перевели  в  ночную
эскадрилью. Вот в чем смех-то.
     -  Смех-то,  оно  конечно,  смех,  - сказал я. - Но разве нельзя ничего
сделать?
     -  Как это нельзя? Знай себе следи за воздушной заслонкой и старайся не
гробануться.   Держись   за   воздух  и  не  садись,  пока  не  расстреляешь
осветительные  ракеты. Я все обмозговал. Я буду болтаться в воздухе, пока не
выпущу  все ракеты и пока солнце не взойдет. Я и днем-то не умею управляться
с "кэмелом". А они ничего не знают.
     -  И все-таки, - сказал я,- вы сделали больше, чем обещали. Вы прогнали
его с европейской земли.
     -  Во-во,  -  сказал он. - Тоже ведь смехота. Он поедет в Англию, а там
мужчин  и  вовсе  не  осталось.  Столько  баб  и  ни  одного  мужчины старше
четырнадцати  или  моложе  восьмидесяти,  так  что  ему  никто  не  поможет.
Смехота, да и только.



VII


     В  июле  я все еще служил при штабе и учился ходить на протезе, сидя за
столом,  на  котором  стояла  бутылка  с  клеем  да  еще  одна  - с красными
чернилами  и  лежал  нож  для  бумаги  да  груда  конвертов  - то чистых, то
засаленных,  но всегда тощих, почти пустых, - с адресами городов, деревень и
деревушек  в  Англии;  и вдруг однажды я наткнулся на американский адрес: он
стоял  на  обычном  конверте,  с письмом, и на маленьком пакете. В письме не
было ни даты, ни обратного адреса.

     "Дорогая тетя Дженни!
     Я  получил  шерстяные  носки  которые  от Элноры. Они как раз подошли я
отдал  их  денщику и ему в самый раз. Мне здесь нравится лучше чем где я был
раньше  потому  что  они хорошие ребята только вот чертовы кэмелы. В церковь
сколько  надо  хожу  когда  она  есть  а  то бывает что нету. Они тут служат
службы  для механиков им оно видать нужнее и я здорово занят по воскресеньям
но  я  хожу сколько надо. Я здорово обязан Элноре за носки и они в самый раз
и  ты ей скажи а про денщика лучше не говори. Передай привет Айсому и неграм
и  дедушке  я получил от него деньги и все как надо а только на войне все до
чертиков дорого.
                                                       Джонни".

     Что  ж, Мальбруки войн не разжигают {10}. Для того чтобы разжечь войну,
надо сказать очень много зажигательных слов. Вот, наверно, почему.
     Пакет,  как  и  письмо, был адресован миссис Вирджинии Сарторис в город
Джефферсон,  штат  Миссисипи, и я не понимал, что же он мог ей послать; я не
верил,  что  он  способен  ходить  по  магазинам, да еще на чужбине, выбирая
какой-нибудь  милый  пустячок, из тех, что так нравятся женщинам. Сарторис -
если  бы  ему пришло в голову сделать тетке подарок - мог послать ей обломок
коленчатого  вала  или  связку  поршневых  колец,  подобранных возле сбитого
немецкого  самолета.  И  вот  я  вскрыл  пакет.  И потом сидел, глядя на его
содержимое.
     Конверт   с   адресом,  несколько  измятых  бумажонок,  ручные  часы  с
задубевшим  от  высохшей бурой крови ремешком, защитные очки с одним стеклом
да серебряная пряжка с монограммой - вот все, что было в пакете.
     Так  что  я  мог  не читать письмо. Я не должен был вскрывать пакет, но
мне  захотелось  его вскрыть. Мне не хотелось читать письмо, но я должен был
его прочитать.

     "...эскадрилья Британских военно-воздушных сил. Франция 5.06.1918 г.
     Мадам!
     Я  должен с прискорбием сообщить Вам, что вчера утром Ваш сын погиб. Он
был  сбит  над  вражескими  окопами  во время выполнения боевого задания. Не
из-за  собственной  небрежности  или  недостатка  мастерства. Он был хорошим
воином.  Его сбили превосходящие силы врага, на машинах, которые лучше наших
и  по  скорости  и  по  высоте,  что  является трагедией, но не виной нашего
правительства,  которое  снабдило бы Армию более совершенными машинами, если
бы  таковые  имелись в его распоряжении, что не может служить Вам утешением.
Другой  наш  пилот,  мистер  Р.  Кайерлинг,  находившийся на 1000 футов ниже
Вашего  сына,  не смог подняться так высоко, чтобы прийти ему на помощь, так
как  Ваш  сын  очень  заботился  о  своей  машине  и  на  прошлой неделе ему
поставили  новый  двигатель. Мистер Кайерлинг заявил, что машина Вашего сына
была  охвачена  пламенем  в  десять  секунд, и он увернулся от машины Вашего
сына,   потому  что  она  скользила  на  крыло,  пока  вражеские  пилоты  не
отстрелили  у  нее  стабилизатор,  после  чего она вошла в штопор. Мне очень
горько  посылать  Вам такое известие, но, может быть, Вас немного утешит тот
факт,  что  Ваш  сын  был похоронен по христианскому обряду, со священником.
Остальное  имущество  Вашего  сына  будет выслано Вам через некоторое время.
Всегда Ваш, и пр.,
     С. Кей, майор.

