1896 г.], которого отец назвал  бы  отступником,
командовал армией на Кубе, а старый  генерал  Эрли  [Эрли  Джабл  Андерсон
(1816-1894) - один из руководителей вооруженных сил  Конфедерации]  назвал
его в кабинете у  ричмондского  редактора  не  только  отступником,  но  и
отцеубийцей; он сказал: "Я хотел бы прожить  свой  век  так,  чтобы  после
смерти снова встретиться с Робертом Ли, но так как хорошо прожить жизнь  я
не сумел, я хотя бы порадуюсь на то, как дьявол подпаливает  синий  мундир
на Джо Уилере".
   Мы не успели. Мы не знали, что янки уже в Джефферсоне, а тем более, что
они в какой-нибудь миле от Сарториса. Они никогда  не  приходили  помногу.
Тогда ведь у нас не было ни железной дороги, ни такой реки, чтобы  по  ней
могли плавать большие суда, да если бы они сюда и дошли, в Джефферсоне  им
не на что было позариться, ведь все это случилось раньше, чем  отец  довел
их до того, что генерал Грант  издал  приказ,  где  за  поимку  отца  была
назначена награда. Мы уже привыкли к тому, что идет война. Мы относились к
ней, как к чему-то постоянному, установившемуся, вроде как железная дорога
или река; она двигалась на восток от Мемфиса вдоль железнодорожных  путей,
а на юг вдоль Миссисипи к Виксбергу. Мы наслушались рассказов о  том,  как
янки  грабят;  большинство  людей  вокруг  Джефферсона   тоже   готовились
побыстрей закопать серебро, хотя я не думаю, чтобы кто-нибудь так  в  этом
практиковался, как мы. Но ни у кого из тех, кого мы знали,  не  было  даже
родственников, которых бы ограбили, и я  не  думаю,  чтобы  и  Люций  ждал
прихода янки.
   Было около одиннадцати часов утра. Стол уже накрыли,  и  все  вроде  бы
утихомирились, чтобы  сразу  услышать,  когда  Лувиния  выйдет  на  заднюю
веранду и позвонит к обеду;  вдруг  стремглав  прискакал  Эб  Сноупс,  как
всегда, на чужой лошади. Он вступил в отцовский отряд не как боец, сам  он
называл себя "капитаном конницы"  -  кто  его  ведает,  что  он  под  этим
подразумевал, - и хотя у всех было на этот счет свое мнение, никто из  нас
не знал, что он делает в  Джефферсоне,  когда  отряду  полагалось  быть  в
Теннесси у генерала Брагга [Брагг Брекстон  (1817-1876)  -  генерал  южан,
руководил неудачными для Конфедерации боевыми действиями в Теннесси осенью
1862 г.], и уж, наверное, совсем никто не знал, как ему удалось  раздобыть
эту лошадь. Проскакав на ней через двор, прямиком по одной  из  бабушкиных
клумб (он, наверное, думал, что,  везя  такие  известия,  может  себе  это
позволить), Сноупс обогнул дом, подъехал к заднему крыльцу,  понимая,  что
везет он важное сообщение или не везет, лучше ему к парадной двери бабушки
не лезть, да еще с таким криком и сидя на неведомо  как  попавшей  к  нему
лошади, на которой чуть не за триста ярдов было видно  клеймо  Соединенных
Штатов, и заорал бабушке, что генерал Форрест в Джефферсоне, а целый  полк
янки находится меньше чем в полумиле отсюда.
