?
     - Отчасти. Но главным  образом свидетелем первого, старого преступления
- того, при котором  умер синьор  Канова. Он хотел, чтобы нашли именно этого
свидетеля. Поэтому  он его не похоронил, не запрятал получше и поглубже. Как
только тело было бы найдено, он бы раз и навсегда не только разбогател, но и
освободился, избавился  не  только от  синьора  Кановы, который  предал его,
скончавшись восемь лет назад, но и от Джоэла Флинта.  Если бы  мы даже нашли
тело прежде, чем ему удалось уехать, что бы он, по-вашему, сказал?
     -  Ему  бы следовало чуть  посильнее  изувечить  старику лицо, - сказал
шериф.
     - Вовсе нет, - возразил дядя Гэвин. - Что бы он сказал?
     - Ладно, - согласился шериф. - Так что?
     - "Да, я прикончил его. Он убил мою дочь". Ну, а вы бы что сказали, вы,
блюститель закона?
     - Ничего, - помолчав, ответил шериф.
     - Ничего, -  повторил дядя  Гэвин. Где-то  залаяла собачонка; потом  на
шелковицу,  что росла на заднем  дворе, прилетела  совка  и  начала  кричать
жалобным дрожащим  голосом, и, наверное, зашевелились  все пушные зверьки  -
полевые мыши, опоссумы, кролики, лисицы, и  безногие  позвоночные тоже - они
принялись бегать и ползать по темной земле, которая под звездами засушливого
лета  была именно темной, а отнюдь не мрачной  и  пустынной.  - Это одна  из
причин, почему он его не запрятал.
     - Одна? - переспросил шериф. - А вторая?
     - Вторая причина и есть настоящая. Она никак не связана с деньгами; он,
вероятно, не  смог бы ей противостоять, даже если б захотел. Это его талант.
Сейчас он скорее всего сожалеет не о  том, что его поймали, а о том, что его
поймали  слишком  рано,  прежде  чем  было  найдено тело,  и  он получил  бы
возможность опознать его как свое; прежде чем синьор  Канова, исчезая за его
спиной, успел  помахать  своим  блестящим  цилиндром,  отвесить поклон бурно
аплодирующим изумленным восторженным зрителям, повернуться, пройти  еще шага
два-три  и  затем  окончательно исчезнуть  за огнями  рампы - уйти, скрыться
навсегда.  Подумайте,  что  он  сделал:  признался  в  убийстве,  хотя  мог,
вероятно, спастись бегством; оправдался в нем после  того, как был уже опять
на свободе. Потом нарочно заставил нас с вами явиться к  нему и, в сущности,
стать  его  свидетелями  и  поручителями  при  завершении  того самого акта,
который,  как он знал,  мы  пытались предотвратить.  Что, кроме  величайшего
презрения  к человечеству,  мог породить такой талант,  как  у него?  И  чем
успешнее он применял свой талант, тем больше возрастало это презрение. Вы же
мне сами сказали, что он никогда в жизни ничего не боялся.
     -  Да, - подтвердил шериф.  -  Даже в Библии где-то говорится:  {Познай
самого  себя{4}.}  Разве  нет  еще  какой-нибудь книги, где  бы  говорилось:
{Человек, страшись самого  себя,  своей  дерзости, тщеславия и гордыни?}  Вы
должны знать, вы же  ученый человек. Ведь вы мне сами сказали, что амулет на
вашей часовой цепочке  именно  это самое значит. Так  в какой  же  книге это
говорится?
     - Во всех, - ответил дядя Гэвин. - То  есть, я хочу сказать, в хороших.
Говорится по-разному. Но во всех хороших книгах это есть.



     Комментарий
     (А.Долинин)

     Впервые  - "Ellery  Queens Mystery  Magazine"  (июнь  1946 г.); получил
вторую  премию  редакции  этого  журнала,  проводившей   конкурс  на  лучший
детективный рассказ  (1945  г.). Повествование  ведется  от лица  племянника
Гэвина  Стивенса,  Чарльза  (Чика)   Мэллисона,  который  выступает  в  роли
рассказчика также и в романах "Осквернитель праха", "Город" и "Особняк".

     {1}. "Кто живет  мечом,  от меча и погибнет" -  перифраза  слов Иисуса:
"...все, взявшие меч, мечом погибнут" (Матф., 26: 52).

     {2}. "Анонс" (The Billboard) - еженедельный театральный журнал (основан
в 1893 г.), который освещал массовые зрелища - цирк, эстраду и т. п.

