ти незаметно разрушало весь мой способ видения
мира.  Это были ее опыты, тут нечего сказать, это не теория -- с Матерью
никогда не было какой-либо теории. А когда она говорила... о, эта чудес-
ная смесь грома и мягкости и смеха, всегда смеха, едва скрываемого подд-
разнивания, и затем те внезапные вспышки света, которые раскрывали перед
тобой грандиозные панорамы: ты оставался погруженным там и начинал вмес-
те с ней видеть вещи.  Ты видел, когда она говорила, это как если бы де-
лалась осязаемой сила истины,  как если бы приходило живое слово, вибра-
ция,  которая заставляла видеть;  и всегда, в самые неожиданные моменты,
когда она просто смеялась или говорила о некоторых "пустяках",  внезапно
расширялись ее безмерные алмазные глаза,  и ты вступал в нечто иное, это
было там конкретно. Это было вне обсуждений: вы же не обсуждаете фонтан.
Я выходил оттуда,  тряся головой:  о,  эта Мать!... Я чрезвычайно боялся
быть чем-то пойманным,  я не хотел быть пойманным, чем бы там ни было --
кроме как самим собою, конечно же. Каждый является своей собственной на-
илучшей  ловушкой.  И я не очень хорошо понимал,  зачем она рассказывала
мне все это -- так много потерянных сокровищ,  никогда не записанных,  я
не  имел  ни малейшего представления о том,  что это было начало истории
нового мира (*) (* В действительности, поначалу она даже не хотела, что-
бы записывали ее слова; потребовалась индейская хитрость и соучастие Па-
витры,  чтобы внести магнитофон:  Если мы доберемся до конца,  тогда  не
нужно ничего записывать,  - сказала она, - все и так будет самоочевидно;
а если мы не дойдем до конца,  тогда нет надобности тратить ленты и  до-
бавлять еще одну историю о неудавшейся попытке.  Так вот.) Это было "ин-
тересно",  как бы там ни было!  И так я ходил туда неделю за неделей, не
совсем  понимая,  до  какой степени она раскачивала меня своими тысячами
историй,  которые казались пустяками: было так, как если бы она медленно
формировала  во  мне другой способ хождения по земле.  Мне потребовались
все эти годы,  чтобы понять, сколь упрямо, болезненно, неослабно мы, че-
ловеческие существа,  зажаты в тюрьме определенного атавизма. Это тюрьма
из стекла,  но более прочного,  чем бетон,  и через нее проходит  только
один  тип лучей -- а мы воображаем,  что обладаем всем мировым спектром!
Мы видим все через маленький,  определенным образом окрашенный луч  или,
если предпочтем, через бесцветный. Она разрушала мои стены... мягко, по-
тому что любила меня (я не знал почему, также). Она могла разрушить все,
за исключением моей маленькой бесконечности наверху; это было неприкаса-
емо,  это было мое большое убежище.  Тем не менее,  она разрушила и его,
после десяти лет осторожного приближения. Я был тогда так крайне ошелом-
лен,  что это стало для меня подобно третьему рождению в мире -- в мире,
который  больше  не был атавистической ложью материального рождения,  не
был полу-ложью духовного рождения наверху...  это было как возрождение в
материи,  но  в странного рода материи,  которая не переставала изумлять
меня.
