делялся своим усердием,  удалось,  засыпав  рвы,  разрушив
стены и проломив изгороди, установить сообщение между всеми частями войск на
случай тревоги.
   Между тем король счел необходимым  отправиться  без  долгих  церемоний  в
главную  квартиру  герцога  Бургундского,  чтобы  выяснить  дальнейший  план
кампании и узнать, какого содействия ожидает Карл от французских войск.
   Прибытие короля подало мысль созвать нечто вроде военного совета,  о  чем
бы он по всей вероятности, и не подумал.
   Тут-то Квентин Дорвард и потребовал, чтобы ему разрешили предстать  перед
лицом государей, заявив, что он должен  сообщить  им  весьма  важную  тайну.
Разрешение было получено без особого  труда,  и  каково  же  было  удивление
Людовика, когда он выслушал краткий, но  вполне  ясный  рассказ  Квентина  о
намерении  де  ла  Марка  сделать  вылазку  и  напасть  на  осаждающих   под
французскими знаменами и под видом французских солдат. По всей  вероятности,
Людовику было бы гораздо приятнее выслушать это  важное  сообщение  наедине,
но, так как тайна была открыта перед герцогом и его свитой,  он  мог  только
заметить, что  "верно  или  ложно  это  известие,  оно,  во  всяком  случае,
заслуживает серьезного внимания".
   - Ничуть не бывало! - проговорил герцог небрежно. - Если бы подобный план
действительно существовал, я бы узнал о нем не от шотландского стрелка.
   - Как бы то ни было, - ответил на это  Людовик,  -  прошу  вас,  любезный
брат, и ваших начальников помнить, что, во избежание  печальных  последствий
подобной атаки, я прикажу моим солдатам на всякий случай перевязать обе руки
белыми шарфами... Дюнуа, присмотри, чтобы  мое  приказание  было  немедленно
исполнено... Разумеется, - добавил он, - если наш  брат  и  предводитель  не
имеет ничего против.
   - Ровно ничего, если только французское рыцарство  не  побоится  получить
прозвище рыцарей ордена "Женской Рубашки".
   - Что ж, прозвище вполне подходящее, друг Карл, -  сказал  ле  Глорье,  -
если принять во внимание, что наградой за храбрость назначена женщина.
   - Хорошо сказано, господин мудрец, - одобрил Людовик.  -  Покойной  ночи,
кузен, я отправляюсь вооружаться. Кстати,  что  бы  вы  сказали,  если  б  я
собственноручно завоевал прелестную графиню?
   - Только то, что в таком случае ваше величество должны  будете  сделаться
настоящим фламандцем, - ответил герцог изменившимся голосом.
   - Да я не могу быть фламандцем больше, чем я есть,  -  сказал  Людовик  с
самым искренним видом. - Не знаю  только,  как  мне  в  этом  убедить  моего
любезного кузена.
   Герцог  ограничился  тем,  что  пожелал   королю   доброй   ночи   тоном,
напоминавшим фырканье пугливого коня, которого  всадник  оглаживает,  прежде
чем вскочить в седло.
   - Я простил бы ему все его лицемерие, если бы он не считал  меня  круглым
дураком, способным поверить его  заигрываниям,  -  сказал  герцог  Кревкеру,
когда король вышел.
   Между тем Людовик, вернувшись к себе, стал совещаться с Оливье.
   - Этот  шотландец,  -  сказал  он  своему  слуге,  -  представляет  собой
непонятную смесь хитрости и простодушия: я просто не знаю,  что  мне  с  ним
делать. Черт возьми, подумай только, какая непростительная глупость -  взять
да и разболтать этот план вылазки честного де ла Марка при Карле, Кревкере и
всей компании, вместо того чтобы потихоньку шепнуть мне его на ушко! Тогда у
меня  был  бы  по  крайней  мере  выбор,  как  действовать:  поддержать  или
расстроить его.
   - Нет, государь, оно и лучше, что так вышло, - сказал Оливье. -  В  вашей
свите много лиц, которые сочли бы  бесчестным  изменить  бургундцу  и  стать
союзниками де ла Марка.