   Вот тут-то мы и опоздали. Позже отец сказал, что бабушкина ошибка  была
не  в  стратегии  и  не  в  тактике,  даже  если  она  ее  у   кого-то   и
позаимствовала, ибо, по его словам, оригинальность замысла  давно  уже  не
служит залогом военного успеха. Просто все произошло  чересчур  быстро.  Я
пошел за Джоби и Филадельфией, потому что бабушка выслала Ринго на  дорогу
махать посудным полотенцем, если появятся янки. Потом она  заставила  меня
встать к переднему окну, откуда я мог следить за Ринго.  Когда  Эб  Сноупс
вернулся, спрятав свою новую, добытую у янки  лошадь,  он  предложил,  что
сходит наверх за вещами. Бабушка всегда нам наказывала  не  разрешать  Эбу
Сноупсу разгуливать в одиночку по дому. Она говорила, что  пусть  лучше  в
доме хозяйничают янки, потому что янки  постараются  вести  себя  тактично
хотя бы из простого здравого смысла: они  не  станут  воровать  ложку  или
подсвечник, чтобы потом продать их нашему соседу, как  наверняка  поступит
Эб Сноупс. Поэтому она ему даже не ответила. Она просто сказала: "Стань-ка
вон там, у двери, и  помолчи".  И  в  конце  концов  наверх  пошла  кузина
Мелисандра,  а  бабушка  с  Филадельфией   отправились   в   гостиную   за
подсвечниками, медальоном и лютней, Филадельфия ей помогала, хоть  и  была
вольная, - однако бабушка даже не успела воспользоваться кухонными часами.
   Все произошло как-то разом. Только что Ринго сидел на воротах и смотрел
на дорогу. А в следующий миг он уже  стоял  на  них,  размахивая  посудным
полотенцем, и я бежал назад в столовую и  вопил,  -  помню,  как  сверкали
белки у Джоби, Люция и Филадельфии и какие глаза были у кузины Мелисандры,
когда она прислонилась к буфету, прикрыв  рот  тыльной  стороной  руки,  а
бабушка, Лувиния и Эб Сноупс уставились друг на друга  поверх  сундука,  и
Лувиния закричала еще громче, чем я:
   - Миз Коумпсон! Миз Коумпсон!
   - Что? - крикнула бабушка. - Что? Где миссис Компсон?
   И тут все мы вспомнили. Это было больше года назад, когда в  Джефферсон
вошел первый патруль янки.  Война  только  что  началась,  и,  как  видно,
генерал Компсон был единственным военным в  Джефферсоне,  о  котором  янки
слышали. Во всяком случае, офицер стал расспрашивать кого-то  на  площади,
где живет генерал Компсон, и старый доктор  Холстон  послал  своего  негра
задами,  через  огороды  предупредить  миссис  Компсон,   а   потом   люди
рассказывали, как офицер отправил несколько  своих  солдат  занять  пустой
дом, а сам, объехав его верхом,  у  дверей  уборной  увидел  старую  тетку
Роксану, а внутри, за запертой дверью, на корзинке  со  столовым  серебром
сидела миссис Компсон, одетая, даже в шляпе и с  зонтиком.  "Мисс  там,  -
сказала Роксана, - а вы стойте, где вы есть". И люди  рассказывали,  будто
офицер на это сказал: "Прошу извинить", приподнял шляпу и даже  осадил  на
несколько шагов коня, а потом обернулся, созвал своих солдат и уехал.
   - В уборную! - закричала бабушка.
   - Черта  лысого,  миз  Миллард!  -  воскликнул  Эб  Сноупс,  и  бабушка
промолчала. Не то, чтобы она не слышала, - она  ведь  глядела  на  него  в
упор, но ей было все равно, как будто даже она сама могла произнести такие
слова, из чего видно, что тогда творилось: у нас просто не было ни на  что
времени.
   - Черта лысого, - повторил Эб Сноупс, - вся северная Миссисипи об  этом
наслышана! Нет ни одной белой леди отсюда и до самого Мемфиса,  которая  в
эту минуту не сидела бы в сортире на саквояже, набитом серебром!
   - Мы опоздаем, - сказала бабушка. - А ну-ка быстро!
   - Погодите, - сказал Эб Сноупс. - Даже  они,  даже  янки  уже  об  этом
пронюхали!
   - Будем надеяться, что сюда придут другие янки, -  сказала  бабушка.  -
Ну, быстрей!
