о так же, как сидел на лошади или в
своей качалке перед плитой, когда стряпал, и кнут держал  точно так  же, как
ложку, которой мешал, или вилку, которой пробовал еду.  Дядя  Бак припас для
него хлеба  с холодным мясом и кувшин пахты, завернутый  в мокрую мешковину.
Он поел, сидя  в повозке, уже под вечер. Ехали они, наверное, быстро, потому
что  до дома  мистера  Хьюберта оставалось не больше  двух миль. Дядя  Бадди
подождал,  пока он  доест.  Потом  попросил:  "Расскажи  еще  раз",  -  и он
рассказал все снова: как они с дядей Баком отыскали в конце концов свободную
комнату, и дядя Бак сидел на кровати, повторяя: "Что за напасть, Кас. Что за
напасть",  -  потом услышали шаги  мистера  Хьюберта  на  лестнице,  коридор
осветился, вошел мистер Хьюберт в ночной рубашке, поставил  на стол свечу  и
стал, глядя на дядю Бака.
     - Да, Фил, - сказал он. - Все-таки она вас поймала.
     - Это получилось нечаянно, - сказал дядя Бак. - Клянусь бо...
     - Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Зачем вы мне говорите? Скажите ей.
     - Я говорил, - сказал дядя Бак. - Говорил. Клянусь бо...
     - Понимаю, - сказал мистер Хьюберт. -- Однако вы послушайте.
     Они послушали с минуту.  Он-то слышал ее все время. Это  было совсем не
так громко, как вначале; но нескончаемо.
     - Не хотите ли зайти туда и еще раз объяснить, что это нечаянность, что
у  вас и  в мыслях  ничего  не было, и пусть она вас  извинит и все забудет?
Извольте.
     - Что - извольте? - спросил дядя Бак.
     - Зайдите туда и скажите ей еще раз, - объяснил мистер Хьюберт.
     Дядя Бак смотрел на мистера Хьюберта. И часто моргал.
     - А потом выйду оттуда - и что вам скажу? - спросил он.
     -  Мне?  -  сказал мистер Хьюберт.  -  Ну,  это  уж,  по-моему,  другой
разговор. А по-вашему?
     Дядя Бак посмотрел  на мистера Хьюберта. И опять  часто заморгал. Потом
опять перестал.
     -  Подождите,  -  сказал он.  -  Будьте разумны.  Допустим*, я вошел  в
спальню к даме, пусть даже к мисс Софонсибе; допустим на  секунду, что кроме
нее нет на свете больше ни одной дамы, и вот я к ней вошел и  пытался лечь к
ней в постель - неужели я возьму с собой девятилетнего мальчика?
     - Я-то совершенно разумен,  - возразил мистер Хьюберт. - По собственной
доброй воле вы забрались в медвежий угол. Дело ваше; вы взрослый человек, вы
знали, что
     это медвежий угол, знали, как сюда  забраться  и как  отсюда выбраться,
знали, чем  рискуете.  Но  нет.  Вам  надо  было влезть  в берлогу  и лечь с
медведем рядышком. А знали вы  или  не знали, что  в  берлоге медведь, -  не
имеет  значения.  И  если бы вы выбрались из берлоги: без единой царапины, я
был бы  не то что неразумным,  я был бы круглым дураком. Честное  слово, мне
тоже хочется немного покоя, тишины и  свободы, и теперь у меня  есть надежда
на это.  Да,  да,  почтенный. Она поймала вас, Фил,  и вы это  понимаете. Вы
славно бегали и долго не сдавались, но знаете, повадился кувшин по воду...
     - Да, - сказал дядя Бак. Он  глубоко вздохнул, медленно, тихо  выпустил
воздух. Но все равно было слышно. - Что ж,  - сказал он.  - Значит, остается
только рискнуть.
     - Вы уже рискнули, - сказал мистер  Хьюберт. - Когда вернулись сюда.  -
Вдруг и  он умолк. И  поморгал, но недолго - всего раз шесть. Потом перестал
моргать и больше минуты смотрел на дядю Бака. - Как это рискнуть?
