мился, держа нож, и пошел к двери.
   - Кто его убил? - спросил Маккаслин. - Наверно, Дон, -  сказал  он  тут
же.
   - Да, - подтвердил Лигейт, приподнимая дверь палатки.
   - А кого, кого он убил? - спросил Маккаслин.
   Лигейт на миг задержался в дверях. Он не обернулся.
   - Да просто  оленя,  дядя  Айк,  -  бросил  он  нетерпеливо.  -  Ничего
особенного. - Он вышел, дверь за его спиной упала, снова преградив путь  в
палатку неяркому свету и  мерному,  похоронному  шороху  дождя.  Маккаслин
откинулся на подушку.
   - Нет, это была лань, - сказал он в окружающую пустоту.



   Уильям Фолкнер.
   Засушливый сентябрь

   -----------------------------------------------------------------------
   W.Faulkner. Dry September (1931). Пер. - Н.Евдокимова.
   В кн. "Рассказы. Медведь. Осквернитель праха". М., "Правда", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   1

   В кровавых сентябрьских сумерках -  после  шестидесяти  двух  дней  без
дождя - он распространился словно пожар в сухой  траве:  слушок,  анекдот,
как угодно называй. Что-то такое  насчет  Минни  Купер  и  негра.  На  нее
напали, ее оскорбили, перепугали: ни один из тех, что собрались  субботним
вечером в парикмахерской, где под потолком, волнами застоявшихся  лосьонов
и помады возвращая им их же несвежее дыхание и запахи, вентилятор колыхал,
не очищая, спертый воздух, - не знал достоверно, что же произошло.
   - А только это не Уил Мэйз, - сказал один из  парикмахеров.  Худощавый,
рыжеватый человек средних лет,  с  добрым  лицом,  он  в  это  время  брил
заезжего  клиента.  -  Я  знаю  Уила  Мэйза.  Он  ничего  парень,  хоть  и
черномазый. Да и Минни Купер я знаю.
   - Что же ты про нее знаешь? - сказал другой парикмахер.
   - А кто она? - сказал клиент. - Молоденькая девчонка?
   - Да нет, -  сказал  парикмахер.  -  Ей,  я  так  полагаю,  под  сорок.
Незамужняя. Потому-то мне и не верится...
   - При чем тут верится - не верится! - сказал нескладный юнец в шелковой
сорочке, взмокшей от  пота.  -  Чье  слово  важнее  -  белой  женщины  или
черномазого?
   - Не верится мне, что Уил  Мэйз  способен  такое  сотворить,  -  сказал
парикмахер. - Уила Мэйза я знаю.
   - Тогда, может, знаешь, кто это сотворил? Да  не  ты  ли  и  помог  ему
бежать из города, раз ты так черномазых обожаешь?
   -  Не  верю,  чтобы  вообще  кто-то  такое  сотворил.  Не  верю,  чтобы
что-нибудь стряслось. Да вы сами раскиньте мозгами.  Не  знаете,  что  ли,
когда мужа нет, женщинам этим, чем старше становятся, так и лезет в голову
всякий вздор, который человеку...
   - Тоже мне белый! - сказал клиент. Он  завозился  под  простыней.  Юнец
вскочил на ноги.
   - Не веришь, значит? - сказал он. - Так, по-твоему, белая женщина врет?
   Парикмахер задержал бритву над привставшим клиентом. Он  не  глядел  по
сторонам.
   - А все эта чертова погода, - сказал другой. - В такую  погоду  человек
способен на любую дурь. Даже с Минни Купер.
   Никто не засмеялся. Парикмахер сказал мягко, упрямо:
   - Никого я ни в чем не обвиняю. Просто я знаю, да и вы, ребята, знаете,
что женщина, которую никогда никто не...
   - Иди поцелуйся со своими негритосами! - сказал юнец.
   - Заткнись, Крепыш, - сказал  другой.  -  Разберемся,  что  к  чему,  а
времени, чтоб действовать, у нас навалом.