   - Миз Миллард! - закричал Эб Сноупс. - Погодите, погодите!
   Однако тут мы услышали, что Ринго вопит у ворот, и я отлично помню, как
Джоби, Люций, Филадельфия, Лувиния и кузина  Мелисандра  с  развевающимися
юбками опрометью бежали через задний двор с сундуком; помню, как  Джоби  и
Люций забросили сундук в тесную, вытянутую  вверх,  шаткую  будочку  вроде
караулки, как Лувиния втолкнула туда же кузину Мелисандру и захлопнула  за
ней дверь; как теперь уже крики Ринго доносились чуть не до самого дома, а
потом я снова прилип к переднему  окну  и  увидел  их,  когда  они  вскачь
огибали дом - шестеро солдат в синих мундирах; они ехали быстро, но в ходе
их лошадей было что-то странное, словно все они были не  только  запряжены
парами, но и вместе тянули одно дышло; за ними бежал Ринго уже без  крика,
и весь парад замыкал седьмой всадник  -  стоя  в  стременах  с  обнаженной
головой, он размахивал над нею саблей. Потом я снова  очутился  на  задней
веранде, рядом с бабушкой, над всей этой свалкой людей и лошадей во дворе,
но тут оказалось, что бабушка все же ошиблась. Можно  было  подумать,  что
это не только те же самые янки, что были в прошлом году у миссис  Компсон,
но что кто-то им даже заранее сказал, где у нас отхожее место. Лошади были
запряжены цугом, но тянули они не фургон, а столб, вернее, бревно,  длиной
в двадцать футов, подвешенное между связанными попарно седлами, и я  помню
небритые, изможденные лица  солдат  -  они  нас  не  разглядывали,  просто
окидывали снизу вверх возбужденным и злорадным  взглядом  перед  тем,  как
спешиться, отвязать бревно, отвести в сторону лошадей, поднять бревно,  по
трое с каждого бока, и побежать с ним по двору,  как  раз  в  тот  момент,
когда из-за дома выехал последний всадник в сером (офицер - это был  кузен
Филипп. Хотя мы, конечно, тогда этого не знали, и предстояла  еще  немалая
кутерьма, прежде чем он, в конце концов, стал кузеном Филиппом,  чего  мы,
конечно, тоже еще не знали) с высоко поднятой саблей,  не  только  стоя  в
стременах, но и почти лежа на загривке  у  лошади.  Шестеро  янки  его  не
видели. Нам приходилось  наблюдать,  как  отец  обучает  своих  солдат  на
выгоне, перестраивая их на всем скаку из колонны в  лаву,  -  его  команда
перекрывала даже стук копыт. Но голос бабушки сейчас звучал не  тише,  чем
эта команда.
   - Там дама! - кричала она.
   Янки ее не слышали, не  заметили  они  и  кузена  Филиппа.  Они  бежали
вшестером через двор, таща бревно, а за ними мчался на коне кузен Филипп с
занесенной над их головами саблей, но вот  конец  бревна  ударил  в  дверь
уборной, и домик не просто рухнул - он взорвался.  Секунду  назад  он  еще
стоял, высокий, утлый, а сейчас  исчез,  и  на  его  месте  кишели  орущие
мужчины в синих мундирах, которые вертелись, как ужи,  спасаясь  от  копыт
лошади кузена Филиппа и его сверкающей сабли, пока, наконец, им не удалось
рассыпаться по двору и сбежать. И  тогда  осталась  только  куча  досок  и
дранки, а  на  ней  сундук  и  кузина  Мелисандра  в  своем  кринолине,  с
зажмуренными глазами и открытым ртом, из которого  еще  вылетали  какие-то
крики, а немного погодя  откуда-то  с  речки  донеслись  негромкие  щелчки
пистолетных выстрелов, которые  звучали  не  страшнее  шутих,  запускаемых
малышами.
