, какого никогда у нас в  Джефферсоне
не покупают, да еще если у него было всего две  пачки  этого  сорта  и  он
запомнил, кому была продана одна из них.
   Мы не  двинулись  с  места.  Мы  сидели  и  вдруг  услыхали  торопливые
спотыкающиеся шаги, увидели, как подбежал человек и выбил шкатулку из  рук
Стивенса. Но мы смотрели не на него. Мы вместе с ним смотрели только,  как
от шкатулки отскочила крышка и оттуда показалось  облачко  дыма,  медленно
расплывающееся в воздухе.  Все  как  один  мы  перегнулись  через  стол  и
уставились на невыразительную, рыжеватую макушку  Гренби  Доджа,  который,
стоя на коленях, разгонял руками улетучивающийся дым.
   - Я все-таки не понимаю... - сказал Вирджиниус. Мы впятером  стояли  во
дворе суда и, мигая, смотрели друг  на  друга,  словно  нас  выпустили  из
темной пещеры.
   - Вы-то написали завещание? - спросил Стивенс. И тут Вирджиниус, словно
окаменев, уставился на Стивенса.
   - Вот оно что! - сказал он наконец.
   - Написали, конечно, в виде обязательства, какими  обычно  обмениваются
деловые партнеры, - сказал  Стивенс.  -  Вы  с  Гренби  обменялись  такими
завещаниями,  по   которым   каждый   из   вас   являлся   наследником   и
душеприказчиком другого, для  того  чтобы  ваше  общее  имущество  было  в
безопасности. Это вполне естественно. Вероятно,  Гренби  первый  предложил
написать эту бумагу, сказав, что он уже сделал вас своим наследником.  Так
что теперь вы лучше уничтожьте свое  завещание,  разорвите  его.  Сделайте
своим наследником Анса, если уж хотите составить завещание.
   - Зачем ему ждать, - сказал Вирджиниус. - Половина земли и так его.
   - Главное, что вы будете эту землю беречь, - сказал Стивенс, - и он  об
этом знает. Ансу земля не нужна.
   - Да, - сказал Вирджиниус и отвернулся. - Но мне бы хотелось...
   - Главное, вы ее берегите, - сказал Стивенс. - Анс знает, что вы  землю
будете беречь.
   - Да, - сказал Вирджиниус. Он посмотрел  на  Стивенса.  -  Да,  я...  я
вам... верней, мы оба вам очень обязаны...
   - Больше, чем думаете, - сказал Стивенс. Он говорил  очень  спокойно  и
трезво. - Обязаны и мне, и той лошади. Через неделю  после  смерти  вашего
отца Гренби купил столько крысиного яду, что можно было бы  отравить  трех
слонов, это мне Уэст рассказывал. Но, вспомнив про эту лошадь  и  про  то,
что он сначала забыл, он побоялся травить крыс, пока завещание вашего отца
не будет утверждено. Человек он  хитрый,  но  при  этом  невежественный  -
опасное сочетание. Он был настолько невежествен, что полагал, будто  закон
похож на динамит: кто  первый  его  захватит,  тому  он  и  станет  рабски
служить, хотя и этот "раб" может взбунтоваться. Но он был настолько хитер,
что думал, будто люди пользуются законом только для себя, в  своих  личных
целях. Я это понял, когда он  прошлым  летом  подослал  ко  мне  какого-то
негра, которому поручил узнать, может ли повлиять на утверждение завещания
то, какой смертью умер человек. Я догадался, кто подослал этого  негра  ко
мне, и знал, какие бы сведения этот негр не передал тому, кто его  послал,
тот все равно решил мне не верить, потому что считал меня  слугой  закона,
этого "динамита", этого "раба". Так  что,  если  бы  у  вашего  отца  была
обыкновенная лошадь и если б Гренби вспомнил о ее характере вовремя, вы бы
сейчас лежали в могиле. Может, Гренби ничего от этого не  выиграл  бы,  но
вы-то были бы покойником.
   - Да, - сказал Вирджиниус очень спокойно и трезво,  -  полагаю,  что  я
очень обязан...
   - Да, - сказал Стивенс, - на вас лежит большое обязательство. Вы  очень
обязаны Гренби. - Вирджиниус посмотрел на него. -  Вы  должны  ему  за  те
налоги, которые он платил ежегодно в течение пятнадцати лет.
   - А-а, - сказал Вирджиниус. - А я думал это отец... Да,  Гренби  каждый
ноябрь брал у меня деньги в долг, не так чтоб очень много,  и  суммы  были
разные. Говорил, что ему надо закупить скот. Иногда он отдавал по  частям.