   - А кто? Кто будет разбираться? - сказал юнец. - Еще чего выдумали!  Да
я...
   - Ты белый что надо, - сказал клиент. Взмыленная борода  придавала  ему
сходство с ковбоями, как их изображают в кино. -  Втолкуй  им,  парень,  -
сказал он юнцу. - Если в вашем городе не  осталось  белых  мужчин,  можешь
рассчитывать на меня, даром что я всего-навсего коммивояжер и не здешний.
   - Послушайте, ребята, - сказал парикмахер. - Сперва разберитесь, что  к
чему. Уила Мэйза я знаю.
   - Ну дела!  -  вскричал  юнец.  -  Подумать  только,  белый  из  нашего
города...
   - Тихо, Крепыш, - сказал второй. - Времени у нас навалом.
   Клиент выпрямился в кресле. Он посмотрел на говорившего.
   - По-вашему, значит, можно стерпеть, когда черномазый нападает на белую
женщину? И вы, белый, его оправдаете, правильно я вас  понял?  Катитесь-ка
лучше обратно на Север, откуда приехали. Нам здесь таких не нужно.
   - Причем тут Север? - сказал второй. - Я в этом городе родился и вырос.
   - Ну дела! - сказал юнец.  Он  обвел  всех  напряженным,  недоумевающим
взором, словно стараясь припомнить, что  же  хотел  сказать  или  сделать.
Рукавом он вытер лоб, покрытый испариной.
   - Черт меня побери, если я допущу, чтоб белую женщину...
   - Втолкуй им, парень, - сказал коммивояжер. - Богом клянусь, пусть  они
только...
   С грохотом распахнулась стеклянная дверь. На  пороге,  раздвинув  ноги,
легко удерживая в равновесии  плотное  тело,  остановился  человек.  Ворот
белой рубашки расстегнут, на голове фетровая шляпа. Разгоряченный,  наглый
взгляд мгновенно охватил всех присутствующих. Фамилия этого человека  была
Мак-Лендон.  На  фронте  он  командовал  солдатами  и  получил  медаль  за
доблесть.
   - Ну, - сказал он, - так и будете сидеть  да  терпеть,  что  на  улицах
Джефферсона черномазый подонок насилует белую женщину?
   Крепыш снова вскочил. Шелк сорочки плотно облегал его тугие плечи.  Под
мышками набрякли два темных полумесяца.
   - Вот и я про то! Я же им слово в слово...
   - А там и вправду что-то было? - спросил третий. -  Не  впервой  же  ей
мерещится. Пинкертон тут верно говорил. Помните, прошлый год  она  вопила,
что с крыши мужчина подглядывает, как она раздевается?
   - Что? - сказал клиент. - Что такое?
   Парикмахер осторожно усаживал его обратно в кресло, и  он,  подчиняясь,
откинулся на спинку, с запрокинутой головой. Парикмахер придерживал его за
плечи.
   Мак-Лендон напустился на третьего.
   - Было! А какая, к чертовой матери, разница! Вы что, намерены  спускать
черномазым, пока они и впрямь до этого не додумались?
   - Вот и я про то! - вскричал Крепыш. И бессмысленно выругался - длинно,
не переводя духа.
   - Полно, полно, - сказал четвертый. - Не так громко. Зачем шуметь?
   - Точно, - сказал Мак-Лендон, - обойдемся без шума. Кто со мной?
   Он покачивался на пятках, обводил взглядом лица.
   Занеся бритву над клиентом, парикмахер прижал его голову к креслу.
   - Ребята, разберитесь-ка сперва, что к чему. Уила Мэйза я знаю. Это  не
он. Давайте позовем шерифа и сделаем все как положено.
   Мак-Лендон резко обернул к нему искаженное злобой  и  решимостью  лицо.
Парикмахер не отвел  взгляда.  Они  казались  людьми  разных  рас.  Другие
мастера тоже замерли над клиентами, полулежавшими в креслах.
