ла бабушка.
   - Нет, - сказал он. Но я не думаю, чтобы слова ее  до  него  дошли.  Он
встал. Даже Эб Сноупс и тот за ним следил, - его нож с пучком  шпината  на
кончике повис в воздухе, не дойдя до рта.
   - Да, - сказал кузен Филипп. Но на лице  его  снова  появилось:  "какая
красавица". - Да, - сказал он. Он поблагодарил  бабушку  за  обед.  Вернее
сказать, заставил свой язык произнести подобающие слова. Они не показались
нам очень вразумительными, но он, по-моему, на это  никакого  внимания  не
обращал. Он поклонился.
   Ни на бабушку,  ни  на  Что-нибудь  вообще  он  не  смотрел.  Он  снова
повторил: "Да". И вышел. Мы с Ринго  проводили  его  до  парадных  дверей,
посмотрели, как он садится на лошадь и, сидя на ней с обнаженной  головой,
смотрит на окна верхнего этажа. Смотрел он на окна бабушки, а рядом  с  ее
комнатой была наша с Ринго. Кузина  же  Мелисандра  не  могла  его  видеть
вообще, потому что  она  лежала  в  постели  на  другой  половине  дома  и
Филадельфия все еще, наверное, мочила  салфетки  в  холодной  воде,  чтобы
менять у нее на голове компрессы. Сидел  на  лошади  он  хорошо  -  легко,
свободно, откинувшись  в  седле,  повернув  ступни  вовнутрь  и  держа  их
перпендикулярно голени, как учил меня отец. И лошадь у него была хорошая.
   - Чертовски хорошая лошадь, - сказал я.
   - Беги за мылом, - сказал Ринго.
   Но я и так уже кинул  быстрый  взгляд  в  переднюю,  хотя  слышал,  что
бабушка разговаривает с Эбом Сноупсом в столовой.
   - Она еще там, - сказал я.
   - Ха, - сказал Ринго. - Один раз я еще дальше от нее чертыхнулся  и  то
пришлось мыло глотать.
   Тут кузен Филипп пришпорил коня  и  ускакал.  Так,  во  всяком  случае,
решили мы с Ринго. Еще два часа назад никто о нем даже не  слышал;  кузина
Мелисандра видела его только два раза и оба раза сидела, зажмурив глаза, и
кричала. Но когда мы стали старше, мы с Ринго поняли, что кузен Филипп был
единственным среди нас, кто поверил хотя бы на миг, что прощается  с  нами
навек, и не только бабушка и Лувиния знали, что это не так,  но  и  кузина
Мелисандра тоже это знала, несмотря на  то,  что  ему  так  не  повезло  с
фамилией.
   Мы вернулись в столовую. И тут я понял, что Эб Сноупс нас ждет.  И  тут
мы с Ринго сообразили, что  он  собирается  попросить  о  чем-то  бабушку,
потому что никто не любит оставаться с  ней  с  глазу  на  глаз,  когда  о
чем-нибудь ее просит, даже если не опасается наперед, что из этого  выйдут
одни неприятности. Мы знали Эба уже  больше  года.  Мне  надо  было  сразу
догадаться, в чем тут дело, как догадалась бабушка. Он встал.
   - Ну что ж, миз Миллард, - начал он. - Сдается мне, что теперь  никакой
опасности вам не грозит, раз Бед Форрест со своими  молодчиками  находится
тут поблизости, в Джефферсоне. Но покуда все еще не  утихомирилось,  я  на
денек-другой оставлю у вас своих лошадей.
   - Каких лошадей? - спросила бабушка. Они с Эбом не просто смотрели друг
на Друга. Они друг за другом следили.
   - Да этих, захваченных утром лошадок, - сказал Эб.
   - Каких лошадок? - спросила бабушка. Тут Эб и сказал:
   - Моих лошадок. - Эб все еще за ней следил.
   - Почему? - спросила бабушка. Эб понял, о чем она спрашивает.