     Он  похоронен  на  кладбище  к  северу от Сан-Вааса, и мы надеемся, что
этот   район  больше  не  подвергнется  артиллерийскому  обстрелу,  так  как
надеемся,  что  вскоре  наступит  мир,  а  Вашего  сына  отпевал наш военный
священник,  потому что там было только две наших машины и семь вражеских, но
машина,  которую  пилотировал  Ваш  сын, упала на территорию, занятую нашими
войсками.
     С. К, м-р".
     Здесь  же  были  письма  его  тетки,  несколько  штук,  и  все довольно
короткие.  Я  не  знаю,  почему  он  их  хранил,  но,  так  или  иначе,  они
сохранились.  Может быть, он просто забыл их выбросить - так же, как счет от
лондонского портного.
     "...Не  засматривайся  на иностранок. Я сама пережила войну и знаю, как
ведут  себя  женщины  во  время  войны,  - они даже на северян, на этих янки
вешались. А уж с таким лоботрясом и повесой, как ты..."
     И еще:
     "...что  пора  тебе  возвращаться  домой. Дедушка стареет, а эта война,
похоже,  никогда  не  кончится.  Так что приезжай. Пускай воюют янки. Это их
война. Нам до нее нет дела".
     И  все. И так всегда. Отвага, доблесть - люди называют это по-разному -
лишь  вспышка, миг вознесения, молния, блеснувшая в вековечной тьме. Молния,
-  вот в чем дело. Она слишком ослепительна, слишком неистова - и поэтому не
может  длиться.  То,  что  длится,  не вспыхивает, а тлеет. Мгновение нельзя
продолжить,  и оно сохраняется только на бумаге: картинка, несколько слов...
поднеси  к  ним спичку, бледный безобидный огонек, который может зажечь даже
ребенок,  - и они исчезнут навеки. Крохотная лучинка с серной головкой живет
дольше,  чем память или печаль; слабый огонек оказывается сильнее доблести и
отчаяния.




КОММЕНТАРИИ
                               (А. Долинин)

     Этот  рассказ,  написанный  в  начале  1931 г., Фолкнер считал лучшим в
сборнике.  Поясняя смысл названия, писатель сказал в Виргинском университете
(1957  г.),  что  люди, прошедшие войну, "в каком-то смысле... действительно
мертвы,  физически  они  изношены,  не  годны  для послевоенного мира. Не то
чтобы  они  отвергли этот новый мир, они просто не годились для него, изжили
себя"  (Фолкнер  У.  Статьи, речи...). Главный герой рассказа Джон Сарторис,
его  брат-близнец  Баярд  и  все  члены их семейства постоянно упоминаются в
произведениях  йокнапатофского  цикла  (см.,  например,  роман  "Сарторис" и
др.).

     {1}  ...с  одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года. -
11  ноября  1918  г.  в  Компьенском  лесу  на севере Франции было подписано
перемирие  между  Германией  и  союзниками,  положившее конец Первой мировой
войне.

     {2}.  "Звездой"  за  бои  при  Монсе... - Имеется в виду медаль "Звезда
1914  года",  которая  выдавалась  всем  без  исключения  лицам, проходившим
службу  с  5 августа по 22 ноября 1914 г. на территории Франции или Бельгии.
Иногда  ее  называют  "Звездой  Монса"  (см.  коммент.  к  с.  35).  Фолкнер
допускает  здесь  анахронизм,  так как эта медаль была учреждена лишь в 1917
г.

     {3}  Сэндхерст  -  военный колледж сухопутных войск Великобритании близ
одноименной деревни в графстве Беркшир.

     {4}.  ...четвертого  августа  тысяча девятьсот четырнадцатого года. - В
этот день Великобритания объявила войну Германии.