   - Значит, - сказал Мак-Лендон, - для тебя слово негра важнее, чем белой
женщины? Ну и цацкаешься ты с этими черномазыми...
   Третий встал и схватил Мак-Лендона за руку. В свое время он тоже воевал
на фронте.
   - Полно, полно. Давайте пораскинем мозгами. Кто из вас  знает,  что  же
произошло на самом деле?
   - Еще чего, мозгами раскидывать! - Мак-Лендон рывком высвободил руку. -
Кто со мной заодно - пошли. А кто нет... - впиваясь глазами в  окружающих,
он утирал рукавом пот, катившийся по лицу.
   Поднялись трое. Коммивояжер распрямился в кресле.
   - Ну-ка, - сказал он, дернув простыню у горла, -  снимите  с  меня  эту
тряпку. Я не здешний,  но,  богом  клянусь,  когда  наших  жен,  сестер  и
матерей...
   Мазнув себя простыней по лицу, он швырнул ее на пол.  Мак-Лендон  стоял
на пороге, понося остальных последними словами. Встал и подошел к нему еще
один. Прочие в смущении  посидели,  не  глядя  друг  на  друга,  а  затем,
поодиночке, присоединились к Мак-Лендону.
   Парикмахер поднял простыню с пола. Он принялся аккуратно ее складывать.
   - Не надо, ребята. Уил Мэйз тут ни при чем. Я знаю.
   - Потопали, - сказал Мак-Лендон. Он круто повернулся. Из  кармана  брюк
торчала рукоятка тяжелого пистолета. Вышли. Стеклянная  дверь  с  грохотом
захлопнулась за ними, и звук отозвался в душном воздухе.
   Парикмахер тщательно и неспешно обтер  бритву,  положил  ее  на  место,
зашел в подсобное помещение и снял со стены шляпу.
   - Я скоро вернусь, - сказал он. - Нельзя же допустить...
   Он выбежал на улицу. Двое других мастеров последовали за ним до  двери,
придержали ее на отскоке и высунулись на улицу, глядя  ему  вслед.  Воздух
был душный, неживой. От него оставался на языке металлический привкус.
   -  Что  он  может  сделать?  -  сказал  один  из  парикмахеров.  Другой
вполголоса бормотал: "Господи Иисусе, господи Иисусе. Не хотел бы  я  быть
на месте Уила Мэйза, раз уж он Мак-Лендона рассердил".
   - Господи Иисусе, господи Иисусе, - шептал второй.
   - Как, по-твоему, там и впрямь что-то такое было? - сказал первый.



   2

   Ей было лет тридцать восемь, тридцать девять. Жила она с тяжело больной
матерью и тощей, золотушной, но не унывающей теткой; у них был стандартный
сборный домик, и каждое утро между десятью и одиннадцатью  она  появлялась
на  веранде  в  нарядном,  отороченном  кружевами  чепчике  и  до  полудня
раскачивалась в кресле-качалке. После обеда она ложилась  отдохнуть,  пока
не  спадет  зной.  А  потом,  в   каком-нибудь   из   трех-четырех   новых
полупрозрачных платьев, которые шила себе каждое лето, она шла в  центр  -
встретиться со знакомыми в дамских магазинах, где можно  щупать  товары  и
холодным, резким тоном препираться  о  цене,  хотя  и  не  думаешь  ничего
покупать.
   Родом из обеспеченной семьи  -  не  лучшей  в  Джефферсоне,  но  вполне
приличной, - она была телосложения скорее изящного, наружности  заурядной,
одевалась и держала себя задорно и немного вызывающе. В юности ее стройная
подтянутая фигурка  и  резковатая  живость  позволили  ей  какое-то  время
продержаться в светских кругах, где вращались сливки городского  общества;
молодые не так сильно ощущают различия в  общественном  положении,  и  она
бывала на школьных вечеринках своих ровесниц и  вместе  с  ними  ходила  в
церковь.
