мы его поймаем,  то есть кто-нибудь его поймает, где-нибудь,
когда-нибудь.  Но  только не здесь  и  не за  это.  Выходит,  эта несчастная
безобидная придурковатая баба не стоила даже того, чтобы за нее отомстила та
самая справедливость, которую вы ставите выше истины.
     Казалось,  на  том  дело  и кончилось.  В  тот  же  день  миссис  Флинт
похоронили. Старик продолжал  сидеть взаперти  у себя в комнате, он даже  не
вышел, когда  все уехали с гробом на кладбище, а  в доме остался один только
помощник шерифа, подпиравший  своим стулом  запертую дверь, да две  соседки,
которые сварили старому Притчелу горячий обед и в конце концов уговорили его
приоткрыть дверь,  чтобы взять  у  них  поднос с едой.  Он поблагодарил  их,
ворчливо и угрюмо,  за все, что они для него сделали в последние сутки. Одну
из  женщин это так тронуло, что  она предложила назавтра  вернуться  и снова
сварить ему обед,  но тут старика  вновь обуяла вспыльчивость  и грубость, и
добрая женщина даже  пожалела о своем предложении, когда из-за приотворенной
двери раздался хриплый  скрипучий  стариковский голос: "Не нужна мне никакая
помощь. У меня все равно уже два года как  нет дочки", после чего  у них под
носом захлопнулась дверь и щелкнул замок.
     Затем  обе  женщины ушли,  и только  помощник шерифа остался  сидеть на
стуле у  дверей. Он возвратился в город  на  следующее утро и рассказал, как
старик внезапно распахнул дверь, и не успел  задремавший помощник отскочить,
как тот  ногой выбил из-под него стул и со страшной  руганью велел убираться
вон, а  когда  он (помощник шерифа) чуть позже выглянул из-за угла сарая, из
кухонного окна сверкнул выстрел,  и заряд дроби,  предназначенный для белок,
угодил в стену в каком-нибудь ярде от  его  головы. Шериф и об этом  сообщил
дяде Гэвину по телефону:
     - Итак, он снова там один. А раз  он сам того желает, я не против.  Мне
его, конечно, жалко. Мне жалко любого, кому приходится жить на свете с таким
характером.  Старый, одинокий, да еще такая беда с ним стряслась.  Все равно
как если  б тебя унесло ураганом, повертело, да и зашвырнуло назад на  то же
самое место, и  ни тебе  пользы, ни удовольствия, словно ты и вовсе нигде не
побывал. Что я вам вчера насчет меча говорил?
     - Не помню, - сказал дядя Гэвин. - Вы много чего вчера говорили.
     - И много чего оказалось правильным. Я сказал, что вчера все кончилось.
И так оно и есть.  Этот тип когда-нибудь снова попадется,  но это будет не у
нас.
     Но не  только  это было странно. Казалось,  будто Флинта никогда вообще
здесь  не было - ни следа, ни царапины на  стене  той  камеры,  в которой он
сидел.  Жалкая  горсточка  людей  -  они  сочувствовали,  но  не  горевали -
разошлась, покинула свежую могилу женщины,  которая в лучшем случае ничем не
затронула нашу жизнь, которую кое-кто из нас знал, хотя никогда ее не видел,
а  кое-кто  видел,  но   никогда  не  знал...  Бездетный  старик,   которого
большинство  из нас вообще никогда не видело, опять один в доме, где, по его
же собственным словам, все равно уже два года не бывало детей...
     - Словно  ничего этого  вовсе и  не произошло, - сказал  дядя  Гэвин. -
Триумвират - убийца,  жертва  и безутешный  отец - не три живых человека  из
плоти и крови, а всего лишь иллюзия, театр теней на простыне; это не мужчины
и не женщины, они не  молоды и не стары, они всего лишь три ярлыка,  которые
отбрасывают  две тени по одной-единственной простой причине  - для того чтоб
постулировать существование несправедливости и горя, требуются минимум двое.
Да. Они никогда не отбрасывали более двух теней, хотя носили три ярлыка, три
имени.   Словно   лишь   благодаря  своей  смерти   эта  несчастная  женщина
материализовалась и обрела реальность настолько, чтобы отбрасывать тень.
     - Однако кто-то ее убил, - сказал я.
     - Да, - согласился дядя Гэвин. - Кто-то ее убил.
     Этот разговор происходил в полдень. А часов в пять  пополудни я подошел
к телефону. Звонил шериф.
     - Твой дядя дома?  - спросил  он.  - Скажи, чтоб он  подождал. Я сейчас
приеду.