     {5}.  ...накануне  падения  Камбрэ.  -  Действие рассказа происходит во
время  наступления  немецких  войск на Амьен в марте - апреле 1918 г., когда
немцы  прорвали  укрепленную  полосу  англичан  и  достигли  рубежа  в 18-ти
километрах  от  Амьена.  Упоминание  о  Камбрэ  в данном контексте ошибочно,
поскольку  этот  французский город был оккупирован немцами с 26 августа 1914
г. по 8 октября 1918 г.

     {6}.   Харроу  -  одна  из  старейших  привилегированных  мужских  школ
закрытого типа в Англии (основана в 1571 г.).

     {7}.  ...что  лафайетовцы  ждут  его... - Имеется в виду, Лафайетовская
эскадрилья,   подразделение   французской   авиации,   в   котором   служили
американские  летчики-добровольцы.  Названа  в  честь маркиза Мари Жозефа де
Лафайета  (1757-1834),  французского политического деятеля, который принимал
участие в Войне за независимость США.

     {8}.  ...визг  из-под пиратских усов, - вроде как в оперетте Гилберта и
Салливана.   -  Английский  композитор  Артур  Салливан  (1842-1900)  и  его
постоянный   соавтор  драматург  Уильям  Гилберт  (1836-1911)  написали  ряд
чрезвычайно  популярных комических оперетт и среди них - "Пейзанские пираты"
(1879).

     {9}.  ...солдаты  из  анзаковского батальона. - Анзак - австралийские и
новозеландские войска, участвовавшие в Первой мировой войне.

     {10}.   ...Мальбруки  войн  не  разжигают.  -  Аллюзия  на  французскую
народную песню "Мальбрук в поход собрался". 



   Уильям Фолкнер
   Роза для Эмили


                           Перевод И. Берштейн


--------------------------------------------------------------------------
Источник: Уильям Фолкнер. Собрание сочинений в девяти томах, том 3,
М: Терра, 2001, стр. 122-132.
Электронная версия: В. Есаулов, май 2004 г.
--------------------------------------------------------------------------