     {3}. "Варьете"  (Variety) -  еженедельный журнал (основан в  1905  г.),
считающийся  в  США  главным  периодическим  изданием  театрального  мира  и
индустрии развлечений.

     {4}. "Познай  самого  себя" -  древнегреческое изречение, которое  было
начертано в знаменитом храме города Дельфы.



   Уильям Фолкнер
   Рука, простертая на воды

      Перевод М.Беккер
      OCR: Владимир Есаулов, 12.2003
---------------------------------------------------------------

I

     Двое мужчин шли  по тропе там,  где она вилась  между берегом  и густой
стеной кипарисов, эвкалипта и колючих кустарников. Один, постарше, нес чисто
выстиранный и чуть, ли не выглаженный джутовый мешок. Второму, судя по лицу,
не было еще и  двадцати. Как  обычно  бывает  в середине июля,  река заметно
обмелела.
     - В такой-то воде он уж наверняка рыбачит, - сказал молодой.
     -  Если ему пришла охота порыбачить,  - отозвался тот, кто нес мешок. -
Они  с  Джо  только  тогда  ставят  перемет,  когда  Лонни  приходит   охота
порыбачить, а не тогда, когда рыба клюет.
     - Они так  и так должны быть у перемета, - сказал молодой. - Лонни ведь
все равно, кто его рыбу с крючков снимет.
     Вскоре тропа, поднялась к расчищенной площадке на мысу в излучине реки.
Здесь стоял шалаш, сооруженный  из заплесневелой  парусины,  разнокалиберных
досок и выпрямленных  молотком  бидонов из-под масла. Над конической  крышей
торчала скособоченная печная труба, рядом  притулилась скудная  поленница, к
которой был прислонен топор и связка тростниковых жердей. Потом они  увидели
на  земле  возле  открытой  двери  несколько  коротких шнурков,  только  что
отрезанных  от  валявшегося тут  же мотка, и  ржавую  консервную  банку,  до
половины набитую массивными рыболовными крючками. Несколько крючков уже было
прикреплено к шнуркам. Но нигде не было ни души.
     -  Раз ялика  нет,  значит,  в  лавку  он не пошел,  - сказал  старший.
Заметив,  что  парень  направился  дальше,   он  набрал  в  легкие  воздуха,
намереваясь крикнуть, как вдруг из  кустов выскочил человек и, остановившись
перед  ним,  заскулил  настойчиво  и  нудно.  Он  был  невысокого  роста,  с
широченными  плечами и огромными ручищами, взрослый, но с повадками ребенка,
босой, в потрепанном комбинезоне, с  пронзительным взглядом,  какой бывает у
глухонемых.
     - Здорово, Джо, - сказал тот, кто нес мешок, нарочито  громко, как люди
обычно говорят с теми, кто не способен их понять. - Где Лонни? - Он  помахал
мешком. - Рыба есть?
     Но  глухонемой  только смотрел  на него,  продолжая прерывисто скулить.
Потом повернулся и побежал  по тропинке вслед за скрывшимся из  виду парнем,
который как раз в эту минуту крикнул:
     - Глянь-ка ты на этот перемет!
     Старший пошел за  ними. Младший, вытянув шею, нагнулся  над водой возле
дерева,  с которого,  туго  натянувшись,  уходила  в  воду  тонкая  бечевка.
Глухонемой стоял  у него  за спиной, все  еще скулил и переступал  с ноги на
ногу, но прежде чем старший успел подойти, повернулся и, минуя его, помчался
обратно к шалашу. При таком мелководье в воду должны были погрузиться только
шнурки с  крючками, а  отнюдь не бечевка, перекинутая через реку между двумя
деревьями. И все же она от конца  до конца ушла под воду,  отклонившись вниз
по течению, и старший даже издали увидел, как она дергается.
     - Да она огромная, с человека будет! -- воскликнул парень.
     - Вон  его  ялик, - сказал старший.  Теперь парень тоже его увидел - на
противоположном берегу, ниже по течению, он застрял среди зарослей ивняка  в
излучине реки. - Плыви-ка  на тот берег,  возьми его, тогда и посмотрим, что
там за рыбина поймалась.
     Парень сбросил башмаки и комбинезон, снял рубашку, пошел сначала вброд,
потом поплыл прямо  к противоположному берегу, так чтобы течение отнесло его
вниз к ялику,  взял ялик и стал выгребать назад, пристально вглядываясь в то
место, где тяжело  провис  перемет,  у середины  которого лениво  колыхалась
вода,  взбаламученная  каким-то  подводным  движением.  Он  подвел  ялик   к
старшему, который как раз в  эту минуту заметил, что глухонемой  опять стоит
позади него, прерывисто и натужно скуля и пытаясь забраться в ялик.
     - Не лезь! - сказал старший, отталкивая его назад. - Не лезь, Джо!
     -  Скорей,  - крикнул  парень,  когда  прямо  у  него  на глазах  возле
провисшей бечевки что-то медленно  поднялось на поверхность,  а потом  снова
ушло  под  воду. -  Там что-то  есть,  черт  побери!  И впрямь громадное,  с
человека!
     Старший  спустился  в   ялик  и,   держась   за  бечевку,  стал  руками
перетягивать его вдоль перемета.
     Вдруг  с берега  позади них  раздался какой-то  вполне  членораздельный
звук. Это кричал глухонемой.