     Мое первое изумление,  или мое первое смятение,  пришло  раньше,  в
первые годы,  когда  она говорила со мной в офисе Павитры,  сидя в своем
большом кресле с прямой спинкой, которое всегда напоминало мне трон анг-
лийской королевы.  Она обладала атмосферой королевы,  эта Мать,  и нечто
большим. Чувствовалась бесконечная близость  и  превосхождение  со  всех
сторон; она была здесь со мной, и она была непостижимо удалена на тысячи
световых лет, как если бы за Матерью была еще одна Мать, за которой была
еще одна Мать; и иногда спадала вуаль, затем другая, и ты представал пе-
ред другими глубинами Матери, перед другими, совершенно другими гранями,
но все с той же улыбкой и глазами, которые становились черными как смоль
или золотыми или ультрамариновыми или лазурно голубыми... и опять же бы-
ло нечто  иное,  когда уже не было никаких глаз,  а была некая бесконеч-
ность, продвигающая безмерность.  И всякий раз ты входил в новое измере-
ние: ты уже больше не видел Мать со стороны,  как наблюдатель: ты входил
в нее. С Матерью никогда не было теорий или даже образов: она заставляла
тебя становиться тем,  чем была или что видела в тот момент. Всякий раз,
когда я возвращался от Матери,  это было как возвращение из нового путе-
шествия. Я  путешествовал  сквозь  века,  я путешествовал через огромные
пространства. Тем не менее,  я был ужасно материалистичен,  и все же был
особым материалистом,  потому что никогда не сомневался, что были другие
пути  видения,  отличные от научных,  но я был также уверен,  что другой
путь видения должен быть другим материальным путем видения вещей. Короче
говоря, я был материалистом Духа, не зная этого. Например, я был уверен,
что "видения" являлись неким материальным сгустком или развуалированием:
бог,  или  кто бы там ни был,  действительно входит в комнату.  Он может
прийти через стену, но он физически здесь. Ну, не так! Однажды Мать ска-
зала западному дикарю, которым я был: Вовсе нет, мой мальчик! Это не фи-
зическое.  Ты входишь на другой план сознания и видишь глазами того пла-
на.  Все обвалилось. Это не физическое, это мистификация. Возможно, все-
вышняя мистификация,  но это нереально,  подобно грезе на двух ногах.  Я
никогда не отказывался от этой своей грезы.  Все спиритуалисты посмеются
над моим ребячеством -- и верно, это очень по-детски.
     Но я был прав.
     Я хотел, чтобы это было материальным.
     Я хотел, чтобы это было другим способом материи.
     Я искал супраментальный мир, не зная этого.
     И она медленно меня шлифовала, тогда как я не замечал ничего, кроме
того, что эта Мать казалась столь милой,  но я был замечательно охраняем
ее любовью.  Она должна была стать полностью беспомощной, сметенной сла-
бостью и болью мира,  чтобы я однажды понял, кем была Мать. И это не она
заставила меня понять это:  поняло мое тело,  поняла моя плоть,  поняла,
почувствовал, полюбила моя человеческая боль. Заплакала также.
     Проходили недели и месяцы,  прошло три года, перемежаемых попытками
убежать, но я всегда возвращался,  как если бы я не мог отрицать или от-
речься от того,  что видел с Матерью,  как если бы мои  джунгли  "где-то
там" были бы бегством от себя, возвращением к прошлому земли, а не прыж-
ком в будущее; пока однажды, когда Мать сказала мне, просто так, в сере-
дине разговора,  как бы невзначай (но это повергло меня в странный, нео-
писуемый маленький шок): Есть нечто, что мы должны сделать вместе.
     Это "нечто, что мы должны сделать вместе" росло незаметно: это были
сотни и тысячи переживаний, которые Мать назвала своей Аджендой -- более
6000 страниц,  13  томов:  хроника будущего -- великий Лес,  в который я
входил вместе с ей,  даже не зная,  что это был Лес будущего. Не знаешь,
что это лес,  не знаешь, что это будущее, но внезапно оказываешься перед
одним деревом, затем перед другим, затем еще одним... сотни и тысячи де-
ревьев, растущих друг за другом. И внезапно ты понимаешь: да это же лес!
Это лес!
     Мы пойдем вместе в этот лес.
     Великий лес Матери.
     Лес следующего мира.
     И это "нечто, что мы должны сделать вместе" продолжается за вуалью,
как если  бы  она вела меня за руку...  как если бы она хотела,  чтобы я
достиг точки, где вуаль исчезает.
     Тогда мы увидим.
     Мы увидим материально.

     X. ДРУГАЯ СТОРОНА ВУАЛИ

Путь в никуда

     Как можно ЗАКРЕПИТЬ Сверхразум в теле?