   - Я здесь единственный взрослый мужчина, - сказал он. Потом добавил:  -
И первый их заметил. Они гнались  за  мной  еще  до  того...  -  Потом  он
заговорил быстрее; глаза у него на секунду остекленели, но сразу же  снова
сверкнули в  колючих  зарослях  грязновато-серой  растительности  и  стали
похожи на два осколка битой посуды, запутавшиеся в вытертом половике.
   - Военный трофей! Я их  сюда  привел!  Я  их  сюда  заманил  -  военная
хитрость! И как я есть  в  наличии  один-единственный  военный  по  званию
солдат конфедератской армии...
   - Какой вы солдат! - сказала  бабушка.  -  Вы  сами  поставили  условие
полковнику Сарторису, я слышала. Вы сами ему сказали, что  будете  у  него
вольнонаемным капитаном конницы и больше ничем.
   - Я же и хочу им быть! - сказал Сноупс. - Разве я не  привел  сюда  все
шесть лошадок - мое личное имущество - словно на одном поводке?
   - Ха! - произнесла бабушка. - Военные трофеи или  любая  другая  добыча
может кому-нибудь принадлежать - будь то мужчина  или  женщина,  -  только
когда ее принесешь домой, скинешь с плеч и можешь о ней забыть. У  вас  не
было времени добраться домой даже с той лошадью, на которой вы  ехали.  Вы
заскочили в первые же открытые ворота, вам было все равно, чьи.
   - Да, не те ворота, что надо, - сказал он. Глаза его уже не были похожи
на кусочки фаянса. Они ни на что не были похожи. Но  лицо  его,  по-моему,
все равно  будет  выглядеть,  как  старый  половик,  даже  когда  он  весь
поседеет. - Поэтому, надо думать, мне и в город  придется  переть  пешком.
Женщина, которая... - голос его прервался. Они с  бабушкой  молча  глядели
друг на друга.
   - Лучше вам этого не произносить, - сказала бабушка.
   - Да, мэм, - согласился он. И не произнес. -  Человеку,  у  кого  своих
семь лошадей, вряд ли дадут взаймы мула?
   - Не дадут, - сказала бабушка. - Но пешком вам идти не придется.
   Мы вышли на лужайку. Наверно, даже Эб не догадался, что  бабушка  сразу
выведала, где он, как ему казалось, надежно  припрятал  первую  лошадь,  и
велела пустить ее вместе с остальными шестью. Он нес свое седло и уздечку.
Однако он опоздал. Шесть лошадей свободно разгуливали по усадьбе,  седьмая
была привязана постромкой к воротам. Это была не  та  лошадь,  на  которой
приехал Эб, потому что на той было клеймо. Ведь Эб достаточно  давно  знал
бабушку. Мог бы догадаться. Может,  он  и  догадывался.  Но  сдаваться  не
хотел. Он отворил ворота.
   - Что же, - сказал он, - время идет. Мне, пожалуй, пора...
   - Обождите,  -  сказала  бабушка.  И  тогда  мы  поглядели  на  лошадь,
привязанную к забору; на первый взгляд она казалась лучшей, из семи.  Надо
было очень внимательно приглядеться, чтобы заметить, что  у  нее  на  ноге
слегка растянуто сухожилие - наверно, смолоду ее  перетрудили,  наваливали
не глядя.
   - Берите эту, - сказала бабушка.
   - Не моя, - сказал Эб. - Ваша она. Вот я сейчас...
   - Берите эту, - сказала бабушка. Эб долго на  нее  глядел.  Можно  было
сосчитать до десяти, не меньше.
   - Это же черт те что, миз Миллард! - воскликнул он.
   - Я уже говорила вам, чтобы вы  здесь  не  смели  ругаться!  -  сказала
бабушка.
   - Да, мэм, - сказал Эб. А потом выразился опять: - Это же черт те  что!