Но он мне еще должен... нет, пожалуй, теперь я ему задолжал. -  Вирджиниус
говорил очень серьезно, деловито. - Когда человек начинает делать  дурное,
важно не то, что он делает, важны последствия.
   - Но наказывать-то его будут за то, что что  он  делает,  и  наказывать
будут посторонние. Ведь тем людям, которым будет плохо от последствий  его
дурных дел, этим людям его наказывать не придется. Словом,  для  нас,  для
всех остальных хорошо, что он за свои дела нападает в руки к нам, а  не  к
тем, другим. Вот сейчас он в руках у меня, а не у вас, Вирдж, хоть вы  ему
и родственник. Вы меня понимаете?
   - Понимаю, - сказал Вирджиниус. - Да я бы все равно его  не  стал...  -
Вдруг он посмотрел прямо в лицо Стивенсу. - Слушайте, Гэвин, - начал он.
   - Что такое? - спросил Стивенс.
   Вирджиниус пристально посмотрел ему в глаза.
   - Вы там очень умно рассуждали насчет химии и так далее в связи с  этим
дымом. Пожалуй, я кое-чему поверил, а кое-чему нет. И пожалуй, если я  вам
скажу, чему я поверил, а чему - нет, вы будете надо мной смеяться. -  Лицо
у него было  вполне  серьезное.  И  у  Стивенса  на  лице  была  такая  же
серьезность. И все же в  его  взгляде  что-то  мелькнуло,  что-то  острое,
внимательное, но без всякой насмешки. - Случилось-то это неделю  назад,  -
продолжал Вирджиниус. - Если вы тогда открывали шкатулку,  смотрели,  есть
там дым или нет, он бы непременно улетучился. А  если  бы  в  шкатулке  не
оказалось дыма, Гренби себя не выдал бы. И все это случилось неделю назад.
Откуда же вы знали, что в шкатулке еще останется дым?
   - А я и не знал, - сказал Стивенс.  Он  ответил  быстро,  весело,  даже
радостно, чуть ли не с улыбкой. - Ничего я не знал. Я напустил  туда  дыму
перед самым заседанием. Как раз перед тем, как вы все вошли в  комнату,  я
напустил полную шкатулку дыму из трубки и захлопнул крышку. Но я ничего не
знал. И боялся я, наверно, еще больше,  чем  Гренби  Додж.  Но  все  сошло
хорошо. Дым продержался в шкатулке чуть ли не целый час.



   Уильям Фолкнер.
   Высокие люди

   -----------------------------------------------------------------------
   W.Faulkner. The Tall Men (1941). Пер. - В.Голышев.
   В кн. "Рассказы. Медведь. Осквернитель праха". М., "Правда", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Темный сарай с хлопкоочистителем  остался  позади.  Затем  они  увидели
освещенный дом, другую машину - двухместный автомобиль врача, тормозящий у
ворот, - и услышали, как залился где-то пес.
   - Приехали, - сказал старый помощник начальника полиции.
   - А это  что  за  машина?  -  спросил  мужчина  помоложе,  не  здешний,
следователь призывной комиссии штата.
   - Доктора Скофилда, - ответил полицейский. - Ли Макколлем попросил меня
вызвать его, когда я позвонил, что мы едем.
   - Вы что - их предупредили? - спросил следователь. - Позвонили,  что  я
еду с ордером на арест двух дезертиров? Так вы изволите выполнять  приказы
правительства Соединенных Штатов?
   Полицейский - сухой, аккуратный  старик,  жующий  табак,  -  родился  и
прожил всю жизнь в этом округе.
   - Я так понял, что вам надо только арестовать двух ребят  Макколлема  и
увезти их в город, - сказал он.
   - Ну да! -  сказал  следователь.  -  А  вы  их  предупредили,  дали  им
возможность бежать. Может быть,  даже  ввели  правительство  в  расход  по
розыску их войсками. Вы забыли, что сами принесли присягу?
   - Я не забыл, - сказал полицейский. - И с тех пор, как  мы  выехали  из
Джефферсона, все пытаюсь втолковать вам то, чего вам забывать не след.  Но
вижу, без самих Макколлемов вам этого  не  внушишь.  Остановитесь  за  той
машиной. Попробуем узнать сперва, сильно ли болен - кто там у них болен.
   Следователь остановился позади другой машины, заглушил  мотор,  погасил
фары.