     Мать поставила  это  вопрос  как  раз за несколько дней перед своим
первым заболеванием, в конце 1958 г. И это "заболевание" было первым от-
ветом во плоти.  Поистине,  нам даются все средства, чтобы достичь цели,
только мы не знаем,  что они являются средствами. Довольно большая часть
йоги тела состоит просто в том,  чтобы осознать, что все является средс-
твом. Хотя это выглядит пустяком, но это грандиозное открытие. И, конеч-
но же,  мы постоянно ищем ментальные средства,  ментальную систему, мен-
тальный ответ,  но если Сверхразум находится в материи, тогда сама мате-
рия должна давать нам ответ, то есть, вся материя должна дать ответ. Под
материей подразумеваются ступени, по которым ты взбираешься, бутылочки с
водой для полоскания рта,  пролетающая мимо птица, общая простуда и лез-
вия бритвы,  которое слегка ранит твое лицо, и тысячи маленьких окружаю-
щих тебя предметов,  которые тайком учат тебя,  что твое тело -- это мое
тело и все есть тело.  Материя бескрайня. Материя чрезвычайно переплете-
на.  И вопрос Матери посреди этих материальных джунглей в точности напо-
минает нам вопрос высшей обезьяны,  столкнувшейся с маленькой неуловимой
вибрацией,  которую ей не удавалось закрепить в своей голове. Мать восп-
ринимала Сверхразум один раз, два раза, десять раз, но это было "позади"
нечто, так сказать: это приходило, великолепное, всемогущее, и исчезало,
неизвестно куда или почему. Действительно, она должна была задавать этот
вопрос долгое время,  и,  возможно,  что именно ее вопрос, повторение ее
вопроса,  в конечном итоге привело к ответу.  Сам факт вопроса  "почему"
был средством.  Он вызывал мышление.  Он уже был вибрацией,  контактом с
другой вещью. Но, очевидно, здесь, в нашем супраментальном переходе, это
не голова  должна задавать вопрос.  Тело должно задать вопрос.  Действи-
тельно ли тело задает вопросы?  Ну,  не совсем так,  но оно  живет  ими.
Столкнувшись с заболеванием или удушающим местом или запахом смерти, оно
пытается дышать нужным образом или выбраться из трудности.  Именно  тело
должно искать и находить ответ.
     Тело очень механическое:  оно забывает,  идет ко сну, следует собс-
твенному заведенному порядку,  а все,  что нарушает этот порядок, предс-
тавляется ему ужасной катастрофой. Мать смеясь говорила о "супраменталь-
ной катастрофе",  но она вскоре испытает на себе, что Сверхразум -- это,
прежде всего,  великая катастрофа тела.  Тело должно подвергнуться  "ка-
тастрофе", чтобы начать задавать вопросы и получать на них ответы.  Есть
это довольно сильное ощущение,  что всякий раз, когда мир, земля перехо-
дит из  одной  фазы в другую,  возникает некоторое переходное состояние,
которое всегда похоже на гребень между двумя мирами, и это очень опасный
момент, когда  малейшая  вещь может вызвать катастрофу.  Что будет озна-
чать, что множество вещей нужно будет начать сначала.  И то же самое яв-
ление встречается на очень маленькой шкале,  может произойти с индивида-
ми, в том смысле,  что когда они переходят от одного состояния  сознания
(от ряда  состояний сознания,  которые составляют их индивидуальность) к
более высокому состоянию и вносят в свое состояние некий элемент,  кото-
рый может произвести более высокий синтез,  то всегда существует опасный
период, когда катастрофа возможна.  И то же самое явление встречается на
уровне тела.  Этот переход земли,  который начинает поражать всех,  Мать
сначала пережила в своем теле через всевозможные "катастрофы". Это закон
прогресса. Будь это прогресс миров или сфер, или же индивидуальный прог-
ресс, это одно и то же, только на разных масштабах. Я чувствую, что мы в
одном из этих периодов.  Возможно,  должно также взывать тело земли. Оно
должно начать задавать вопрос.  Можно было бы сказать, что задать вопрос
означает уже получить на него ответ,  поскольку сам вопрос устанавливает
контакт с другим миром,  как вопрос обезьяны установил контакт  с  миром
мышления. Сознание  тела  такое тупое,  такое тусклое...  оно производит
впечатление чего-то недвижимого,  неизменяемого,  неспособного на ответ;
такое впечатление,  что можно было бы ждать тысячи и тысячи лет и ничего
не шелохнется -- требуются катастрофы,  чтобы оно начало  шевелиться!...
Что же,  в  течение месяцев я находилась и сейчас нахожусь в этом созна-
нии; это означает,  что я прохожу через все постижимые заболевания. Мать
постепенно отходила к источнику мировой Болезни.  Она собиралась задейс-
твовать в своем теле некое особенное "вскипание",  которое вскоре станет
вопросом всего мира.  Мир не "болен",  ничуть не больше, чем была больна
Мать: он под вопросом.