     - А пятьсот долларов, - сказал дядя Бак.
     -  Какие  пятьсот долларов?  - сказал мистер  Хьюберт. Он  и  дядя  Бак
смотрели друг на друга. И опять заморгал мистер Хьюберт, и опять перестал. -
Вы, кажется, сказали, что нашли его в доме Тенни.
     - Нашел, - сказал дядя Бак. - Но вы держали пари, что я его там поймаю.
Да будь я там вдесятером, перед этой дверью, я все равно бы его не поймал.
     Мистер Хьюберт смотрел на дядю Бака, изредка моргая.
     - Так вы настаиваете на этом дурацком пари? -- сказал он.
     - Вы тоже рисковали, - сказал дядя Бак.
     Мистер Хьюберт,  щурясь, смотрел на дядю Бака. Потом переслал щуриться.
Потом взял свечку со  стола и вышел. Они сидели  на краю кровати,  смотрели,
как свет удаляется по коридору,  слушали  шаги мистера Хьюберта на лестнице.
Немного  погодя свет опять  появился,  и  на лестнице  опять  раздались шаги
мистера Хьюберта. Потом он вошел, поставил на  стол свечу и положил рядом  с
ней колоду карт.
     - Покер, -  сказал  он. - Одна  партия. Вы  тасуете,  я снимаю, мальчик
сдает. Пятьсот долларов против  Сибби. И с этим негром решим раз и навсегда.
Если  вы выиграли,  вы покупаете  Тенни; если я  выиграл,  я покупаю  вашего
негра. Оба в одной цене -- триста долларов.
     - Выиграл? - сказал дядя Бак. - Кто выиграл, тот покупает негра?
     - Тот выиграл Сибби,  черт подери! - сказал  мистер  Хьюберт. - Выиграл
Сибби!  Какого же дьявола мы сидим и торгуемся тут полночи?  У кого на руках
меньше, выигрывает Сибби и покупает негров.
     - Ладно, -  сказал  дядя Бак. - Тогда я покупаю проклятую  девку, а  на
остальной глупости ставим крест.
     - Ха,  - опять сказал мистер Хьюберт. - В таких серьезных глупостях вам
еще не приходилось участвовать. Нет, вы желали попытать счастья, так вот оно
перед вами. Вот на этом столе, и ждет вас.
     Дядя Бак перетасовал колоду,  мистер Хьюберт снял. Потом колоду взял он
и сдал дяде Баку и мистеру Хьюберту  по пять карт. Дядя Бак долго смотрел на
свои,  потом  сказал:  "Две", - и он  дал  две карты; мистер  Хьюберт только
взглянул на свои, сказал: "Одну",  сбросил карту на те две,  которые сбросил
дядя Бак, вставил новую в свои, раздвинул их  веером, взглянул  раз,  сложил
карты, посмотрел на дядю Бака и сказал:
     - Ну, прикупили к своей тройке?
     - Нет, - сказал дядя Бак.
     - А я - да, - сказал мистер Хьюберт. Он выбросил руку на стол, рассыпав
свои карты  перед дядей Баком -  три  короля  и  две пятерки,  - и сказал: -
Ей-богу, неплохая партия, Бак Маккаслин.
     -  И  это  все? - спросил  дядя  Бадди.  Час  был уже  поздний,  солнце
садилось; до дома мистера Хьюберта оставалось минут пятнадцать езды.
     - Да, сэр, - ответил он,  а потом рассказал, как  дядя Бак разбудил его
на рассвете и он вылез  в  окно,  вывел свою лошадь и уехал  и  как дядя Бак
пообещал, что,  если его тут сильно потеснят, он тоже  слезет по водосточной
трубе и спрячется в лесу до приезда дяди Бадди.
     - Хм, - сказал дядя Бадди. - А Томин Терл там был?