   - Ты прав, Оливье. Дураков на свете немало, а нам  с  тобой  в  настоящую
минуту было бы некогда успокаивать их щепетильность маленькой дозой  личного
интереса. Будем честными людьми, Оливье, и добрыми союзниками Бургундии,  по
крайней мере на эту ночь: время еще даст нам возможность отыграться.  Ступай
скажи, чтобы никто не снимал оружия, да передай мой приказ, чтобы  в  случае
надобности стреляли в тех, кто будет кричать "Франция и Сен-Дени!",  так  же
смело, как если бы  они  вопили  "Преисподняя  и  Дьявол!".  Я  сам  лягу  в
доспехах. Да передай от меня Кроуфорду, чтобы он поставил Квентина  Дорварда
на самый передовой пост  караульной  цепи  перед  городом.  Пусть-ка  первый
воспользуется  счастливым  случаем,  который  может  предоставить  ему   эта
вылазка, так как он первый о ней сообщил. Коли ему удастся выйти целым,  его
счастье. Но главное, позаботься о Мартиусе Галеотти; пусть останется позади,
в самом безопасном месте; он безрассудно смел и, как дурак, хочет быть сразу
и философом и воякой. Смотри же, ничего не забудь, Оливье! Покойной  ночи...
Пресвятая матерь Клерийская, святой Мартин Турский, будьте милостивы ко мне,
грешному, и охраните мой сон!

Глава 37

ВЫЛАЗКА
(продолжение)

   Взглянул и видит: толпы без числа
   Из городских ворот выходят.
   "Возвращенный рай"

   Вскоре над огромным станом, расположившимся под стенами Льежа, воцарилась
мертвая тишина. Некоторое время слышались еще голоса сменявшихся  часовых  и
перекликавшихся  солдат,  потерявших  свои  части  и  товарищей;  эти  крики
доносились из  мрака,  как  лай  заблудившихся  собак,  разыскивающих  своих
хозяев. Но наконец усталость после  утомительного  дневного  перехода  взяла
свое; отбившиеся приютились кто где мог, и вскоре все погрузилось в глубокий
сон в ожидании утра, которого некоторым не суждено  было  уже  увидеть.  Все
спало мертвым сном, кроме измученных солдат  почетного  караула,  охранявших
помещения герцога и короля. Опасности предстоящего  дня,  надежды  завоевать
славу, о которой мечтали многие рыцари, собиравшиеся  сразиться  за  высокую
награду, обещанную тому, кто отомстит за смерть Льежского  епископа,  -  все
стерлось из памяти тех, кого свалила с ног  тяжелая  усталость.  Но  Квентин
Дорвард не спал. Уверенность, что он один сумеет узнать де ла Марка в  общей
сумятице, воспоминание о той, которая сообщила ему приметы Вепря и тем самым
окрылила его надежды, мысль о предстоящей смертельной опасности, из  которой
он надеялся выйти победителем, - все это отогнало сон  от  его  глаз  и  так
напрягло его возбужденные нервы, что он не чувствовал ни малейшей усталости.
   Поставленный  по  особому  приказанию  короля  на  передовой  пост  между
французским лагерем и городом, находившимся значительно правее предместья, о
котором говорилось выше, он изо всех  сил  напрягал  зрение,  вглядываясь  в
окружающий его мрак,  и  старался  уловить  малейший  звук  или  движение  в
осажденном городе. Но башенные часы пробили три часа  пополуночи,  а  кругом
было по-прежнему тихо, как в могиле.
   Квентин уже решил было, что вылазка отложена до рассвета,  и  с  радостью
подумал, что при свети дня ему будет легче  узнать  переодетого  Вепря,  как
вдруг ему показалось, будто он  слышит  какой-то  смутный  гул,  словно  рой
потревоженных пчел слетелся на  защиту  своих  ульев.  Он  прислушался:  шум
продолжался, но доносился так слабо и неясно, что его можно было  принять  и
за шелест листьев в дальней роще и  за  журчание  ручья,  вздувшегося  после
недавнего дождя, с шумом падавшего на волны медленного Мааса. Квентин  решил
подождать, чтобы не поднимать тревоги напрасно.
   Когда шум стал усиливаться и, как  Квентину  показалось,  приближаться  к
занимаемому им посту  и  к  предместью,  он  счел  своим  долгом  как  можно
осторожнее отступить  и  окликнуть  дядю,  который  на  случай  тревоги  был
поставлен неподалеку во главе небольшого отряда стрелков. В  один  миг  весь
отряд был на ногах, не произведя ни малейшего шума. Минуту спустя  во  главе
его стоял уже лорд Кроуфорд и, отправив гонца разбудить короля и его  свиту,
приказал своим людям тихонько отступить за сторожевой огонь, чтобы  свет  их
не выдал. Глухой шум, который, казалось, все приближался, теперь  смолк,  но
вскоре  вдали  раздался  топот  ног  множества   людей,   приближавшихся   к
предместью.