     Как можно закрепить Сверхразум здесь?
     Ты начинаешь пробовать всевозможные вещи без порядка  или  метода,
не зная, где начать, и у тебя возникает чувство поисков наощупь, блужда-
ния и пути в никуда...  Да,  за исключением того, что это "никуда" уже в
точности есть "куда-то"!  Потому что то,  что называет "домом", является
старой тысячелетней привычкой -- тело должно идти в никуда,  это очевид-
но. Но  оно  действительно должно это делать.  И сам факт делания этого,
пути в то слепое "никуда", факт слепого блуждания по кругу, сам факт по-
исков наощупь уже является самим ответом: он вызывает материальные отве-
ты, которые внезапно возникают повсюду,  подобно  мельчайшим  созданиям,
которые были не видны под сенью деревьев. Ты наступаешь туда, а оно пол-
зет.  Когда ты спускаешься в тело, когда ты пытаешься заставить его сде-
лать шаг вперед -- о,  даже не полный шаг,  а маленький шажок -- как все
начинает скрипеть. Это как наступить на муравейник. И главная наша труд-
ность заключается в том, чтобы понять, что это ползание уже является са-
мим ответом. Все то, что скрипит, все, что "против", все, что вздымается
-- это ответ. Это начало "куда-то". Только мы видим это неправильным об-
разом, мы видим это через ментальные очки, которые, конечно же, находят,
что это не согласуется с нормальным порядком и истиной,  добрым здравием
и моральностью -- естественно, не согласуется. Это некая другая согласо-
ванность  пытается показать свое лицо несмотря на разум.  Некая согласо-
ванность,  которая не согласуется ни с чем, кроме себя. Другая "согласо-
ванность",  которую следует понять. Очень трудно допустить, что неудобно
старое,  а не новое.  И затем,  мало-помалу, возникает та или иная вещь.
Вещи возникают сами по себе;  то есть,  в тот момент, когда мы решаем не
смотреть на них с нашими обычными ментальными реакциями,  они  автомати-
чески показывают свое настоящее лицо: смотри, я такова. Они рассказывают
нам о своем чистом смысле.  И все раскрывает пред нами свой смысл. Разум
привык запирать все в клетку: убери клетку, и все наполнится смыслом.
     Но это грандиозный мир.  Чем он мельче,  тем более грандиозный. И в
конечном итоге,  что  не удивительно,  вся вселенная захватывается в ма-
леньком клетке. Все это одно и то же! То же самое движение. Остается га-
дать, зачем людям лететь на луну! Они хотят утопить маленькое в большом.
Но следует найти большое в маленьком.  Тело кажется очень простой вещью,
не так ли? Это тело, это "мое" тело, и, в конце концов, оно имеет только
одну форму.  Но это не так!  Это комбинация сотен сущностей,  которые не
знают ничего  друг  о друге и гармонизируется нечто более глубоким,  что
они не знают... Мать входила в великий лес. Куда он вообще вел? Беспоря-
док и хаос,  как только вы пытались засунуть туда свой нос:  так что, ты
хочешь сделать нечто лучшее нашего автоматизма? Ну, посмотри на свое ре-
бячество.  Следует  обладать предельным ребячеством,  чтобы иметь отвагу
делать такую работу.  Следует отважиться разучиться всему. Ментально все
очень хорошо,  можно выделывать милую ментальную анти-ментальную акроба-
тику,  но когда ты имеешь дело с телом:  разучиться ходить... разучиться
дышать?  Никто никогда должным образом не оценит... я чуть не сказал ге-
роизм Матери,  но здесь нечто иное,  более простое и более  ужасное:  вы
должны  иметь  нервы  из стали.  Такой долгий путь лежит между привычным
состоянием тела,  его почти полным несознанием,  к которому мы привыкли,
потому что "это так", и совершенным пробуждением сознания, откликом всех
клеток,  всех органов,  всех функций...  кажется,  что между этими двумя
состояниями  века  работы.  И всякий раз,  когда пробуждается и входит в
движение трансформации некий новый элемент,  ты чувствуешь, что все сле-
дует начать сызнова -- все, что казалось тебе сделанным, нужно переделы-
вать.  Но это не верно:  на самом деле ты не переделываешь ту  же  самую
вещь;  это аналогичная вещь в новом элементе, которую ты раньше просмот-
рел или оставил в стороне,  потому что она была не готова, а сейчас, бу-
дучи готовой,  она пробуждается и хочет занять подобающее себе место. Но
это порождает чудовищный беспорядок,  и требуется все начинать снова.  И
есть множество подобных элементов...