   - Я же говорил, подождите! - произнес за нашей спиной Эб Сноупс, - я же
говорил, что янки нас раскусили!
   После того  как  Джоби,  Люций,  Ринго  и  я  зарыли  сундук  в  яму  и
замаскировали свежие следы, я пошел в беседку к кузену Филиппу. Сабля  его
и пояс были прислонены к стене, но куда девалась его шляпа, я думаю, он  и
сам не знал. Он снял мундир и, поглядывая одним  глазом  в  дверную  щель,
обтирал его носовым платком. Когда я вошел, он выпрямился и  поначалу  мне
показалось, что он на меня смотрит. Потом мне стало непонятно, на  что  он
смотрит.
   - Какая красавица, - произнес он. - Принеси мне расческу.
   - Вас там ждут, дома,  -  сказал  я.  -  Бабушка  хочет  выяснить,  что
произошло.
   Кузина Мелисандра уже пришла в себя. Понадобились не только  Лувиния  и
Филадельфия, но еще и бабушка, чтобы увести ее домой, но Лувиния  принесла
вина из бузины даже раньше, чем бабушка успела за  ним  послать  и  теперь
кузина Мелисандра вместе с бабушкой ожидали нас в гостиной.
   - Ваша сестра... - сказал кузен Филипп. - И ручное зеркало!
   - Нет, сэр, - ответил я, - она только наша кузина. Из Мемфиса.  Бабушка
говорит... - Ведь он-то не знал бабушку. Вот уж кто ненавидит  ждать  хоть
минуту кого бы то ни было!. Но он не дал мне договорить.
   - Какая красивая, нежная девушка... - сказал он. - Пришли сюда негра  с
тазом воды и полотенцем.
   Я пошел назад, к  дому.  Оглядываясь,  я  видел  его  глаз  за  дверным
косяком.
   - И одежную щетку! - крикнул он вслед.
   Бабушка не очень-то его ждала. Она стояла у парадной двери.
   - Ну, что еще? - спросила она. Я ей рассказал. - Этот  субъект,  видно,
решил, что мы бал устраиваем среди бела дня.  Скажи  ему,  чтобы  шел  как
есть, и пусть моется на задней веранде, как мы все делаем. Лувиния  сейчас
подаст обед, мы и так опаздываем.
   Но и бабушка не знала кузена Филиппа. Я ей повторил все снова.  Она  на
меня поглядела.
   - Что он говорит? - спросила она.
   - Ничего он не говорит, - ответил я, - только "какая красавица".
   - Мне он тоже только это сказал, - сообщил Ринго. Я не слышал,  как  он
вошел. - Только мыла, воды и "какая красавица!".
   - А он на тебя смотрел, когда говорил?
   - Нет, - сказал Ринго. - Мне только сперва показалось, что смотрит.
   Тут бабушка посмотрела на нас с Ринго.
   - Ха! - произнесла она, и потом, когда я  стал  старше,  я  понял,  что
бабушка уж и тогда понимала, что такое кузен Филипп, - ей достаточно  было
взглянуть хотя бы на одного из них, чтобы понять всех  кузин  Мелисандр  и
всех кузенов Филиппов на свете, даже и в глаза их  не  видя.  -  Я  иногда
думаю, что самое безопасное из того, что  летает  по  воздуху,  это  пули,
особенно во время войны. Ладно, - сказала она. - Снеси ему воды и мыла. Но
поторапливайтесь.
   Так мы и поступили.  На  этот  раз  он  уже  не  просто  сказал  "какая
красавица". Он повторил это два раза. Сняв мундир, он отдал его Ринго.
   - Хорошенько почисть, - сказал он. - Ваша сестра, как вы сказали...
   - Я этого не говорил, - сказал я.
   - Неважно, - сказал он. - Мне нужен букет. Принести туда.
   - Это бабушкины цветы, - сказал я.
   - Неважно, - сказал он. И, закатав рукава, начал мыться.  -  Маленький.
Цветочков десять. Нарви розовеньких.
