  сокровищем,
 беззаботно растрачивающим себя:  что  мы должны вынести из  этой минуты, когда
 следующая  минута,  это другое	 богатство;  о	чем  мы	 должны	 думать	 и  что
 предвидеть?
     Жизнь  организуется  по  другому  плану, который опрокидывает  все	 старые
 планы и иногда,  на секунду, приоткрывает, как	взрыв  смеха, неожиданное чудо,
 внезапную  свободу,  полное снятие  цепей старой программы,  легкий  закончик,
 который течет	сквозь пальцы, открывает  все  двери, устраняет	 одним	щелчком
 неизбежные  последствия  и  все  старые  железные  законы,  и оставляет нас на
 мгновение  озадаченных	на пороге невероятного солнечного  освещения,  как если
 бы  мы	 перешли в другую Солнечную систему, - которая,	может быть, вовсе  и не
 система, - и  как если	 бы разрыв механических	границ изнутри	вызвал такой же
 разрыв	механических границ снаружи. Может  быть, мы имеем  дело с единственным
 и тем же самым	Механизмом, и его законы являются цепью	его собственной	цепи.
     Однако есть логика	в этой другой манере существования, и именно эту логику
 нам нужно  поймать  в	ловушку,  если это возможно, если  мы хотим сознательно
 управлять переходом в другое состояние	не только в нашей  жизни внутри, но и в
 нашей жизни снаружи. Нужно знать правила перехода.
     По	правде говоря, они не даются легко в руки, потому что они очень	просты.
 Нужно	    экспериментировать,     смотреть,	     неустанно	   наблюдать  и
 особенно-особенно смотреть  в	микоскопический	мир.  И	 мы  предпологаем,  что
 большие  приматы прежних времен,  которые пытались стать  людьми,  должны были
 мало-помалу  обнаруживать секрет  другого  состояния через тысячи молниеносных
 мгновений,  когда они замечали,