     -  Да, сэр,  -  ответил  он.  - Он  ждал  в конюшне, когда  я пришел за
лошадью. Он сказал: "Ну что там, еще не сговорились?"
     - А ты что сказал? - спросил дядя Бадди.
     - Я сказал: "Дядя Бак, по-моему, уже сговорился. Но дядя Бадди сюда еще
не приехал".
     - Хм, - сказал дядя Бадди.
     На этом почти все и кончилось. Они подъехали к дому. Может  быть,  дядя
Бак наблюдал  за ними, но, если  и наблюдал, сам не показывался  - так и  не
вышел из  лесу.  Мисс Софонсибы тоже нигде не было видно -  значит, дядя Бак
окончательно еще  не сдался, еще  не сделал  предложения.  Дядя Бадди,  он и
мистер Хьюберт  поужинали, вышли из кухни, расчистили  стол,  оставив на нем
только лампу и колоду карт. А дальше все было как прошлой ночью, только дядя
Бадди не  носил галстука,  да  мистер Хьюберт был в  одежде,  а не  в ночной
рубашке, и  на столе стояла  не свеча, а лампа с абажуром,  и мистер Хьюберт
сидел со  своей стороны стола с колодой в руках и  глядел на  дядю Бадди,  с
треском  пропуская  ее  ребро  под  большим пальцем. Потом он выровнял ее об
стол,  положил посередине,  под  лампой,  сложил руки  на краю  стола и чуть
подался вперед, глядя на дядю Бадди, который сидел с другой стороны, опустив
руки на колени, весь  серый, как старый серый валун или пень с серым мхом, и
такой же неподвижный;  его  круглая белая  голова была похожа на голову дяди
Бака, но он не щурился,  как дядя Бак, и  был чуть толще дяди  Бака - словно
оттого, что подолгу сидел и наблюдал, как готовится еда, словно еда, которую
он готовил, сделала его чуть толще, чем он мог бы быть, и то, из чего он  ее
готовил - мука и прочее, - сообщило ему такой ровный, спокойный цвет.
     - По пуншу перед началом? - сказал мистер Хьюберт.
     - Я не пью, - сказал дядя Бадди.
     - Верно,  - сказал мистер Хьюберт. -  Знал  же: было что-то  еще, кроме
женолюбия, делавшее Фила похожим  на человека. Впрочем, неважно. - Он дважды
моргнул, не  сводя глаз с дяди Бадди. - Бак Маккаслин против земли и негров,
которые  я  обещал вам в приданое  за мисс Софонсибой. Если  я выиграю,  Фил
женится Сибби без всякого приданого. Если вы - получаете Фила обратно. А мне
все  равно  остаются  триста  долларов,  которые  Фил должен  мне  за Тенни.
Правильно?
     - Правильно, - сказал дядя Бадди.
     - Стад  {4}, -  сказал мистер Хьюберт.  -  Одна партия. Вы  тасуете,  я
снимаю, мальчик сдает.
     - Нет, - сказал дядя Бадди. - Без  Каса. Рано ему. Не хочу приучать его
к азартным играм.
     - Ха, - сказал мистер Хьюберт. - Говорят, кто сел с Амодеем Маккаслином
в  карты, тот  уже не  играет.  Впрочем,  неважно. -  Однако он  по-прежнему
смотрел на дядю Бадди; и, когда заговорил, даже не повернул головы: - Поди к
черному ходу и крикни.  Приведи первого, кто откликнется, животного мула или
человека, лишь бы мог сдать десять карт.
     Он пошел к черному ходу. Но кричать  ему не  пришлось, потому что прямо
за дверью сидел  на корточках Томин Терл,  и они вернулись  в  столовую, где
мистер Хьюберт  сидел по-прежнему сложив  руки на  краю стола, а  дядя Бадди
сидел  опустив руки на колени,  и  между ними под лампой, лицом вниз, лежала
колода. Ни тот ни другой не взглянули на него и Томиного Терла.
     - Тасуйте, - сказал мистер Хьюберт.