- Он пошел на лужайку, вставил мундштук к привязанной лошади, шваркнул  на
нее седло, сдернул веревку, которой она была привязана, и  закинул  ее  за
забор, сел верхом, а бабушка стояла тут же, пока он не выехал за ворота  и
Ринго не закрыл за ним, и тут я впервые заметил на воротах цепь  и  засов,
снятые с дверей коптильни; Ринго запер ворота, отдал бабушке ключ, а Эб на
минуту задержался, глядя на бабушку с лошади.
   - Что же, день добрый, - сказал он. - Я вот только надеюсь, в интересах
Конфедерации, что Беду Форресту не придется цапаться с вами  насчет  своих
лошадок.
   Потом он произнес опять, на этот раз еще обиднее,  может,  потому,  что
уже сидел на лошади мордой к воротам: - А не то, черт  возьми,  глазом  не
моргнешь, как останется он с одной разнесчастной пехотой! Будь я  проклят,
если это не так.
   Потом и он уехал. Если бы время от времени  не  подавала  голос  кузина
Мелисандра, да если б еще не шесть лошадей  с  тавром  США,  выжженным  на
крупе, стоявших у нас на усадьбе, можно было подумать,  что  ничего  и  не
произошло. Во всяком случае, мы с  Ринго  решили,  что  все  уже  кончено.
Филадельфия то и дело спускалась с кувшином, чтобы набрать свежей воды для
компрессов кузине Мелисандре, но мы считали, что немного погодя  это  тоже
всем надоест и кончится. Но тут Филадельфия снова пришла вниз, в  комнату,
где бабушка перекраивала для Ринго пару  армейских  штанов,  которые  отец
последний раз носил дома. Филадельфия молча стояла в дверях, пока  бабушка
ее не спросила:
   - Ну, что там еще?
   - Она просит банджо.
   - Что? - спросила бабушка. - Мою лютню? Она на  ней  не  умеет  играть.
Ступай наверх. - Но Филадельфия не двигалась с места.
   - Можно, я попрошу маму прийти пособить?
   - Нет, - сказала бабушка. - Дай Лувинии передохнуть. Ей и так досталось
больше, чем надо. Ступай наверх, дай  Мелисандре  еще  вина,  если  ничего
лучше придумать не можешь.
   Она сказала нам с Ринго, чтобы мы ушли, куда хотим, лишь бы  нас  здесь
не было, хотя и во дворе было слышно, как кузина Мелисандра  разговаривает
с Филадельфией. Мы даже раз  слышали  голос  бабушки,  хотя  говорила  все
больше кузина Мелисандра, - она сказала бабушке, что уже ее простила,  что
ничего ведь не случилось и что ей нужно только одно  -  покой.  А  немного
погодя из своей хижины вышла Лувиния, хотя за ней никто  не  посылал,  она
поднялась наверх, и теперь похоже было, что и ужина не будет  вовремя.  Но
Филадельфия в конце концов сошла вниз, приготовила ужин и  понесла  кузине
Мелисандре еду на подносе наверх. Мы даже перестали есть, прислушиваясь  к
голосу Лувинии из комнаты бабушки, но потом  и  Лувиния  спустилась  вниз,
поставила поднос с нетронутым ужином на стол и  встала  возле  бабушкиного
стула, держа в руке ключ от сундука.
   - Ладно, - сказала бабушка. - Ступай, зови Джоби и Люция.
   Мы взяли фонарь и лопаты. Мы пошли  в  сад,  откинули  ветки,  выкопали
сундук, достали оттуда лютню, закопали  сундук,  закидали  яму  ветками  и
принесли бабушке ключ. Нам с Ринго из нашей комнаты было слышно  кузину  и
бабушку. Права была бабушка. Мы долго слышали ее голос, и бабушка была  до
того права, что могла бы еще и не то сказать. Немного погодя взошла  луна,
и нам из окна стал виден сад и кузина  Мелисандра  на  скамейке  в  лунном
свете, поблескивающем на перламутровых инкрустациях лютни, и  Филадельфия,
присевшая на калитку с покрытой фартуком головой. Может, она  спала.  Ведь
было уже поздно. Но я себе не представляю, как она могла спать...