I


     Когда мисс Эмили Грирсон умерла, на похороны явился весь город, мужчины
по   старой  памяти  -  принести  дань  уважения,  так  сказать,  рухнувшему
монументу,  а  женщины  больше  из  любопытства  -  заглянуть внутрь дома, в
котором   лет   по  крайней  мере  десять  никто  не  бывал,  кроме  старого
слуги-садовника, он же повар.
     Дом   был   большой,   прямоугольный,   на   бревенчатом   каркасе,   с
оштукатуренными,  когда-то  белыми  стенами, украшенный башенками, шпилями и
витыми  перильцами  в  тяжеловесно-легкомысленном  вкусе  семидесятых годов.
Улица,  на  которой  он  стоял,  была у нас раньше самой аристократической в
городе,   но  потом  надвинулись  гаражи  и  хлопкоочистительные  фабрики  и
зачеркнули  на  ней  все  августейшие  имена,  один  только  дом  мисс Эмили
оскорблял  взор, упрямо и кокетливо вознося над бензоколонками отжившее свое
безобразие.
     И  вот  теперь мисс Эмили воссоединилась с носителями августейших имен,
покоящимися  на  кладбище  под  сенью дубов в шеренгах безымянных солдатских
могил южан и северян, что пали в сражении под Джефферсоном.
     Живая,  мисс Эмили была у нас традицией, общим долгом и заботой, своего
рода  наследственным  обязательством,  взваленным  на город еще в 1894 году,
когда  полковник  Сарторис, тогдашний мэр, - тот самый, что произвел на свет
указ,  запрещающий  негритянкам  появляться на улицах без передника, - после
смерти  ее  отца  навечно  освободил ее от налогов. Конечно, милости бы мисс
Эмили  не приняла, полковнику Сарторису пришлось сочинить целую историю, что
будто  бы  отец  мисс  Эмили  ссудил  городу деньги и теперь город, по чисто
финансовым  соображениям,  предпочитает рассчитываться с нею таким способом.
Надо  было  быть  человеком  его  поколения  и склада мыслей, чтобы выдумать
такое, и надо было быть женщиной, чтобы этой выдумке поверить.
     А  когда  в  мэры и муниципальные советники прошло следующее поколение,
придерживавшееся  более  современных  взглядов,  этот  давний  уговор уже не
встретил  прежнего  понимания.  И  к  началу  нового года ей была направлена
налоговая ведомость. Наступил февраль - никакого ответа. Ей послали письмо с
просьбой,  когда ей будет удобно, посетить приемную шерифа. Еще через неделю
мэр  написал  ей  сам,  выражая готовность заехать лично или прислать за ней
свой   автомобиль,  и  получил  ответ,  писанный  жидкими  чернилами  тонким
витиеватым  почерком  на листке старомодного формата, - мисс Эмили сообщала,
что  теперь  вообще  не  выходит  из дому. В конверт, без дальних слов, была
вложена налоговая ведомость.
     Муниципальный  совет  собрался  на специальное заседание. И вот к ней в
дом,  куда  восемь  или десять лет, с тех пор как она перестала давать уроки
росписи  по фарфору, не ступала нога постороннего, явилась депутация. Старый
негр  впустил  посетителей  в  полутемную  прихожую,  откуда  наверх уходила
лестница,  скрываясь  в  еще более густой темноте. В доме стоял запах пыли и
запустения  -  спертый, тленный дух. Негр провел их в гостиную, заставленную
тяжелой  мебелью  в кожаной обивке. Он открыл ставень на одном окне, и стало
видно,  что  кожа  вся потрескалась, а когда они рассаживались, с нее лениво
поднялась лежалая пыль и плавно поплыла, кружась, в единственном луче света.
Перед  камином  на почерневшем золоченом мольберте стоял карандашный портрет
отца мисс Эмили.
     Все  встали,  когда  она  вошла - низенькая толстая старуха в черном, с
заправленной  за  пояс  тонкой  золотой цепочкой через грудь, опирающаяся на
черную  трость  с  тусклым  золотым набалдашником. Она была узкой в кости и,
наверно, поэтому казалась не просто располневшей, как другая бы на ее месте,
а  бесформенной,  расплывшейся,  даже  разбухшей,  будто  утопленник,  долго
пролежавший в стоячей воде, и с таким же мертвенно-бледным лицом. Пока гости
излагали ей то, что им поручено было сказать, взгляд
     ее  глаз,  вдавленных  в складки жира, точно два уголька в кусок теста,
передвигался с одного лица на другое.
     Сесть  она  их  не  пригласила,  а выслушала, недвижно стоя в дверях, и
когда  глава  депутации,  запинаясь, довел свою речь до конца, стало слышно,
как тикают у нее на цепочке невидимые часики.
     Она ответила сухо и холодно:
     - Я не плачу в Джефферсоне налоги. Мне разъяснил полковник Сарторис {1}.
Кто-нибудь из вас мог бы посмотреть в городском архиве и удостовериться.
     -  Архивы  мы  подняли,  мисс Эмили. Мы - представители муниципалитета.
Разве вы не получили уведомления за подписью шерифа?
     -  Да,  я  получила  какую-то  бумагу.  Возможно,  что  он считает себя
шерифом, не знаю... Я не плачу в Джефферсоне налоги.
     -  Но,  видите  ли,  документы  этого  не  подтверждают.  А  мы обязаны
руководствоваться...
     - Обратитесь к полковнику Сарторису. Я не плачу налоги.
     - Но, мисс Эмили...
     -  Обратитесь  к  полковнику Сарторису. (Полковника Сарториса тогда уже
лет  десять как не было в живых.) Я не плачу налоги. Тоб! - Появился негр. -
Проводи этих джентльменов.