   Она последней поняла, что  сдает  позиции;  в  той  компании,  где  она
выделялась огоньком побойчее и поярче прочих, мужчины начали постигать все
прелести снобизма, а женщины - отместки. Тогда-то у нее  и  появилось  это
вымученно-задорное выражение. Такой она побыла еще немного на  вечеринках,
в тенистых галереях и на зеленых лужайках;  для  нее  это  выражение  было
вроде маски или стяга, и от исступленного неприятия правды в глазах у  нее
появилось недоумение. Но вот  однажды  вечером,  в  гостях,  она  случайно
подслушала разговор юноши и двух девушек, своих одноклассников. С тех  пор
она больше не принимала ни единого приглашения.
   Она наблюдала,  как  девушки,  росшие  с  нею  вместе,  выходят  замуж,
обзаводятся домами и  детишками,  ее  же  ни  один  мужчина  не  домогался
мало-мальски серьезно,  и  вот,  глядишь,  дети  бывших  одноклассниц  уже
несколько лет подряд  зовут  ее  "тетенька",  а  матери  их  тем  временем
задорными голосками рассказывают им о том, каким успехом пользовалась тетя
Минни в юности. А потом в городке стали примечать, что по воскресеньям она
раскатывает в автомобиле с кассиром  из  банка.  Кассир  был  сорокалетний
вдовец, видный из  себя  мужчина,  от  него  неизменно  попахивало  не  то
парикмахерской, не то виски. Он первым во всем городке приобрел автомобиль
- маленькую красную "егозу"; и не на  ком  ином,  как  на  Минни,  городок
впервые узрел шляпку с вуалью для поездок в автомобиле. Тогда-то и  начали
приговаривать: "бедная Минни". "Но она уже взрослая и может сама  за  себя
постоять",  -  говорили  другие.  Тут  она  стала  просить  своих   бывших
одноклассниц, чтобы их дети звали ее не "тетенька", а "кузина".
   Теперь уж минуло двенадцать лет с  тех  пор,  как  общественное  мнение
занесло ее в разряд прелюбодеек, и восемь лет тому, как кассир перевелся в
Мемфис, а в Джефферсон  наезжал  лишь  на  сутки  под  рождество,  которое
справлял на ежегодной холостяцкой вечеринке в  охотничьем  клубе  у  реки.
Притаясь за шторами, соседи подглядывали  за  процессией  участников  этой
вечеринки и в первый день рождества, нанося визиты, рассказывали  Минни  о
том, как прекрасно он выглядит, как, если  верить  слухам,  преуспевает  в
большом  городе,  и  задорными,   скрытными   глазами   впивались   в   ее
вымученно-задорное лицо.  К  атому  часу  дыхание  Минни  обычно  отдавало
запахом виски. Виски ей  поставлял  некий  юнец,  заправлявший  киоском  с
содовой водой:
   - Факт, покупаю для старушенции. Я так считаю: пусть и у ней будет хоть
какая-то радость.
   Мать  ее  теперь  вовсе  не  покидала  своей  комнаты;  хозяйство  вела
золотушная тетушка. На этом фоне какой-то вопиющей нереальностью  казались
яркие платьица Минни, ее праздность, ее пустые дни. По вечерам она  теперь
выходила из дому только с женщинами, соседками, в кино. Днем  же  надевала
какое-нибудь из новых платьиц и одна-одинешенька шла в центр, где к  концу
дня уже прогуливались  ее  юные  кузины  -  изящные  шелковистые  головки,
худенькие, угловатые руки и осознавшие свою прелесть бедра, - девочки идут
в обнимку друг с дружкой или же вскрикивают да хихикают  с  мальчишками  у
киоска с содовой; а она проходила мимо них и шла дальше  вдоль  сомкнутого
строя витрин, причем мужчины, изнывавшие от безделья  в  дверях,  даже  не
провожали ее больше глазами.