   Я пошел и нарвал цветов. Не знаю, стояла  ли  еще  бабушка  у  парадной
двери. Может, уже и не  стояла.  Во  всяком  случае,  мне  она  ничего  не
сказала. Я  нарвал  те,  которые  притоптала  новая  лошадь  Эба  Сноупса,
стряхнул с них грязь, выпрямил стебли и  вернулся  в  беседку,  где  Ринго
держал перед кузеном Филиппом ручное зеркало, а тот причесывался. Потом он
надел мундир, пристегнул саблю и вытянул сперва одну, а потом другую ногу,
чтобы Ринго мог обтереть сапоги полотенцем. Вот тогда Ринго это и заметил.
Я бы ничего ему не сказал, потому что мы и  так  неслыханно  опаздывали  с
обедом, правда, раньше у нас тут не бывало никаких янки.
   - Вы порвали штаны об этих янки, - сказал Ринго.
   Тогда я снова пошел в дом. Бабушка стояла в передней. На этот  раз  она
только спросила: "Ну?" Почти совсем тихо.
   - Он порвал штаны, - сказал я.
   Но она, хоть и не видела его, знала про кузена Филиппа гораздо  больше,
чем даже мог углядеть Ринго. На груди у нее уже торчала игла  с  вдетой  в
нее ниткой. Я пошел назад в беседку, а потом мы втроем отправились  в  дом
через парадную дверь, и я уступил ему дорогу, чтобы он мог  войти  первым,
но он медлил, держа в руке букетик, и выглядел при этом совсем не  старым,
в эту минуту он был, пожалуй, немногим старше нас с Ринго, несмотря на все
свои шнуры, широкий пояс, саблю и сапоги со шпорами; однако, хоть война  и
шла всего два года,  он  выглядел  как  все  наши  солдаты  и  большинство
остальных людей, - словно ему давным-давно не приходилось  есть  досыта  и
словно даже его память и язык позабыли вкус еды и только тело  еще  что-то
помнило; он стоял с букетиком в руке и  выражением  "какая  красавица",  и
даже если бы на что-нибудь смотрел, все равно бы ничего не увидел.
   - Нет, - сказал он. - Объяви о моем приходе. Полагалось бы, правда, это
сделать вашему негру. Но неважно.
   Он назвал свое полное имя, оба имени и фамилию, - два  раза,  словно  я
мог позабыть их по дороге в гостиную.
   - Идите прямо туда, - сказал я. - Вас ведь ждут. И ждали до  того,  как
выяснилось, что штаны у вас рваные.
   - Объяви о моем приходе, - повторил он. И снова назвал свое имя.  -  Из
Теннесси.  Лейтенант  батальона  Сэведжа,   под   командованием   генерала
Форреста. Временная армия. Западное управление.
   Я объявил. Мы прошли через переднюю  в  гостиную,  где  бабушка  стояла
между стулом кузины Мелисандры  и  столом,  на  котором  были  расставлены
графин с вином из бузины, три чистых  бокала  и  даже  блюдо  с  печеньем,
которое Лувиния научилась печь из  кукурузной  муки  и  патоки.  Он  снова
остановился у двери  и,  по-моему,  целую  минуту  не  видел  даже  кузину
Мелисандру, хотя ни на что другое, кроме нее, ни разу не посмотрел.
   - Лейтенант Филипп Сен-Жюст  Клозет,  -  произнес  я.  Я  произнес  это
громко, потому что он повторил мне  свое  имя  трижды,  чтобы  я  его  как
следует запомнил, к тому же мне хотелось ему услужить, - ведь он,  хоть  и
заставил нас на целый час опоздать с обедом, а все же спас наше серебро.
   - Из Теннесси, -  сказал  я.  -  Батальон  Сэведжа,  под  командованием
Форреста. Временная армия. Западное управление.