   Мы и не услышали бабушкиных шагов, когда она вошла к нам  в  комнату  в
накинутой на ночную рубашку шали и со свечой в руке.
   - Еще немного, и я, наверно, тоже этого не вынесу,  -  сказала  она.  -
Ступай, буди Люция и скажи, чтобы он запрягал мула, - приказала она Ринго.
- А ты принеси мне перо, чернила и лист бумаги.
   Она даже не присела к столу. Стоя возле  бюро,  при  свече,  которую  я
держал,  она  писала  твердой  рукой,   ровно   и   немногословно.   Потом
подписалась, но не складывала бумагу и дала чернилам подсохнуть,  пока  не
пришел Люций.
   - Эб Сноупс говорил, будто мистер Форрест в Джефферсоне, - сказала  она
Люцию. - Разыщи его, скажи, что я жду его утром  к  завтраку  и  чтобы  он
привез этого молодого человека.
   Она была знакома с генералом Форрестом еще в Мемфисе, до того,  как  он
стал генералом. Он вел дела с  торговой  фирмой  деда  Милларда  и  иногда
приезжал посидеть с дедом на веранде, а иногда у них ужинал.
   - Можешь сказать, что у меня припасено для  него  шесть  захваченных  у
янки лошадей, - добавила бабушка. - И не бойся ни воров, ни солдат.  Разве
у тебя не стоит на бумаге моя подпись?
   - Я их и не боюсь, - сказал Люций. - Ну, а если эти янки...
   - Понятно, -  сказала  бабушка.  -  Ха,  совсем  забыла.  Ты  ведь  все
дожидался янки, а? Но те, сегодня утром, кажется, так заботились  о  своей
свободе, что даже не  имели  времени  поговорить  о  твоей.  Ступай-ка,  -
сказала она. - Неужели ты думаешь, что какой-нибудь янки осмелится на  то,
на  что  не  осмелится  ни  один  солдат-южанин,  даже   бродяга?   А   вы
отправляйтесь спать, - сказала она нам.
   Мы улеглись вдвоем на тюфяк Ринго. Мы слышали топот  мула,  на  котором
уехал Люций. Потом мы снова услышали топот мула и сначала даже не  поняли,
что спали и мул уже возвращается, а  луна  клонится  к  западу,  и  кузина
Мелисандра с Филадельфией ушли из сада туда, где Филадельфии будет удобнее
спать, чем на  твердой,  впивающейся  в  спину  калитке,  закрыв  фартуком
голову, или где хотя бы будет потише. Потом мы услышали, как Люций  ощупью
карабкается по лестнице, но так и не услышали приближения бабушки,  потому
что она уже была на верхней площадке и говорила Люцию, чтоб он не  так  уж
старался не шуметь.
   - Говори, - сказала она. - Я не сплю,  но  по  губам  читать  не  умею,
особенно в темноте.
   - Генерал Форрест передают с почтением привет, - доложил  Люций,  -  но
сегодня утром к завтраку быть не смогут, потому им  надо  как  раз  в  это
время  задать  трепку  генералу  Смиту  [командовал  отрядом  северян,  по
приказанию Гранта захватившим и сжегшим Оксфорд  в  1864  г.]  у  развилки
Толлэхетчи. Если они не уйдут чересчур  далеко  в  другую  сторону,  когда
покончат с генералом Смитом, то с радостью примут ваше приглашение, будучи
здесь по соседству. И потом они сказали: "Какой молодой человек?"
   Бабушка так долго молчала, что можно было сосчитать до пяти. Потом  она
спросила:
   - Что?
   - Он говорит: "Какой молодой человек?"
   Тут уж можно было сосчитать до десяти. Мы  слышали  только,  как  дышит
Люций. Бабушка спросила:
   - Ты вытер насухо мула?
   - Да, мэм.
   - Отвел его назад на выгон?