     С ним приехал незнакомец - горожанин в аккуратном городском костюме.
     -  Это  мистер Уоркмен,  - сказал шериф. -  Страховой агент.  Страховой
полис  был. На пятьсот  долларов, его выправили год и  пять  месяцев  назад.
Навряд ли стоило из-за такой суммы кого-то убивать.
     - Если это  вообще было убийство,  - сказал страховой агент. Говорил он
ледяным тоном,  хотя при  этом чуть ли не  кипел  от  ярости.  - Полис будет
оплачен не
     медленно, без всяких вопросов и дальнейших расследований. И я скажу вам
кое-что  еще, о чем  вы  здесь, как  видно, ничего  не  знаете. Этот  старик
рехнулся. Везти в город и сажать под замок надо было вовсе не Флинта.
     Да только про  это шериф тоже  рассказал:  как накануне днем  страховая
контора  в  Мемфисе  получила  телеграмму,  за  подписью  старика  Притчела,
сообщавшего о смерти застрахованной, и страховой агент приехал в дом старика
Притчела  сегодня в  два  часа  дня  и за полчаса  выудил из самого  старика
Притчела  всю  правду  о смерти  его дочери:  факты,  которые подтверждались
вещественными доказательствами - грузовиком,  тремя убитыми белками и кровью
на крыльце и на  земле. Дело обстояло так: когда дочь варила обед, Притчел и
Флинт поехали на грузовике в Притчелов лес пострелять белок на ужин...
     -  И это  правда, - сказал шериф. - Я узнавал. Они ездили  туда  каждое
воскресенье  утром. Притчел  не  позволял  охотиться на  своих белок никому,
кроме  Флинта, но даже и Флинту он позволял охотиться на них только вместе с
ним, - и они подстрелили  этих трех  белок,  и Флинт  подъехал на  грузовике
обратно  к дому, прямо  к  заднему крыльцу, женщина вышла  забрать  белок, а
Флинт  открыл дверцу,  взял ружье,  стал вылезать из кабины,  поскользнулся,
зацепился каблуком за  край  подножки, взмахнул  рукой  с  ружьем, чтобы  не
упасть, так что, когда ружье выстрелило, дуло было направлено прямо в голову
миссис Флинт. И  старик Притчел не только отрицал, что послал телеграмму, он
клялся  и божился,  что  вообще ни про  какой  полис и слыхом не слыхал.  Он
категорически  отрицал, что  выстрел  произошел случайно. Он  пытался  взять
назад  свои же показания насчет того, что именно случилось, когда  его  дочь
вышла из дома забрать убитых белок, а ружье выстрелило; он стал отказываться
от собственных слов, когда понял, что сам снял с зятя подозрение в убийстве,
а потом выхватил у агента из рук бумагу,  очевидно, полагая, что это и  есть
страховой полис, и если бы агент  не успел ему помешать,  он бы ее изорвал в
клочки.
     - Зачем? - спросил дядя Гэвин.
     - Как зачем? - отозвался шериф. - Мы  позволили  Флинту сбежать; мистер
Притчел знал,  что он бродит где-то на свободе. Что ж,  по-вашему, он хотел,
чтобы человеку, который убил его дочь, за это еще и заплатили?
     - Может  быть,  - сказал  дядя Гэвин. - Но я так не думаю. Я  не думаю,
чтоб он вообще об этом беспокоился. Я думаю, мистер Притчел знает, что Джоэл
Флинт не получит  ни этого полиса, да и ничего вообще. Может быть, он  знал,
что  в  маленькой захолустной тюрьме вроде нашей  не удержать видавшего виды
фокусника; он  ожидал, что Флинт вернется  обратно, и на сей раз был к этому
готов. И я думаю, что как только соседи перестанут ему докучать,  он вызовет
вас к себе и сам вам об этом скажет.
     - М-да,  - сказал страховой агент. -  Выходит,  они уже  перестали  ему
докучать.  Слушайте.  Когда я сегодня днем  туда приехал, у  Притчела сидели
какие-то трое. У  них был заверенный чек. На  крупную сумму.  Они покупали у
него ферму - всю целиком, до последнего гвоздя, - и между  прочим, я даже не
знал,  что земля  в ваших  местах так дорого стоит. У него  уже  был готовый
документ с печатью, но когда  я им  сказал,  кто я  такой,  они  согласились
подождать,  пока я  вернусь  в город  и  сообщу  об  этом  кому-нибудь,  ну,
например, шерифу. Когда я уезжал, этот старый  псих все еще стоял  в дверях,
совал  мне под нос  свою бумагу и  верещал:  "Скажите  шерифу,  черт  бы вас
побрал!  И  адвоката  привезите!   Привезите  этого  Стивенса!  Говорят,  он
воображает, будто он по этой части дока!"