   3

   Парикмахер устремился вверх по улице, где сквозь облака роящихся  мошек
ослепительно сверкали редкие фонари, недвижно и залихватски подвешенные  в
безжизненном воздухе. В густой пыли  умирал  день;  над  темной  площадью,
окутавшейся саваном из песка, небо  было  незамутненное,  как  поверхность
медного колокола изнутри. На востоке у горизонта пробивался отблеск  вдвое
прибывшей луны.
   Когда он догнал их, Мак-Лендон и  трое  остальных  садились  в  машину,
оставленную  в  узком  проулке.  Склонив  массивную   голову,   Мак-Лендон
вгляделся в него поверх машины.
   - Передумал что ли? - сказал он. - Тем лучше для тебя;  богом  клянусь,
завтра, когда в городе узнают, что ты сегодня молол...
   - Полно, полно, -  сказал  другой,  бывший  солдат.  -  Пинкертон  свой
парень. Давай сюда, Пинк, подсаживайся.
   - Ребята, Уил Мэйз никак не мог на такое пойти, - сказал парикмахер.  -
Если вообще там хоть что-то было. Да вы ведь  не  хуже  меня  знаете:  нет
города,  где  негры  лучше  наших.  Женщине  всякое  может  насчет  мужчин
померещиться, хоть ничего совсем и нет, а мисс Минни вообще...
   - Точно, точно, - сказал солдат. - Мы с ним только  малость  потолкуем,
вот и все.
   - Еще чего, потолкуем! -  сказал  Крепыш.  -  Когда  мы  разделаемся  с
этим...
   - Да заткнись ты! - сказал солдат. - Ты что,  хочешь,  чтобы  в  городе
каждая собака...
   - Всем расскажем, богом клянусь! - сказал Мак-Лендон. - Расскажем,  что
всякий, позволивший, чтоб белую женщину...
   - Поехали, поехали, вон еще машина.
   Из облака пыли в конце проулка со скрежетом выкатил другой  автомобиль.
Включив зажигание, Мак-Лендон последовал  за  ним.  Пыль  плыла  по  улице
наподобие тумана. Окруженные ореолом уличные фонари будто плавали в  воде.
Машина выехала за пределы городка.
   Узкая, в выбоинах, дорога изобиловала поворотами. Над  нею,  да  и  над
всей землей, нависала пыль. На фоне неба выросла мрачная  громада  фабрики
мороженого, где ночным сторожем работал Уил Мэйз.
   - Пожалуй, вот тут остановимся, а? - сказал солдат.
   Мак-Лендон не отозвался. Он рванул вперед, круто  притормозил,  и  свет
фар выплеснулся на глухую стену.
   - Послушайте, ребята, - сказал парикмахер. - Если он на месте, ведь это
же доказывает, что он ни при чем.  Правда  же?  Будь  он  виновен,  он  бы
сбежал. Неужто не ясно, что сбежал бы?
   Подкатил и остановился другой автомобиль. Мак-Лендон вышел  из  машины,
за ним соскочил Крепыш.
   - Послушайте, ребята, - сказал парикмахер.
   - Выключай фары! - сказал Мак-Лендон. Нахлынула непроглядная  темь.  Ее
не наполняли звуки, только шум легких, боровшихся за воздух  со  спекшейся
пылью, в которой они прожили два месяца,  да  потом  -  удаляющийся  скрип
шагов Мак-Лендона и Крепыша, и чуть погодя - голос Мак-Лендона:
   - Уил! Уил!
   На востоке у горизонта тусклое свечение  луны  теперь  усилилось.  Луна
нависала над коньком крыши, серебря воздух и пыль, так что  те,  казалось,
задышали, ожили в чаше расплавленного свинца. Не  слышно  было  ни  ночных
птиц, ни насекомых  -  ни  звука,  лишь  дыхание  да  слабое  пощелкивание
охлаждающегося металла в машинах. При случайном соприкосновении  казалось,
что люди потеют всухую, ибо влага больше не выделялась из тел.