II

     - Дознание? - спросил Стивенс.
     - Лонни Гриннап. - Коронером был старый сельский  врач. - Сегодня утром
его нашли два парня. Он утонул на собственном перемете.
     - Не может быть! - воскликнул Стивенс. - Дурень несчастный. Я приеду.
     Как  окружной прокурор, он не имел к этому делу ни малейшего отношения,
даже если бы речь шла не о несчастном случае. Он и сам это  знал.  Он  хотел
увидеть лицо покойника по причине  чисто сентиментального свойства. Нынешний
округ Йокнапатофа был основан не одним пионером,  а сразу тремя{1}. Все трое
приехали  верхом из Каролины через  Камберлендский  перевал, когда на  месте
Джефферсона был  еще лагерь  правительственного  чиновника  по делам племени
чикасо, купили  у индейцев землю, обзавелись семьями, разбогатели и сгинули,
так что теперь,  сто лет  спустя, во  всем округе, основанном с их участием,
остался лишь один представитель всех трех фамилий.
     Это  был сам Стивенс, потому что последний член семьи Холстонов  умер в
конце  прошлого  века, а Луи  Гренье, на  чье  мертвое  лицо  Стивенс  хотел
посмотреть,  отправляясь  жарким  июльским  днем  за  восемь  миль  м  своем
автомобиле, никогда и  понятия не имел,  что он Луи Гренье. Он не умел  даже
написать  имя Лонни  Гриннап,  которым  он  себя  называл,  - сирота, как  и
Стивенс,  человек чуть  пониже среднего роста,  лет  тридцати пяти, которого
знал весь округ,  с  тонкими, а если внимательно всмотреться,  даже изящными
чертами  лица, уравновешенный, неизменно  спокойный и  веселый,  с  пушистой
золотистой  бородкой,  никогда  не  ведавшей  бритвы,  со  светлыми  добрыми
глазами, "слегка тронутый", как о нем говорили, но если что его и затронуло,
то уж  действительно  слегка, отняв  слишком  мало из того,  чего ему  могло
недоставать, - он из года в год жил в лачуге, которую сам соорудил из старой
палатки, нескольких  бросовых досок и выпрямленных бидонов из-под масла, жил
там  вместе с глухонемым  сиротой, которого привел к себе в шалаш десять лет
назад, кормил, одевал и воспитывал, но едва ли сумел поднять далее до своего
умственного уровня.
     В сущности,  его шалаш, перемет и ловушка  для рыбы находились  почти в
самом центре той  тысячи акров земли, которой некогда владели его предки. Но
он и об этом ничего не знал.
     Стивенс был  уверен, что он бы отбросил, не захотел  воспринять  даже и
мысль о  том, что кто-то может или должен владеть  таким большим количеством
земли - ведь она принадлежит всем и существует на пользу и на радость любому
человеку, - и  вовсе не считал себя хозяином тех тридцати или  сорока футов,
на которых стоял его шалаш, или берегов реки, между которыми он натянул свой
перемет, того клочка земли, куда каждый мог прийти  в любое время - неважно,
был он дома  или нет, - прийти, ловить рыбу его снастями и есть его припасы,
покуда  этих припасов хватало. Время от времени  он подпирал поленом  дверь,
чтобы  внутрь  не  забрались  дикие  звери,  и  вместе  со  своим глухонемым
товарищем без  всякого  предупреждения и  приглашения  приходил в  дома  или
хижины  миль  за десять  - пятнадцать  от  своей  лачуги и оставался  там на
несколько недель - спокойный, вежливый, он ничего ни от кого не требовал, ни
перед кем не раболепствовал, спал там, куда хозяевам было удобно его уложить
- на сеновале, в спальне  или в комнате для гостей, а глухонемой укладывался
на крыльце или прямо на земле неподалеку, в таком месте, откуда мог услышать
дыхание того,  кто  был ему и братом, и  отцом - единственный доступный  ему
звук  во всей  безгласной вселенной. Он безошибочно его  узнавал.  Было часа
два-три  пополудни. Необъятные дали голубели от зноя. Вскоре на краю длинной
равнины, там,  где  шоссе пошло  параллельно речному руслу,  Стивенс  увидел