     - Премного вам благодарен, - сказал шериф. Он говорил и двигался с  той
преувеличенной, слегка выспренней, старомодной учтивостью, на какую способны
лишь очень крупные мужчины, но он был таким  всегда; я в первый раз  увидел,
что он уходит из чьего-либо  дома, не задерживаясь в  дверях, как он  обычно
поступал, даже если намеревался на следующий  день явиться туда снова. - Моя
машина на улице, - сказал он дяде Гэвину.
     И  вот  незадолго   до  заката  мы  подъехали  к  аккуратной  изгороди,
окружавшей аккуратный  пустой  дворик  и  аккуратный  тесный  домик  старика
Притчела;  у  переднего  крыльца  стоял  большой  запыленный  автомобиль   с
городскими номерами и  потрепанный  грузовик Флинта, за рулем которого сидел
чужой  негритянский юноша  - чужой, потому  что  у старика Притчела  никогда
никакой прислуги, кроме его дочери, не было.
     - Он тоже уезжает, - сказал дядя Гэвин.
     - Его право, - отозвался шериф.
     Мы взошли на  крыльцо.  Но  не  успели мы дойти до дверей,  как  старик
Притчел уже крикнул, чтобы мы заходили, - хриплый скрипучий старческий голос
донесся  до  нас  из-за  двери  в  столовую,  где  на стуле  лежал  огромный
старомодный складной саквояж, набитый до отказа  и перетянутый ремнями; трое
северян  в запыленной одежде стояли,  глядя на дверь, а за столом сидел  сам
старик Притчел.  И тут я впервые увидел (дядя Гэвин  говорил  мне, что видел
его всего два раза) спутанную копну седых волос, брови, свирепо торчащие над
очками  в  стальной  оправе, неподстриженные  усы  и  клочковатую бороденку,
побуревшую от жевательного табака.
     - Входите, - сказал он. - Это, что ли, будет адвокат Стивенс?
     - Да, мистер Притчел, - сказал шериф.
     -  Хм, - буркнул старик. - Ну что, Хаб, имею я право продать свою землю
или не имею?
     - Конечно,  имеете, мистер Притчел, - отвечал шериф.  -  Мы не слыхали,
что вы собираетесь ее продавать.
     -  Ха, - сказал старик. - Может, я передумал - вот из-за этого. - Чек и
сложенная бумага лежали перед ним на столе. Од пододвинул чек  к шерифу.  На
дядю Гэвина  он  больше  не  посмотрел, он  только сказал: - Вы тоже. - Дядя
Гэвин с шерифом подошли  к столу и поглядели  на чек.  Ни тот, ни  другой до
него не дотронулся. Мне были  видны их лица. Они ничего  не выражали. -  Ну,
что? - спросил мистер Притчел.
     - Цена хорошая, - сказал шериф.
     На этот раз старик коротко и грубо буркнул:
     - Ха!  -  Он  развернул бумагу и сунул ее  под  нос - не шерифу, а дяде
Гэвину. - Ну, что? -- повторил он. - Как, адвокат?
     - Все в порядке, мистер Притчел, - сказал дядя Гэвин.
     Старик  откинулся на  спинку стула,  положил руки на стол  и,  повернув
голову, глянул на шерифа.
     - Ну, как? - сказал он. - Да или нет?
     - Земля  ваша, -  отозвался шериф. - Что вы  с ней сделаете,  никого не
касается.
     - Ха! - сказал мистер Притчел. Он не пошевелился. - Ладно, джентльмены.
- Он совсем не шевелился; один из приезжих  подошел к столу и взял бумагу. -
Через  полчаса меня тут не будет. Вы можете вступить во владение сразу после
этого, или вы найдете ключ завтра утром под половиком.
     По-моему, он  даже  не  посмотрел им  вслед, когда  они  выходили, хотя
утверждать не стану, потому что у него блестели  очки. Потом я понял, что он
смотрит  на шерифа, смотрит на него  уже  с  минуту  или  больше", а потом я
увидел,  что он дрожит, по-стариковски  трясется  и дергается, хотя его руки
лежат на столе неподвижно, как два комка глины.
     - Значит, вы дали ему уйти, - сказал он.
     - Верно, - сказал шериф. - Но вы  повремените, мистер  Притчел.  Мы его
поймаем.
     - Сколько  вам  на это  надо?  Два  года?  Пять лет?  Десять  лет?  Мне
семьдесят четыре, я похоронил жену и четверых детей. Где я буду через десять
лет?