   - Господи Иисусе! - раздался чей-то голос. - Надо уносить отсюда ноги.
   Но никто не шелохнулся,  пока  из  тьмы  спереди  не  донеслись  слабые
нарастающие шумы, и тогда люди вышли из машин и стали напряженно ожидать в
неживой  мгле.  Затем  послышались  иные  звуки:  удар,  шумный  выдох   с
присвистом и брань Мак-Лендона, вполголоса. Еще с секунду постояли,  потом
бросились  навстречу.  Бежали  спотыкаясь,  гурьбой,  будто  спасались  от
смерти.
   - Кончайте его, кончайте этого подонка,  -  шепнул  кто-то.  Мак-Лендон
отшвырнул всех обратно.
   - Не здесь, - сказал он. - Тащи его в машину.
   - Прикончи его, сволочь черномазую! - бормотал кто-то.
   Негра втащили в машину. Парикмахер ждал рядом. Он потел  и  чувствовал,
что сейчас его вырвет.
   - Что стряслось, начальник? - сказал негр. - Я ничего худого не  делал.
Как перед богом, мистер Джон.
   Кто-то извлек наручники. Над негром, словно над  пнем,  закопошились  -
молча, суетливо, мешая друг дружке. Тот покорно все сносил,  а  глаза  его
торопливо и беспрестанно перебегали с одного мутного лица на другое.
   - Вы кто, начальники? - сказал он, наклонясь, чтобы всмотреться в лица,
и белые ощутили его дыхание, в нос им ударили испарения пота.  Одного  или
двоих негр назвал по имени. - Так что  же  я,  по-вашему,  сделал,  мистер
Джон?
   Мак-Лендон рванул дверцу машины.
   - Садись! - сказал он.
   Негр не тронулся с места.
   - За что вы меня, мистер Джон? Я  же  ничего  худого  не  делал.  Белые
начальники, я ничего худого не делал, господь свидетель.
   Он назвал по имени еще одного.
   - Садись! -  сказал  Мак-Лендон.  Он  его  ударил.  Остальные  сухо,  с
присвистом, выдохнули воздух и принялись избивать негра как попало,  а  он
закружился волчком и стал ругаться, и взметнул закованные руки к их лицам,
и угодил парикмахеру в челюсть, и парикмахер тоже его ударил.
   - Сюда сажайте, - сказал Мак-Лендон.
   На негра навалились. Он перестал сопротивляться, влез в машину и  сидел
тихо, покуда рассаживались остальные. Сидел между парикмахером и солдатом,
стараясь не прикасаться к ним ни руками, ни ногами, торопливо и без устали
переводя взгляд с лица на лицо. Крепыш  примостился  на  подножке.  Машина
тронулась. Парикмахер прижал ко рту носовой платок.
   - Что с тобой, Пинк? - сказал солдат.
   - Ничего, - сказал парикмахер. Вновь выбрались на  шоссе  и  поехали  в
сторону от городка. Из пыли вынырнул второй автомобиль. Машины  продолжали
путь, наращивая скорость; позади остались последние развалюхи городка.
   - Черт побери, да от него воняет! - сказал солдат.
   - Это мы уладим, - сказал коммивояжер, с  переднего  сиденья,  рядом  с
Мак-Лендоном. Крепыш на подножке  выругался  в  горячий  встречный  ветер.
Внезапно парикмахер перегнулся через спинку сиденья и  тронул  Мак-Лендона
за плечо.
   - Выпусти меня, Джон, - сказал он.
   - Прыгай,  куда  тебе.  Ты  же  негритосов  прямо  обожаешь,  -  сказал
Мак-Лендон, не поворачивая головы. Он вел машину на  полной  скорости.  За
ними  в  пыли  ярко  светились  расплывающиеся  фары  другого  автомобиля.
Мак-Лендон свернул на узкую проселочную дорогу. Ею давно не  пользовались,
и она была вся в ухабах. Вела она к заброшенной печи для обжига кирпича, к
груде бур