   - Ну и народ! - сказал он. Потом подумал: "А ведь этот  дряхлый  старик
со жвачкой - того же поля ягода, несмотря на почетную, высокую  должность,
которая должна была бы сделать его другим человеком".
   Поэтому вслух он ничего не сказал,  а  вынул  ключи,  вылез,  поднял  в
машине все стекла и  запер  ее,  размышляя:  "Ну  и  народ  -  жульничают,
утаивают,  что  у  них  есть  земля  и  имущество,  чтобы  устроиться   на
общественные работы, которых и не думают выполнять, благо конституция дала
им  права  на  безделье;  сами  работы  готовы  загубить  своими   мелкими
примитивными уловками - лишь бы получить  задаром  матрас  и  тут  же  его
продать; откажутся и от работы ради даровых харчей и ночлега -  последнего
клоповника в городе; а если и остаются в деревне, то дают  о  себе  ложные
сведения,  чтобы  их  ссудили  семенами,  которые  они  употребят  не   по
назначению  -  зато  как  они   будут   шуметь,   негодовать,   изображать
оскорбленную невинность, попавшись на этом! А когда многострадальное  наше
правительство в минуту опасности просит их о пустячной услуге - встать  на
военный учет, - они отказываются".
   Старый полицейский ушел  вперед.  Следователь  двинулся  за  ним  через
крепкую некрашеную калитку штакетника, по широкой кирпичной дорожке, между
старыми чахлыми кедрами, к просторному и нескладному  и  тоже  некрашеному
двухэтажному дому, где за открытой дверью прихожей неярко горела лампа,  -
первый этаж, как заметил следователь, был рубленый.
   За  массивной  некрашеной  террасой,  которая  тянулась   вдоль   всего
бревенчатого фасада, он увидел прихожую, неярко освещенную лампой;  из-под
террасы, снова залившись лаем, выскочил большой  пес  и,  расставив  лапы,
преграждал им  дорогу,  пока  его  не  окликнул  из  дома  мужской  голос.
Следователь поднялся за полицейским на террасу. Здесь  он  увидел,  что  в
дверях их дожидается человек лет  сорока  пяти,  невысокий,  кряжистый,  с
загорелым спокойным лицом и  руками  конюха;  окинув  следователя  строгим
взглядом, он больше на него не смотрел и обращался только к полицейскому:
   - Здравствуйте, мистер Гомболт. Входите.
   - Здравствуйте, Раф, - сказал полицейский. - Кто заболел?
   - Бадди. Поскользнулся днем и попал ногой в дробилку.
   - Сильно поранился?
   - Кажется, да. Поэтому и в город не повезли, а врача позвали. Кровь  не
могли остановить.
   - Обидно, - сказал полицейский. - Это мистер Пирсон. -  Взгляд  хозяина
задержался на следователе: карие глаза на загорелом лице глядели спокойно,
даже вежливо, и хотя в руке его чувствовалась  сила,  пожатие  было  очень
вялым, очень холодным. Полицейский продолжал: - Из Джексона. С  призывного
пункта. - Потом он добавил - и следователь не услышал никакой  перемены  в
голосе: - У него ордер на арест ребят.
   И в хозяине следователь не  заметил  никакой  перемены.  Только  вялая,
жесткая рука выскользнула из его пальцев, и спокойное лицо  повернулось  к
полицейскому.
   - Мы что же, войну объявили?
   - Нет, - ответил полицейский.
   - Не в этом дело, мистер Макколлем, - вмешался следователь.  -  От  них
всего-навсего требовалось встать на военный учет. В  этот  раз  их  номера
могли и не выпасть при жеребьевке, и по закону больших чисел скорей  всего
не выпали бы. Но они отказались или,  во  всяком  случае,  не  удосужились
встать на учет.
   - Понятно, - сказал Макколлем. На следователя  он  больше  не  смотрел.
Следователь даже не был уверен, что он смотрит  на  полицейского,  хотя  и
разговаривает с ним:
   - Хотите зайти к Бадди? У него сейчас врач.
   - Постойте, - вмешался следователь. -  Мне  очень  жаль,  что  с  вашим
братом случилось несчастье, но я...
   Старик-полицейский взглянул на него, нахмурив седые косматые брови, и в
его вежливом, но слегка раздраженном  взгляде  следователь  уловил  что-то
общее с первым беглым взглядом Макколлема. Следователь был отнюдь не  глуп
и понимал уже, что дела здесь обстоят не совсем так, как он ожидал. Но  он
несколько лет прослужил в Управлении чрезвычайной помощи, имея дело  почти
исключительно с деревенскими, а потому все еще был убежден, что  прекрасно
их знает. И теперь, глядя на старого полицейского, он подумал:  "Да.  Того
же поля ягода, несмотря на пост, власть и ответственность, которые  должны
были бы сделать его другим. И еще раз подумал: Ну и народ! Ну и народ!"