   Наступила тишина. Она длилась так долго, что можно  было  сосчитать  до
пяти. Потом кузина Мелисандра закричала. Она сидела на  стуле  прямо,  как
палка, - так же, как утром на заднем дворе среди  досок  и  дранки,  -  и,
крепко зажмурив глаза и открыв рот, кричала.



   3

   Из-за этого мы еще на полчаса  опоздали  с  обедом.  Хотя  тут  уже  не
понадобилось  никого,  кроме  кузена  Филиппа,  чтобы   отправить   кузину
Мелисандру наверх. Все, что ему для этого потребовалось, - это снова с ней
заговорить. Когда бабушка потом спустилась вниз, она сказала:
   - Ну что же, либо мы смиримся и  просто-напросто  назовем  это  ужином,
либо давайте пообедаем хотя бы в ближайшие час-полтора.
   И мы пошли в столовую. Эб Сноупс нас уже ждал. Думаю, что ему  ожидание
показалось самым долгим, - все-таки кузина Мелисандра не была ему  родней.
Ринго пододвинул бабушке стул, и мы  расселись.  Кое-что  из  еды  остыло.
Остальное так долго стояло на плите, что было уже все  равно,  горячее  ты
ешь или холодное.
   Но кузена Филиппа, как видно, это не трогало. И даже если его памяти не
понадобилось большого усилия, чтобы припомнить, как едят досыта, язык его,
по-моему, никакого вкуса не ощущал. Он сидел и ел так,  будто  по  крайней
мере неделю вообще не видел еды и будто боялся, что даже то, что попало  к
нему на вилку, испарится прежде, чем он донесет вилку до  рта.  Иногда  он
вдруг замирал, держа вилку на весу,  смотрел  на  пустой  стул  у  прибора
кузины Мелисандры и смеялся. Вернее, я просто не знал, как еще  это  можно
назвать. И, наконец, я спросил:
   - Почему бы вам не переменить фамилию?
   Тогда и бабушка перестала есть. Она поглядела  на  меня  поверх  очков.
Потом подняла обе руки и вздернула очки выше, на нос, так, что  могла  уже
смотреть на меня  через  них.  Потом  она  вздернула  очки  еще  выше,  на
зачесанные со лба волосы, и снова на меня поглядела.
   - Первое разумное слово, которое я сегодня слышу  с  одиннадцати  часов
утра, - сказала она. - Это настолько разумно и просто, что только  ребенок
и мог это придумать. - Она поглядела на него. - А почему бы вам  и  правда
этого не сделать?
   Он опять засмеялся. То есть лицо его изобразило то же самое, и звук  он
издал тот же.
   - Дед мой прошел с Мэрионом [Мэрион Фрэнсис (1732-1795) -  руководитель
борьбы против англичан в Южной Каролине в годы Войны за независимость]  по
всей Каролине и  был  у  Кингсмаунтин  [место  сражения  повстанцев  Южной
Каролины с английскими войсками]. Дядю провалила на выборах в  губернаторы
Теннесси      продажная,      вероломная      шайка      кабатчиков      и
аболиционистов-республиканцев,   а   отец   мой   умер   в    Чапультепеке
[мексиканский форт вблизи от границы с США; здесь в 1847  г.  американские
войска в  ходе  захватнической  войны  против  Мексики  нанесли  поражение
мексиканской армии]. После всего этого не мне менять фамилию, которую  они
носили. Да и жизни своей я не хозяин, пока истерзанная  родина  обливается
кровью под железной пятой захватчиков... - тут он оборвал смех или как там
это назвать. Потом лицо его стало удивленным.  Потом  оно  перестало  быть
удивленным - удивление стало сходить с него сперва медленно, а  затем  все
быстрее, но не чересчур быстро, а  как  жар  уходит  из  куска  железа  на
наковальне у кузнеца; потом лицо его стало выглядеть  просто  недоуменным,
спокойным и почти умиротворенным. - Разве что потеряю ее в бою,  -  сказал
он.
   - Ну, сидя тут, вам это вряд ли удастся, - сказа