     - Надеюсь, что здесь, - сказал шериф.
     -  Здесь? - повторил старик, -  Вы  что, не слыхали, как я сказал  тому
парню, что через  полчаса  он может забирать мой дом?  У  меня  теперь  есть
грузовик; я теперь при деньгах и знаю, на что мне их потратить.
     - На что вы их  потратите? - спросил  шериф.  - Такой-то  чек. Даже вон
тому мальчишке пришлось бы десять лет с утра до ночи из кожи вон лезть, чтоб
сбыть с рук такие деньги.
     - Я потрачу их на  то, чтоб изловить человека, который убил мою Элли! -
Тут он неожиданно вскочил, опрокинув стул. Потом зашатался,  но, когда шериф
подбежал  к нему, взмахнул рукой и оттолкнул шерифа чуть ли  не на целый шаг
назад. - Отстаньте от меня, -  сказал он, тяжело дыша. Потом  громко и грубо
прокричал своим дрожащим скрипучим голосом: -  Вон отсюда! Вон из моего дома
все  вы, все  до одного!  - Однако ни  шериф, ни мы  с  дядей не двинулись с
места; вскоре он успокоился и  ровным голосом сказал: - Подайте мне виски. С
буфета.  И  три стакана. --  Шериф  принес  старомодный графин,  три толстых
стакана и поставил перед ним на стол. Теперь, когда Притчел заговорил, голос
его  звучал  почти  ласково,  и тут  я понял, что почувствовала  в тот вечер
соседки, когда предложила назавтра вернуться  и еще  раз сварить ему обед. -
Вы уж меня простите. Я устал. Со мной случилась такая  беда, что я, наверно,
надорвался. Может, мне надо отсюда уехать.
     - Но только не сегодня, мистер Притчел, - сказал шериф.
     И  снова,  как  в  тот  вечер,  когда  женщина  предложила  вернуться и
стряпать, он все испортил.
     - Может,  я  сегодня  не поеду, - сказал  он. - А может, поеду. Но вам,
ребята,  пора обратно  в город, так  давайте  на прощанье  выпьем за  лучшие
времена. -- Он откупорил графин,  налил виски в три стакана, поставил графин
и осмотрел стол. - А ну-ка,  малый, принеси  мне ведро с водой.  Оно там, на
заднем крыльце.
     Повернувшись, чтобы пойти  к дверям, я увидел, как он протягивает руку,
берет  сахарницу, опускает ложку в сахар, и тут я остановился как вкопанный.
Я помню, какие были  лица у  дяди Гэвина и у шерифа, да и сам я глазам своим
не поверил,  когда  он  насыпал  ложку сахара в чистое  виски и принялся его
размешивать.  Потому что  я не  только много раз видел, как  дядя  Гэвин,  и
шериф, когда  он  приходил  играть с дядей  Гэвином в  шахматы,  и отец дяди
Гэвина, то есть мой дедушка, и мой собственный отец, когда он был еще жив, и
все другие мужчины, которые  приходили в  дедушкин дом,  пьют так называемый
холодный пунш,  я и  сам знал, что  для  холодного  пунша сахар  в виски  не
кладут, потому  что сахар в чистом виски не растворяется,  а остается лежать
комочком на дне  стакана,  как песок, что сперва в  стакан  наливают воду  и
растворяют  сахар  в воде -  как  бы совершая некое священнодействие, - а уж
потом  добавляют  виски, и  что каждый, кто  подобно  старику  Притчелу  лет
семьдесят подряд наблюдал, как люди готовят холодный  пунш, да и сам готовил
и пил  его года пятьдесят  три, не меньше,  тоже должен все это знать.  И  я
помню,  как  человек,  которого  мы принимали  за старика  Притчела, слишком
поздно сообразил, что он  делает,  вздернул  вверх  голову в  тот самый миг,
когда дядя Гэвин рванулся к нему, закинул назад руку и запустил стакан прямо
в голову дяде Гэвину;  помню стук стакана об стену, темное пятно, которое на
ней осталось,  грохот  опрокинутого стола, вонь пролитого из графина виски и
голос дяди Гэвина, кричавшего шерифу:
     - Держите его, Хаб! Держите!
     Потом мы  все  втроем на  него навалились. Я  помню дьявольскую силу  и
увертливость  тела, которое  никак не могло  быть телом старого человека;  я
увидел, как он вывернулся из-под руки шерифа и как с  него слетел парик; мне
даже показалось, будто я вижу, как вся  его физиономия яростно освобождается
от грима, сбрасывая выкрашенные  под  седину  виски и фальшивые брови. Когда
шериф сорвал с него бороду и усы, казалось, будто вместе с ними отодралась и
кожа, обнажая  мясо, которое сперва порозовело, а потом побагровело, словно,
когда  он ставил эту последнюю отчаянную ставку,  ему пришлось упрятать  под
бороду, под  маску не столько  свое лицо, сколько самую  кровь,  которую  он
пролил.