   - Мне надо успеть на ночной поезд в Джексон, - сказал он. - Билеты  уже
заказаны. Предъявите ордер, и мы...
   - Пойдемте, - сказал старик. - Времени у нас вдоволь.
   И следователь пошел за ним - ничего другого ему не оставалось - кипя  и
негодуя, пытаясь за эти несколько шагов по передней овладеть собой,  чтобы
овладеть ходом событий; понимая, что ответственность за ход событий  лежит
на нем, и если их отъезд  вместе  с  арестованными  должен  быть  ускорен,
ускорить его может только он, а не старый полицейский. Да, он  не  ошибся.
Дряхлый слуга закона был не только  по  сути  одним  из  них:  стоило  ему
переступить порог этого дома, и в нем  сразу  же  пробудилась  врожденная,
исконная расхлябанность и безответственность. Следователь  прошел  за  ним
через переднюю прямо в спальню; там он огляделся не только  с  изумлением,
но и с каким-то страхом. Комната была большая, с голым  некрашеным  полом,
и, не считая кровати, вся  обстановка  состояла  из  пары  стульев  и  еще
какой-то старомодной вещи.  Однако  следователю  показалось,  что  комната
битком набита людьми,  такими  же  громадными,  как  человек,  который  их
встретил, - даже стены вот-вот не выдержат, раздадутся.  Причем  люди  эти
вовсе не были крупными, рослыми, и дело было не в их энергии  или  избытке
жизненных сил, потому что они не издавали ни звука, и только  смотрели  на
него, безмолвно повернув к нему лица, отмеченные печатью  родства:  худой,
почти тщедушный старик лет семидесяти, чуть повыше других; второй  старик,
тоже седой, но в остальном - копия того, кто их встретил у входа; третий -
примерно ровесник того, кто их встретил, но с более  болезненным  лицом  и
трагическим,  мрачным  диковатым  выражением  таких  же  карих  глаз;  два
совершенно  неразличимых  синеглазых  паренька,  и,  наконец,   синеглазый
человек на кровати, над которым склонился врач  -  обыкновенный  городской
врач в опрятном городском костюме, - и все  эти  люди  молча  повернулись,
чтобы посмотреть на них с полицейским, когда они вошли в  комнату.  А  он,
увидев за спиной у  доктора  разрезанную  штанину  человека,  лежащего  на
кровати, голую окровавленную, искромсанную ногу,  почувствовал  дурноту  и
замер в дверях под этими спокойными, твердыми взглядами.  Полицейский  тем
временем подошел к человеку, который лежал на  кровати  и  курил  глиняную
трубку; рядом с ним на столике стояла старинная оплетенная бутыль, в каких
дед следователя держал виски.
   - Да, Бадди, - сказал полицейский. - Плохо дело.
   - Сам виноват, черт бы меня подрал, -  сказал  человек  на  кровати.  -
Сколько раз меня Стюарт предупреждал насчет этой рамы.
   - Верно, - подтвердил второй старик.
   Остальные по-прежнему молчали. Они все так же спокойно, упорно  глядели
на следователя, пока полицейский, полуобернувшись, не сказал:
   - Это - мистер Пирсон из Джексона. У него ордер на арест ребят.
   Тогда человек на кровати спросил:
   - За что?
   - Да все из-за воинской повинности, Бадди.
   - Мы сейчас не воюем, - сказал человек на кровати.
   - Верно, - подтвердил полицейский, - да вот закон этот новый [речь идет
о принятом 10 сентября 1940 г. законе  о  воинской  обязанности,  действие
которого распространялось на граждан в возрасте  от  21  до  36  лет].  Не
встали на учет.
   - Что вы хотите с ними делать?
   - Ордер на арест, Бадди, по всей форме.
   - Значит, тюрьма?
   - Ордер на арест, - повторил старый полицейский.
   Следователь заметил, что человек на кровати  наблюдает  за  ним,  мерно
попыхивая трубкой.
   - Налей мне виски, Джексон, - сказал он.
   - Не надо, - возразил врач. - Он и так слишком много выпил.
   - Налей мне виски, Джексон, -  сказал  человек  на  кровати.  Он  мерно
попыхивал трубкой, глядя на следователя. - Вас  правительство  послало?  -
спросил он.