   - Да, мэм.
   - Тогда ступай спать, - сказала бабушка. - И вы  тоже,  -  сказала  она
нам.
   Генерал Форрест выяснил, какой молодой человек. В этот раз мы  тоже  не
заметили, что спали, однако тут уж был не какой-нибудь  один  мул.  Солнце
еще всходило, когда мы услышали голос бабушки  и  спросонок  добрались  до
окна, и, по сравнению с увиденным, все вчерашнее  показалось  ерундой.  На
этот раз их собралось не меньше пятидесяти, правда, уже  в  сером;  кругом
полным-полно было всадников, во главе  с  кузеном  Филиппом,  -  он  сидел
верхом почти на том же месте, что и вчера, смотрел вверх на бабушкины окна
и опять не видел ни окон, ни чего-нибудь другого. Теперь у него  появилась
шляпа. Он тискал ее, прижимая к груди, и был  небрит.  Вчера  он  выглядел
моложе, чем Ринго, потому что Ринго выглядит лет на десять старше меня,  а
сейчас, когда первые солнечные лучи золотили щетину на его лице, превращая
ее в мягкий пушок, он выглядел даже моложе  меня,  но  лицо  у  него  было
осунувшееся и усталое, словно он всю ночь не спал; было в его лице  и  еще
что-то: словно он не только не спал эту ночь,  но,  видит  бог,  не  будет
спать и следующую, если это хоть как-то зависит от него.
   - Прощайте, - сказал он. - Прощайте,  -  потом,  круто  повернув  коня,
пришпорил его и поднял над головою новую шляпу, как вчера поднимал  саблю,
после чего вся кавалькада двинулась  через  цветочные  клумбы,  лужайку  и
прочее назад, по дороге к воротам, а бабушка смотрела на  них  из  окна  в
ночной рубашке и кричала куда громче, чем любой мужчина, кто бы он ни  был
и чем бы ни занимался:
   - Клозет! Клозет! Эй, вы. Клозет!
   Поэтому мы позавтракали рано. Бабушка послала Ринго, прямо как он  был,
в ночной сорочке, будить Лувинию и Люция. Люций оседлал мула еще до  того,
как Лувиния затопила печь. На этот раз бабушка не стала писать записки.
   - Поезжай к развилке Толлэхетчи, - сказала она Люцию, - сиди там и  жди
его, сколько понадобится.
   - А если бой уже начался? - спросил Люций.
   - Ну и что? - спросила бабушка. - Какое тебе до этого дело,  да  и  мне
тоже? Твое дело разыскать Бедфорда Форреста. Скажи, что это очень важно  и
много времени не отнимет. Но без него сюда носа не показывай.
   Люций уехал. Его не было целых четыре дня. Он даже не поспел  вернуться
к свадьбе и появился на дороге к  дому  только  перед  заходом  солнца  на
четвертый день, вместе с двумя  солдатами  на  фуражной  повозке  генерала
Форреста, к заднику которой был приторочен мул. Он сам  не  знал,  где  он
был, но так и не добрался ни до какой битвы.
   - Я даже ее не слышал, - рассказывал он  Джоби,  Лувинии,  Филадельфии,
Ринго и мне. - Если война всегда уходит так далеко и так быстро, не пойму,
как они успевают драться.
   Но тогда уже все было  позади.  Это  произошло  на  другой  день  после
отъезда Люция. На этот раз после  обеда,  но  теперь  мы  уже  привыкли  к
солдатам. Правда, эти солдаты были другие, их было только пять, мы еще  ни
разу не видели их так мало, и, как нам  казалось,  солдаты  только  тем  и
занимаются, что либо вскакивают во дворе у нас  на  лошадей,  либо  с  них
соскакивают и, носясь во весь опор, топчут бабушкины клумбы. Эти  же  были
офицеры, и, наверное, я все же не так  много  видел  военных,  потому  что
никогда не видел на мундирах столько галунов. Они рысью подъехали  к  дому
словно с верховой прогулки, и встали как  вкопанные,  не  помяв  ни  одной
бабушкиной клумбы, а генерал Форрест спешился и, на ходу сняв шляпу, пошел
по дорожке к передней веранде, где его дожидалась бабушка; это был большой
запыленный человек с большой  бородой,  такой  черной,  что  она  казалась
синей, и с глазами, как у сонного филина.