     Дядя Бадди перетасовал карты, опять положил под лампу и опустил руки на
колени, а мистер Хьюберт снял колоду и сложил руки на краю стола.
     - Сдай, - сказал он.
     По-прежнему ни мистер Хьюберт, ни дядя Бадди не смотрели на них. Просто
сидели; между  тем руки Томиного Терла,  имевшие цвет седла,  появились  под
лампой, взяли колоду и  сдали: одну карту рубашкой кверху мистеру Хьюберту и
одну рубашкой кверху дяде Бадди, потом одну  лицом кверху мистеру Хьюберту -
и это был король - и одну лицом кверху дяде Бадди - и это была шестерка.
     -  Бак  Маккаслин против приданого Сибби, -  сказал мистер  Хьюберт.  -
Сдай.
     Рука сдала  карту  мистеру Хьюберту - это была  тройка -  и карту  дяде
Бадди - это была двойка. Мистер Хьюберт  посмотрел на дядю Бадди. Дядя Бадди
стукнул костяшками пальцев по столу.
     - Сдай, - сказал мистер Хьюберт.
     Рука сдала карту мистеру Хьюберту -  и  это опять была тройка - и карту
дяде  Бадди  -  это  была четверка. Мистер  Хьюберт посмотрел на  карты дяди
Бадди. Потом он посмотрел на дядю Бадди, а дядя Бадди опять стукнул по столу
костяшками.
     -  Сдай,  - сказал  мистер Хьюберт, и рука сдала ему туза, а дяде Бадди
пятерку,  и теперь мистер Хьюберт просто сидел,  не  двигаясь.  Он никуда не
смотрел и не шевелился целую минуту; просто сидел и наблюдал за дядей Бадди,
который  положил руку на стол, - впервые с  тех пор, как  стасовал колоду, -
приподнял уголок своей перевернутой карты, взглянул на него и  снова опустил
руку на колени.
     - Ваше слово, - сказал мистер Хьюберт.
     - Играем этих  двух негров, - сказал дядя Бадди. Он  тоже не шевелился.
Он сидел так  же,  как сидел в повозке, как на  лошади, как в качалке, когда
стряпал.
     - Против чего? - спросил мистер Хьюберт.
     -  Против трехсот  долларов, которые Теофил  должен  вам  за  Тенни,  и
трехсот долларов,  которые  вы с  Теофилом  назначили  за Томиного Терла,  -
сказал дядя Бадди.
     - Ха, - произнес мистер Хьюберт, только на этот  раз совсем негромко  и
даже не отрывисто. Потом сказал:  - Ха. Ха. Ха, - и опять негромко. Потом он
сказал: -  Так.  -  Потом сказал: - Так, так. - Потом сказал: - Повторим еще
раз. Если я выиграл, вы берете Сибби без приданого и берете обоих негров и я
Филу ничего не должен. Если вы...
     - ...  Теофил  свободен. И вы  должны  ему триста долларов  за Томимого
Терла, - закончил дядя Бадди.
     - Это - если я вас раскрою, - сказал мистер Хьюберт -- Если же нет, Фил
мне ничего не  должен и  я Филу ничего должен  - если только не возьму этого
негра, про которого я и вам и ему  уже несколько  лет объяснял, что не желаю
его иметь.  В  остальном мы возвращаемся  к  тому, с  чего началась  вся эта
глупость.  Иначе говоря,  я  должен либо  отдать  негритянку,  либо рискнуть
приобрести  негра,  которого  вы, по  собственному  признанию,  не  в  силах
удержать дома.  --  Тут он замолчал. На целую  минуту и  он и дядя Бадди как
будто  уснули. Потом  мистер  Хьюберт сидел ни на что не  глядя, и барабанил
пальцами по столу, медленно, размеренно и не очень громко.  -- Хм, -  сказал
он. -- И вам нужна тройка, а их всего четыре в колоде, и три из них  у меня.
И вы только тасовали. А я  потом снял. И если я вас раскрою, я должен купить
этого негра. Кто сдавал карты, Амодей?