   - Да, - ответил следователь. - Надо было встать на  военный  учет.  Это
пока все, что от них требовалось. А они... - Голос  его  замер,  семь  пар
глаз смотрели на него, человек на кровати мерно попыхивал трубкой.
   - Никуда бы мы не делись, - сказал человек на кровати. - Мы  бежать  не
собирались. - Он повернул голову. Парни стояли рядом, у него  в  ногах.  -
Анс, Люций, - сказал он.
   Следователю показалось, что они ответили как один:
   - Да, отец?
   - Этот джентльмен ехал из  самого  Джексона,  чтобы  сказать  вам,  что
правительство вас  ждет.  По-моему,  быстрее  всего  вам  завербоваться  в
Мемфисе. Ступайте наверх, соберите вещи.
   Следователь встрепенулся, сделал шаг вперед.
   - Постойте, - крикнул он.
   Но его опередил самый старший, Джексон. Он тоже сказал:  "Постойте",  и
теперь они смотрели не на следователя. Все смотрели на врача.
   - Так что с ногой? - спросил Джексон.
   - Вы же видите, - сказал врач. - Он ее уже  почти  ампутировал.  Тянуть
больше нельзя. И везти его невозможно. Мне понадобится помощь  медицинской
сестры и эфир - если он, конечно, выдержит наркоз после такого  количества
виски. Кто-нибудь из вас съездит в город на моей машине. Я позвоню...
   - Эфир? - спросил человек на кровати. - Зачем? Вы же говорите, что ее и
так почти нет.  Еще  стаканчик-другой  виски  да  наточить  получше  секач
Джексона, и я бы ее сам отрезал. Давайте. Кончайте с ней.
   - Такой боли вы больше не выдержите, - сказал доктор. - Это в вас хмель
говорит.
   - Ерунда, - возразил тот. - Раз  во  Франции  мы  перебегали  пшеничное
поле, вдруг вижу, лезет на меня из пшеницы пулемет, - думал я  перескочить
через него - как через жердь, когда тебя  подшибить  хотят,  -  да  только
ничего у меня не вышло. И вот лежу я на земле,  а  как  смеркаться  стало,
начала она болеть, но тут меня как звизнет по каске - словно по наковальне
молотом, и больше я ничего не видел, пока не очнулся. Нас там чуть  ли  не
штабелями складывали под пригорком у полевого госпиталя, да врач  ведь  не
скоро всех обошел, и тут она заболела не  приведи  бог.  А  сейчас,  когда
бутылка-то под рукой, - разве это боль называется? Давайте  кончать.  Если
вам нужна помощь, Стюарт и Раф вам помогут... Джексон, налей.
   На этот раз доктор поднял бутыль и поглядел, много ли там осталось.
   - Тут целой кварты не хватает, - сказал он. - Если вы с  четырех  часов
дня выпили кварту виски, вы едва  ли  выдержите  наркоз.  Ну  как  сможете
терпеть, если я сейчас докончу?
   - Кончайте. Я ее искалечил, надо от нее избавиться.
   Доктор обвел взглядом остальных -  застывшие,  похожие  друг  на  друга
лица, которые не сводили с него глаз.
   - Если бы он был в городе, у меня в больнице, под наблюдением сестры, я
бы, наверное, подождал, пока у него пройдет  шок,  и  алкоголь  выйдет  из
организма. Но везти его сейчас нельзя, кровотечение в таком виде я не могу
остановить, и если бы у меня даже был эфир или местный наркоз...
   - Ерунда, - сказал человек на кровати. - Бог не создал лучшего местного
и общего утешения и наркоза, чем этот вот, в бутылке. И  нога  ведь  -  не
Джексона, не Стюарта, не Рафа, не Ли. Это моя нога. Я  начал  это  дело  и
имею право покончить с ним, как мне угодно.
   Но доктор продолжал смотреть на Джексона.
   - Так что, мистер Макколлем? - спросил он. - Вы тут старший.
   Но ответил ему Стюарт.
   - Да, - сказал он. - Кончайте. Чего вам надо? Горячей воды, наверно?
   - Да, - сказал доктор. - И чистых  простынь.  Найдется  у  вас  большой
стол, чтобы перетащить сюда?
   - Кухонный стол, - сказал тот, который их встретил  у  входа.  -  Мы  с
ребятами...
   - Постой, - сказал человек на кровати. - Ребятам некогда тебе помогать.
- Он снова поглядел на них. - Анс, Люций! - позвал он.
   Следователю опять показалось, что они ответили как один:
   - Да, отец?
   - Нашему гостю,