   - Ну вот, мисс Рози, - сказал он.
   - Не зовите меня Рози, - сказала  бабушка.  -  Входите.  Скажите  своим
джентльменам, чтобы они слезли с лошадей и шли в дом.
   - Они обождут здесь, - сказал генерал Форрест. - Нам недосуг. Мои планы
немножко... - Тут мы вошли в библиотеку. Сесть он не пожелал. Вид у него и
правда был усталый, но в нем чувствовалось какое-то оживление, а не просто
усталость. - Ну, вот, мисс Рози, - сказал он. - Я...
   - Да не зовите вы меня Рози! -  повторила  бабушка.  -  Неужели  нельзя
называть мне хотя бы Розой?
   - Да, мэм, - сказал он. Но не смог. Во всяком случае, так и не  назвал.
- Сдается мне, что мы оба сыты по горло. Этот молодой человек...
   - Ха, - сказала бабушка. - Еще позапрошлой ночью вы  спрашивали,  какой
молодой человек? А где он? Я же передавала, чтобы вы привезли его с собой.
   - Он под арестом, - сказал генерал Форрест, и в словах его слышалась не
просто усталость. - Я ухлопал четыре дня на то, чтобы завлечь Смита  туда,
куда мне нужно. После чего даже вон тот мальчуган мог бы вести с ним  бой.
- Он говорил "ухлопать" вместо "потратить" и "тягал" вместо "таскал".  Но,
наверное, если ты умеешь так воевать,  даже  бабушке  все  равно,  как  ты
разговариваешь.
   - Не стану докучать вам подробностями. Да он и сам их не знал. От  него
требовалось одно - точно выполнить мой приказ. Уж  как  только  я  ему  ни
объяснял, что надо делать, - от и до, - с  той  минуты,  как  он  от  меня
уедет, и до той, когда вернется ко мне назад, разве что не нарисовал  план
на полах  его  мундира!  Ему  было  положено  войти  в  соприкосновение  с
противником и сразу же отступить. И солдат я дал ему столько, чтобы он  не
мог ничего затеять. Долго ему втолковывал, как быстро им отступать,  какую
при этом поднять шумиху и даже как ее устраивать.  И  что,  по-вашему,  он
сделал?
   - Могу сказать, - ответила бабушка. - Вчера в пять часов утра он  сидел
верхом на лошади и орал "прощайте" у меня под окном, а весь  двор  за  ним
был забит его солдатами.
   - Он разделил свой отряд надвое, половину  и  в  самом  деле  загнал  в
заросли, чтобы они там подняли шум, а вот другую половину - самых  что  ни
на  есть  отчаянных  дурней  -  двинул  в  сабельную  атаку  на   авангард
противника. Ни одного выстрела он  не  сделал.  Оттеснил  передовой  отряд
прямо в центр основных сил Смита и  так  его  напугал,  что  Смит,  выслав
навстречу свою кавалерию, отошел под ее прикрытием назад, и  теперь  я  не
знаю, я его изловлю или, наоборот,  он  меня.  Начальник  военной  полиции
вчера вечером наконец-то поймал  этого  парня.  Он,  видите  ли,  вернулся
назад, подобрал остальных тридцать солдат своей роты и  уже  успел  пройти
двадцать миль, подыскивая, на кого бы ему еще напасть. "Хотите, чтобы  вас
убили?" - спрашиваю. - "Да не особенно, - он говорит, - но  в  общем  меня
мало трогает, убьют меня или нет". - "Тогда и меня  это  мало  трогает,  -
сказал я, - но вы рисковали целой ротой мои