     Но он  не стал  дожидаться ответа. Он  наклонил абажур, и свет  упал на
руки Томиного Терла, которым полагалось быть черными, но они  были не совсем
белыми,  на его воскресную рубашку, которой полагалось быть белой, но  и она
была не совсем - эту рубашку он надевал каждый раз перед побегом, так же как
дядя Бак каждый раз надевал галстук  перед погоней, - и на его лицо;  мистер
Хьюберт сидел, придерживая  абажур,  и глядел  на Томиного  Терла. Потом  он
опустил  абажур,  взял свои  карты,  перевернул  лицом вниз  и оттолкнул  на
середину стола.
     - Пас, Амодей, - сказал он.



IV


     От недосыпа он уже не  мог ехать  верхом  и на этот раз  вместе с дядей
Бадди и  Тенни возвращался домой в повозке, а  Томин Терл  вел  его лошадку,
сидя на старом Джейке. Приехали они на рассвете, и на этот раз дядя Бадди не
успел даже приступить к  готовке, а лиса -  вылезти из  корзины, потому  что
собаки уже были в  комнате. Старый Моисей влез  прямо  в корзину к лисе, так
что  оба прошли ее насквозь и выскочили с другой стороны. То есть  выскочила
лиса, потому что, когда дядя Бадди открыл дверь и хотел войти, старый Моисей
еще таскал  на шее большую часть корзины,  и дяде Баку  пришлось  сбивать ее
ногами. А  загнали  лису на одном  кругу: по передней галерее, за дом, и там
стало слышно, как лисьи когти застучали по бревну, прислоненному  к крыше, -
хорошая была гоньба, но кончилась слишком скоро.
     -  Какого черта, - сказал  дядя Бадди, -  ты травишь эту дрянь собаками
прямо в комнате?
     - К черту лису, - сказал дядя Бак. - Иди готовь завтрак. Мне кажется, я
месяц не был дома.



КОММЕНТАРИИ
     (А.Долинин)


СОЙДИ, МОИСЕЙ

     В  начале  1940  года Фолкнер  задумал  создать новую книгу  по той  же
методе,  что  и  "Непобежденных",  -  то  есть  составить  ее  из  отдельных
рассказов, над которыми он тогда работал.  По его словам,  общей темой книги
должны были стать "отношения между белой и черной расами у нас, на Юге".
     К работе над книгой Фолкнер приступил лишь год спустя, в мае 1941 года.
Первоначально  он  намеревался использовать  для  нее  семь  рассказов,  уже
написанных к этому времени: "Пункт закона" (соответствует первой части "Огня
и очага";  опубликован  в журнале  "Collier's" 22 июня 1940 г.), "Не  всегда
золото" (соответствует второй части "Огня и очага"; опубликован в ноябрьском
номере журнала "The American Mercury" за 1940 г.), "Отпущение грехов"  или -
другой  вариант  названия - "Апофеоз"  (соответствует третьей части  "Огня и
очага";  отдельно  не  публиковался),  "Черная  арлекинада"  (опубликован  в
октябрьском номере  журнала "Harpers" за 1940 г.), "Старики" (опубликован  в
сентябрьском номере  журнала  "Harpers"  за  1940  г.),  "Осень в Пойме" (до
выхода  книги  отдельно не  публиковался) и  "Сойди, Моисей"  (опубликован в
январском  номере  журнала "Collier's"  за  1941  г.).  Впоследствии  к  ним
добавились неопубликованный рассказ "Почти", который был переделан в  первую
новеллу-главу книги, и охотничья новелла "Лев"  (опубликована  в декабрьском
номере   журнала  "Harpers"   за  1935  г.),  послужившая  "заготовкой"  для
нескольких эпизодов "Медведя".
     Сообщая издателю  о  своих планах, Фолкнер писал: "Я все перепишу более
или менее  заново, а  в процессе  работы придумается  что-нибудь новенькое".