лавку. В  такое  время дня она обычно  пустовала, но  теперь он  еще  издали
разглядел  сгрудившиеся  вокруг потрепанные  открытые  автомобили,  фургоны,
оседланных лошадей и мулов, чьих шоферов и возниц он знал по фамилиям. И что
еще важнее, все они знали  его, из года в год за него голосовали и звали его
по имени, хотя и не совсем его  понимали, равно  как не понимали и того, что
означает ключик Фи-Бета-Каппа на  цепочке его  часов. Он  подъехал к лавке и
остановился рядом с автомобилем коронера.
     Дознание,  как  видно,  происходило  не  в  самой  лавке,  а  рядом,  в
мукомольне, где перед открытой дверью  молча  стояла  плотная толпа мужчин в
чистых  воскресных  комбинезонах  и  рубашках,   с  непокрытыми  головами  и
загорелыми  шеями,  на которых белели  полосы, аккуратно  выбритые по случаю
воскресенья. Они молча посторонились,  чтобы он мог войти. В  мукомольне был
стол и три стула, на которых сидели оба свидетеля и коронер.
     Стивенс увидел  человека лет  сорока,  который держал  в  руках  чистый
джутовый  мешок, сложенный в несколько раз так, что  он  напоминал книгу,  и
молодого  парня,  на чьем лице  застыло выражение  усталого, но  неодолимого
изумления. Тело,  закрытое одеялом,  лежало на  низком  помосте,  к которому
крепилась  бездействующая  сейчас  мельница.  Стивенс  подошел,  поднял угол
одеяла,  посмотрел на  мертвое  лицо,  опустил одеяло, повернулся  и  пошел,
намереваясь ехать обратно в город, но передумал и обратно в город не поехал.
Присоединившись к мужчинам, которые со  шляпами в  руках стояли вдоль стены,
он стал слушать свидетелей  -  усталым  изумленным  голосом, словно не  веря
самому  себе, давал показания парень, - которые  заканчивали рассказ  о том,
как нашли тело. Глядя, как коронер подписывает свидетельство и кладет перо в
карман, Стивенс понял, что обратно в город не поедет.
     - Полагаю, что дело окончено, - сказал коронер. Он поглядел на дверь. -
Все в порядке, Айк. Можете его унести.
     Вместе  с остальными Стивенс посторонился,  глядя, как  четверо  мужчин
идут к одеялу.
     - Вы хотите взять его, Айк? - спросил он.
     Старший из четверых оглянулся.
     - Да. Он оставил деньги себе на похороны  у Митчелла  в лавке, - сказал
он.
     - Вы, и Поуз, и Мэтью, и Джим Блейк, - сказал Стивенс.
     На этот раз Айк оглянулся на него удивленно и даже с досадой.
     - Если потребуется, мы можем добавить, - сказал он.
     - Я тоже, - сказал Стивенс.
     - Благодарствую, - отозвался Айк. - У нас денег хватит.
     Потом рядом с ними появился коронер и брюзгливо буркнул:
     - Ладно, ребята. Дайте им дорогу.
     Вместе со всеми Стивенс  снова вышел да воздух, в  летний день.  Теперь
почти вплотную к двери стоял фургон, которого прежде там не было. Его задняя
стенка была откинута, дно устлано соломой, и Стивенс вместе со всеми, стоя с
непокрытой  головой,  смотрел,  как  четверо  мужчин  выносят  из мукомольни
завернутый в  одеяло сверток и приближаются к фургону. Еще трое или  четверо
подошли на  помощь, Стивенс  тоже  приблизился  и тронул  за плечо  молодого
парня, снова заметив на его лице выражение усталого невероятного изумления.
     -  Значит,  когда ты добрался до лодки, ты  еще ничего не заподозрил, -
сказал он.
     - Вот-вот, - ответил парень. Вначале он говорил довольно  спокойно. - Я
переплыл  реку, взял  лодку и  стал  грести  обратно.  Я так и  знал, что на
перемете что-то есть. Я видел, что он натянулся...
     -Ты  хочешь сказать, что ты поплыл обратно и потащил за собой  лодку, -
сказал Стивенс.
     - ...натянулся и ушел глубоко под... Как вы говорите, сэр?
     - Ты  поплыл обратно и потащил  за собой лодку. Переплыл реку, добрался
до лодки и поплыл с ней обратно.