II


     Так  она одержала над ними полную и сокрушительную победу, подобно тому
как  за  тридцать лет до того одержала победу над их отцами, когда случилась
эта история с запахом. Она произошла через два года после смерти ее отца и в
недолгом  времени  после  того,  как  ее бросил ее кавалер - за кого, мы все
считали, она выйдет замуж. После смерти отца она стала реже бывать на людях,
а  когда  скрылся ее любезный, и вовсе превратилась в затворницу. Кое-кто из
дам  сунулись  было  ней  с  визитами,  но  приняты  не были, и единственным
признаком  жизни  в доме остался негр-слуга, тогда еще молодой, выходивший и
входивший с базарной корзиной в руках.
     -  Как  будто  мужчина  вообще  способен  путно хозяйничать на кухне, -
негодовали  дамы;  и  потому,  когда  появился запах, это никого не удивило:
просто  лишнее  свидетельство,  что  и  над великими Грирсонами имеет власть
грубый, плодущий мир плоти.
     Одна  соседка обратилась с жалобой к мэру, судье Стивенсу, восьмидесяти
лет.
     - Но чего бы вы хотели от меня, мадам? - спросил он.
     - Как чего? Пошлите ей сказать, чтоб убрала. Разве нет такого закона?
     - Уверен, что это не  понадобится, - сказал судья Стивенс {2}. - Должно
быть, просто ее негр убил змею или крысу во дворе. Я с ним поговорю.
     На следующий день явились с жалобами еще двое.
     -  Надо  что-то с этим делать, судья, - смущенно разводя руками, сказал
один.  -  Я бы нипочем не стал беспокоить мисс Эмили, а только какие-то меры
принимать придется.
     В  тот  же  вечер  собрался  муниципальный  совет - трое старцев и один
помоложе, представитель нового поколения.
     По-моему,  проще  простого,  - сказал он. - Направим ей бумагу, чтобы к
такому-то сроку навела порядок. А если не выполнит, то...
     -  Черт  возьми,  сэр,  -  перебил  его  судья  Стивенс,  -  вы  что же
предлагаете сказать в лицо даме, что от нее дурно пахнет?
     И  назавтра  ночью,  уже  за  полночь,  во  двор к мисс Эмили забрались
четверо  мужчин  и  крадучись,  как  воры,  обошли  вокруг  дома,  обнюхивая
кирпичный  фундамент  и подвальные отдушины, а один, точно сеятель, рассыпал
что-то из мешка у себя на плече. Они взломали дверь в подвал, натрусили туда
известки  и  подобным  же образом обработали все дворовые постройки. А когда
шли  через  двор  обратно,  одно  из  темных окон дома зажглось, и в нем они
увидели  обведенную  светом сидящую фигуру мисс Эмили, прямую и неподвижную,
как идол. На цыпочках прокрались они торопливо по газону, ища убежища в тени
акаций на улице. А еще через пару недель запах прекратился.
     Только  тогда  в  городе  начали по-настоящему жалеть мисс Эмили. У нас
помнили  ее  двоюродную  бабку,  старую  мисс Уайэт, которая под конец жизни
совсем   рехнулась,  и  всегда  считали,  что  Грирсоны  как-то  уж  слишком
заносятся.  Для  мисс  Эмили, видите ли, все женихи были нехороши. Нам так и
представлялось   долгие  годы:  в  распахнутых  освещенных  дверях  стоит  в
раскоряку  грозный  папаша  с хлыстом в руке, а у него за спиной-мисс Эмили,
тоненькая фигурка в белом. И когда ей сравнялось тридцать, а она по-прежнему
сидела  в  девицах, мы не то чтобы злорадствовали, но чувствовали себя вроде
как  отомщенными:  пусть у них психическая болезнь в роду, все-таки не такая
же  мисс  Эмили  сумасшедшая,  чтобы  отвергнуть  все надежды на замужество,
похоже, просто никто особенно не домогался.
     Потом  умер  ее  отец,  и выяснилось, что, помимо дома, он ей ничего не
оставил. У нас даже вроде как обрадовались: наконец-то можно посочувствовать
гордой  мисс Эмили. Она словно бы очеловечилась, оставшись одинокой и нищей.
Научится  теперь не хуже других убиваться и радоваться из-за каждого жалкого
цента.
     Назавтра  после  того,  как отец ее умер, наши дамы отправились к ней в
дом выразить соболезнование и предложить помощь, как у нас заведено. Но мисс
Эмили встретила их на пороге в обычном платье и без следов горя на лице. Она
сказала,  что ее отец вовсе не умирал, и повторяла это в течение трех дней -
и священникам, которые к ней наведывались, и врачам, приходившим уговаривать
ее, чтобы она позволила похоронить покойника. Только когда в городе уже были
готовы прибегнуть к закону и силе, она вдруг сломилась, и его быстро предали
земле.
     Тогда  у нас не говорили, что она помешанная. Мы ее понимали. Ведь отец
отпугнул  от  нее  всех женихов, и ясно, что, оставшись ни с чем, она будет,
как это свойственно людям, цепляться за руку, которая ее обездолила.



III


     Она  потом долго болела. Когда мы снова ее увидели, она была острижена,
как  девочка,  и  чем-то  немного  напоминала ангелов на церковных витражах,
каким-то умиротворенным трагизмом, что ли.
     Как раз тогда городские власти сдали подряд на прокладку тротуаров, и в
то  же  лето,  когда  умер  ее  отец,  начались работы. Прибыла строительная
бригада,  негры, мулы, машины и десятник по имени Гомер Бэррон - расторопный
здоровяк  янки  с  зычным голосом и светлыми г