Однако  переработка  данного  материала   в  целостную   книгу  представляла
значительно  большие  трудности, чем в случае с "Непобежденными",  поскольку
это был не новеллистический цикл с общими персонажами и единым рассказчиком,
но   ряд   разнородных   текстов   на   негритянскую  тему,  между  которыми
отсутствовала какая-либо прагматическая связь. У каждой из отобранных новелл
был  свой  набор  персонажей и свой способ повествования; часть из них имела
рассказчиков, причем в их роли выступали Баярд Сарторис и Квентин Компсон, о
которых  читатель  уже  знал все. В  поисках объединяющего принципа  Фолкнер
обратился к испытанным  приемам  семейной хроники, решив построить книгу как
историю клана Маккаслинов,  в  котором есть и белая и черная ветви. Писатель
даже  начертил  для себя  примерное  генеалогическое  древо  рода  и  начал,
сверяясь  с ним,  переделывать рассказы. Все  персонажи,  не имевшие  прежде
никакого  отношения  к  Маккаслинам,   получили  новые  биографии  и  имена,
связавшие их  друг с другом родственными узами (например, Квентин Компсон из
"Стариков" превратился в Айка Маккаслина, главного героя книги, а его отец -
в  Маккаслина  Эдмондса,  безымянная  негритянка  из "Осени  в  Пойме"  -  в
прапраправнучку основателя династии, а ее любовник Бойд - в Роса Эдмондса, и
т.  п.).  Появился  в книге  и  ряд  совершенно  новых  эпизодов  и  мотивов
(например, столкновение Лукаса Бичема с Заком  Эдмондсом в "Огне  и очаге"),
возникли повторяющиеся символы (огонь,  кровь и т. п.), в некоторых  случаях
иной  поворот  приобрели отношения  действующих  лиц и  обрисовка  отдельных
характеров  (так,  Лукас  Бичем  до   известной  степени   вышел  из  амплуа
"комического старика негра",  в котором  он выступает в новеллах).  Пожалуй,
только рассказ "Черная  арлекинада"  не  подвергся  существенной  переделке,
поскольку  в общей  композиции  книги  ему отведено место вставной  новеллы,
развивающей ее основную тему на другом материале.
     Композиционным и  смысловым центром всей  книги  Фолкнер сделал повесть
"Медведь", которая "придумалась" у него "в процессе работы" (подобно "Запаху
вербены" в  "Непобежденных"), причем интересно, что в ней,  как  и в "Запахе
вербены", важнейшую роль играют инициационные мотивы и символика (юный герой
подвергается  символическим охотничьим  испытаниям посвятительного характера
и, получая  статус взрослого, пересматривает  общепринятый кодекс поведения;
как  и  Баярд  Сарторис,  своим  поступком он отвергает тяготеющее над  Югом
"проклятье"  с  той лишь  разницей, что для Баярда  это проклятие  насилия и
мести, а для Айка Маккаслина - проклятие рабства и собственности).
     Работа над  книгой  была закончена в  декабре  1941 года, а уже в марте
1942 года она вышла в свет (издательство "Рэндом Хаус"). Без ведома Фолкнера
издатели  снабдили  ее  подзаголовком "И другие  рассказы".  При последующих
переизданиях книги подзаголовок по требованию писателя был снят.
     Упоминания о  различных членах  клана Маккаслинов  часто встречаются  в
более поздних произведениях  йокнапатофского цикла,  а Лукас Бичем, его жена
Молли и Карозерс Эдмондс выступают как действующие лица романа "Осквернитель
праха".
     Название  книги  представляет  собой  цитату из негритянского духовного
гимна: "Сойди, Моисей,  в далекую землю Египетскую и скажи  старому фараону,
чтобы он  отпустил  мой народ  на  свободу". Для  негритянского религиозного
сознания характерно отождествление рабства с библейским "пленом Египетским",
а  освобождения  -  с  исходом  иудеев  (ср.  эпизод в  "Непобежденны