     Она ступала шаг за шагом,  тихо; слышался шорох ее длинной шелковой
мантии в коридоре, и вот она появлялась, улыбающаяся, смеющаяся. Она пы-
талась научит нас пути в никуда.

Деперсонализация

     Этот коридор  сам по себе был лесом.  Длинный коридор второго этажа
Ашрама, связывающий западное и восточное крыло.  Комната Матери была  на
самом верху восточного крыла,  на третьем этаже, напоминая большую каюту
корабля посреди желтых  цветов  огненного  дерева  и  шелеста  кокосовых
пальм. Она  должна  была уединиться в этой комнате в 1962 году,  никогда
больше не спускаясь вниз,  кроме как в 1973, чтобы присоединиться ко Шри
Ауробиндо под большим огненным деревом.  С момента так называемого забо-
левания в 1958 до своего уединения в 1962 был сначала долгий  подготови-
тельный период, чтобы прочистить почву леса, который открывался одновре-
менно со всех сторон (или становился все более густым,  если угодно). Но
лес начинался в коридоре.  Я вышла в 9:30, думая что полчаса мне хватит,
чтобы пройти через коридор и добраться  туда  [офис  Павитры,  где  Мать
обычно встречала меня],  но оказалось, что этого мало! И так и будет все
время, прямо до самого конца, все в большей степени и во всех подробнос-
тях:  масса  маленьких  индивидуальных образчиков на ее пути,  каждый со
своими проблемами, своей "болезнью", своим протестом, своим требованием.
И поскольку Мать уже давно перестала быть личностью,  ограниченной своим
"мешком с костями",  то она поглощала все это,  царственно и  полностью,
общую простуду и все остальное. А, ты хочешь быть трансформированной, не
так ли?  Что же, тогда ты должна трансформировать все... Тот вопрос, ко-
торый задавало тело, "как ты закрепишь это", был, прежде всего, погребен
подо всем,  что препятствовало этому закреплению.  Это была проблема  не
одного тела, а всех тел. Или же нужно полностью уединиться, но что озна-
чает трансформация уединенного тела, да и возможна ли она? Ты знаешь си-
туацию, конечно же. Из двадцатичетырехчасового дня не выпадает НИ ЕДИНОЙ
МИНУТЫ,  когда я одна. И в дополнении ко внешней толпе есть и внутренняя
толпа: отовсюду, все время, она валит и валит... О, все время, все боль-
ше и больше,  еще больше... Изо всех вещей, которые я видел с Матерью --
а  были  совсем ужасающие моменты -- я не встречал больше сверх-человека
или не-человека, чья жизнь столь бы пожиралась людьми без минутной пере-
дышки -- ей негде было укрыться,  кроме как в ванной комнате,  но даже и
там за ней могли наблюдать.  Ни единой секунды для самой себя,  в  собс-
твенной комнате,  чтобы  просто  подышать  воздухом  -- до самого конца.
По-человечески это непостижимо. Ни секунды, чтобы сбросить ношу. Они бы-
ли безжалостны,  все они.  Они будут безжалостными до конца, без единого
исключения.  Как если бы сговорились все обстоятельства,  чтобы отнять у
Матери ее собственную тюрьму,  лишить ее индивидуальности,  так сказать.
Но,  конечно же,  она ясно видела, что путь был везде, каждое мгновение,
во всем,  в хорошем,  плохом, благоприятном, неблагоприятном -- все нап-
равлялось к трансформации,  в правильном направлении.  Может показаться,
что попытка использовать эту индивидуальность, это тело, чтобы трансфор-
мировать целое,  то есть, использовать эту форму тела, чтобы воздейство-
вать  на  универсальную телесную субстанцию,  оборачивается нескончаемым
усилием.  Нет конца трудностям,  нет конца битве!  Следует поистине быть
"бойцом"  --  "боец"  - более точное слово,  чем "воин":  не ты ведешь с
кем-то войну,  а все о