     - Да  нет же, сэр! Обратно я греб. Я стал выгребать прямо через реку! Я
ничего не подозревал! Я увидел этих рыб...
     - Чем ты греб? - спросил Стивенс. Парень изумленно на него уставился. -
Чем ты выгребал обратно?
     - Как чем? Веслом! Взял весло и стал выгребать прямым ходом назад и все
время видел,  как  они там  в  воде  бултыхаются. Они  как  клещами  в  него
вцепились! Ни  за что его не отпускали, даже  когда мы его из воды тащили, и
все время его жрали! Рыбы! Я знал,  что  утопленников жрут черепахи, но  там
были рыбы! Они его жрали! Мы так  и думали, что там рыбы! Они там и были!  Я
теперь никогда рыбу есть не стану! Ни за что!
     Прошло, казалось,  совсем немного  времени,  но  день  куда-то  пропал,
забрав с  собой какую-то часть  зноя. Снова сидя в своем автомобиле  и держа
руку на ключе зажигания, Стивенс смотрел  на фургон,  уже  готовый отъехать.
{Тут что-то не  так, подумал он. Концы  не  сходятся  с концами. Что-то еще,
чего я не заметил, не увидел. А может, что-то еще будет.}
     Фургон уже пересекал пыльную пешеходную тропу, направляясь к шоссе;  на
облучке сидели двое  мужчин, а  другие двое ехали рядом на оседланных мулах.
Рука Стивенса повернула ключ, мотор заработал. Быстро  набирая скорость,  он
обогнал фургон.
     Проехав около  мили, он свернул на грунтовую дорогу, ведущую  обратно в
холмы.  Дорога  пошла вверх;  солнце  теперь  то появлялось,  то  исчезало -
кое-где  за гребнями холмов уже наступил вечер. Вскоре дорога  разветвилась.
На самой  развилке  стояла выкрашенная  белой  краской  церковь без шпиля, а
вокруг,  ничем не огороженные, были беспорядочно разбросаны  могилы - одни с
дешевыми мраморными надгробьями, другие  только с поребриком из перевернутых
вверх дном стеклянных банок, осколков посуды и битого кирпича.
     Стивенс  решительно  направился  к  церкви,  развернулся  и   остановил
автомобиль носом к развилке и к дороге, по которой только что приехал, в том
месте, где она закруглялась и исчезала  из виду. Поэтому  стук колес фургона
донесся до него прежде, чем  тот  появился в поле зрения, а потом он услышал
шум  грузовика. Грузовик быстро  спускался с холмов, и  не успел Стивенс его
разглядеть, как он уже замедлил ход; он  был открытый: с низкими бортами, на
которые кое-как накинули брезент.
     У развилки грузовик съехал с дороги, остановился, и тогда Стивенс снова
услыхал стук колес фургона и в сгущавшихся сумерках увидел, как фургон и оба
всадника  выезжают  из-за  поворота,  а  на  дороге рядом с грузовиком стоит
человек, которого он узнал, -  Тайлер  Болленбо, фермер,  женатый, семейный,
слывший  самонадеянным  и  свирепым;  уроженец  округа, он  уехал  на Запад,
вернулся, сопровождаемый, словно неким  ореолом, молвой о суммах, выигранных
в  карты,  потом женился, купил землю, в карты  больше не  играл, но  иногда
закладывал  свой урожай и  на деньги, полученные под закладную, покупал  или
продавал хлопок еще на корню,  - стоит на дороге возле фургона, возвышаясь в
облаке  пыли,  и  тихим  ровным  голосом, не  жестикулируя, разговаривает  с
возницами. Потом рядом с ним появился еще какой-то человек  в белой рубашке,
но его Стивенс не узнал и больше на него не смотрел.
     Рука его опустилась на ключ зажигания;  мотор зарокотал, и машина снова
тронулась. Он включил  фары,  быстро выехал с кладбища на дорогу и уже почти
миновал фургон, как вдруг  человек в белой  рубашке вскочил ему на подножку,
что-то крикнул, и тут  Стивенс узнал  и его - это был младший брат Болленбо,
который много  лет назад  уехал в Мемфис,  где был вооруженным охранником во
время  стачки текстильщиков, а последние два-три года скрывался у брата, как
говорили,  не  от  полиции,  а  от  своих  мемфисских  д