     Чтоб  отыскать  тело  старика  Притчела,  нам потребовалось всего  лишь
полчаса. Он лежал в конюшне под  яслями, в мелкой,  наскоро вырытой канавке,
едва  скрытой  от  глаз. Волосы  у  него  были  не только  покрашены,  но  и
подстрижены,  брови тоже подстрижены и  покрашены, а борода и усы сбриты. На
нем была  та  самая  одежда,  в  которой  Флинта отвезли в  тюрьму,  а  лицо
размозжил по меньшей мере один сокрушительный удар, очевидно, обухом того же
топора, который  раскроил ему череп  сзади, так  что черты  его  были  почти
неузнаваемы, и если  б он  пролежал под  землей еще недели две или три,  то,
вероятно, вообще  нельзя  было бы  догадаться,  что они  принадлежат старику
Притчелу.  Под голову  был аккуратно подложен огромный гроссбух дюймов шесть
толщиной и фунтов двадцать весом, в котором были тщательно подклеены вырезки
из газет лет за двадцать, если не больше. Это был отчет, рассказ о природном
даре, о таланте,  который он  в  конце концов употребил во  зло  и  предал и
который  обратился  против  него  самого  и его же погубил. Здесь было  все:
начало,  жизненный  путь,   вершина,  а  потом   спад  -  рекламные  листки,
театральные  программы,  газетные  вырезки  и  даже   одна  самая  настоящая
десятифутовая афиша:

СИНЬОР КАНОВА
     МАСТЕР ИЛЛЮЗИЙ
     ИСЧЕЗАЕТ НА ГЛАЗАХ У ЗРИТЕЛЕЙ
     Администрация предлагает
     тысячу долларов наличными
     любому взрослому или ребенку,
     который...

     И, наконец, финал - вырезка из  нашей ежедневной мемфисской  газеты под
заголовком: "Из Джефферсона  сообщают". Это был отчет о той последней карте,
на которую он  поставил свой талант и свою жизнь  против денег, богатства, и
проиграл -  вырезанная из газеты  полоска,  извещавшая  о  конце жизни  - не
одного  человека,  а сразу трех, хотя даже и  здесь двое из них  отбрасывали
всего  лишь  одну тень - не  только  о конце жизни придурковатой женщины, но
также и  Джоэла  Флинта  и  синьора  Кановы,  а  между ними  были  вставлены
объявления,  тоже   отмечавшие  дату   этой  смерти,  тщательно  продуманные
объявления в журналах "Варьете" {3} и "Анонс", где  фигурировало  уже новое,
измененное имя, но  на них, очевидно, так никто и не откликнулся, ибо синьор
Канова Великий  к тому  времени уже умер и  отбывал свой срок  в чистилище -
шесть месяцев в одном  цирке,  восемь  в  другом -  оркестрант,  униформист,
дикарь с  острова Борнео, он падал  все ниже и ниже и, наконец, опустился на
самое дно: стал  разъезжать  по  провинциальным  городкам  с  рулеткой,  где
призами  служили игрушечные  часы и пистолеты, которые не стреляли, покуда в
один  прекрасный  день инстинкт, быть  может, не подсказал ему, что остается
еще один шанс использовать свой талант.
     - И  на  сей раз  он проигрался окончательно, - сказал шериф.  Мы снова
сидели в кабинете. За открытой в летнюю ночь боковой дверью, мигая, носились
светлячки, квакали и стрекотали древесные лягушки и  кузнечики. - Все дело в
этом  страховом полисе.  Если  б агент  не возвратился  в город, а мы по его
просьбе не  приехали туда как раз к  тому времени, когда смогли увидеть, как
он пытается растворить сахар  в чистом виски, он бы  инкассировал  тот  чек,
уселся в грузовик и  был таков. Вместо этого он вызывает страхового агента и
нарочно заставляет нас с вами приехать к нему и взглянуть на этот  его парик
и грим...
     - Вы тут на днях толковали о том, что он слишком рано  уничтожил своего
свидетеля,  -  сказал дядя  Гэвин. - Свидетелем  была  не  она.  Свидетелем,
которого он уничтожил, был тот, кого мы должны были найти под яслями.
     - Свидетелем чего? Того, что Джоэла Флинта больше не существует