   - Лентяи бургундцы спят на своих постах, - прошептал Кроуфорд. -  Беги  в
предместье, Каннингем, да разбуди-ка этих тупоголовых быков.
   - Ступайте в обход, - вмешался Дорвард, - потому что, если слух  меня  не
обманывает, мы отрезаны от предместья сильным отрядом.
   - Верно, Квентин! Молодец! - сказал Кроуфорд. - Ты настоящий солдат, хоть
и молод годами. Наверно, они остановились, поджидая других.  Чего  бы  я  не
дал, чтобы узнать, где они!
   - Я подползу к ним поближе, милорд, и постараюсь это выяснить,  -  сказал
Квентин.
   - Ступай, сынок, у тебя зоркий глаз, тонкий слух  и  хорошая  смекалка...
Только будь осторожен... Я не хотел бы, чтобы ты пропал ни за грош.
   Квентин, с мушкетом наготове, стал осторожно пробираться по полю, которое
он тщательно осмотрел накануне; он полз все вперед, пока  не  убедился,  что
неподалеку,  между  квартирой   короля   и   предместьем,   стоит   огромный
неприятельский отряд, а впереди, совсем близко к нему, -  другой,  поменьше.
Он слышал даже, как люди шептались между  собой,  будто  совещаясь,  что  им
делать дальше. Затем от передового отряда отделились два или три человека  -
должно быть, для разведки - и двинулись прямо на него.  Когда  они  были  не
дальше чем на расстоянии двух копий, Квентин, убедившись, что ему все  равно
не уйти незамеченным, громко окликнул их:
   - Qui vive <Кто идет? (франц.)>? - и услышал в ответ:
   - Vive Li... Li. - .ege, c'est a dire, vive la France  <Льеж..,  то  есть
Франция! (франц.)>! В тот же миг Квентин выстрелил.  Раздался  стон,  кто-то
упал... И Квентин, под огнем пущенных ему вслед  выстрелов,  убедивших  его,
что отряд был очень велик, пустился бежать со всех ног и  вскоре  отдал  обо
всем отчет лорду Кроуфорду.
   - Прекрасно, прекрасно, мой мальчик,  -  сказал  Кроуфорд.  -  А  теперь,
братцы, марш во двор главной квартиры! Враги  слишком  многочисленны,  чтобы
сталкиваться с ними в открытом поле.
   Стрелки, согласно приказанию, заняли двор и сад виллы и нашли здесь все в
полном порядке, а короля готовым сесть на коня.
   - Куда вы, ваше величество? - спросил его Кроуфорд.  -  Вам  будет  всего
безопаснее здесь, со своими.
   - Нет, нет, -  ответил  Людовик,  -  мне  надо  быть  у  герцога.  В  эту
критическую минуту мы  должны  убедить  его  в  нашей  верности,  иначе  нам
придется иметь дело и с льежцами и с бургундцами.
   И, вскочив на  коня,  король  приказал  Дюнуа  принять  командование  над
французскими войсками, а Кроуфорду со стрелками - отстаивать виллу в  случае
нападения неприятеля. Затем он велел немедленно послать за четырьмя полевыми
орудиями, оставшимися в полумиле  от  виллы,  в  арьергарде,  и  постараться
удержать позицию, пока они не  прибудут,  но  ни  в  коем  случае  самим  не
начинать наступления, даже если противник будет  разбит.  Покончив  с  этими
распоряжениями, король  с  небольшой  свитой  поскакал  в  главную  квартиру
герцога.
   Промедление  неприятельского  отряда,  давшее  возможность   привести   в
исполнение все эти распоряжения и  подготовиться  к  обороне,  было  вызвано
простой случайностью. Квентин своим  выстрелом  уложил  на  месте  владельца
дома, занятого французами. Человек этот служил проводником  отряду,  который
должен был атаковать главную квартиру короля, и возможно, что,  если  бы  не
эта случайность, нападение имело бы успех.
   Дорвард по приказанию короля сопровождал  его  к  герцогу,  которого  они
застали в состоянии неистового бешенства, почти не дававшего ему возможности
исполнять обязанности полководца. А между тем  крепкая  власть  была  теперь
крайне необходима: помимо того, что на левом фланге, в предместье,  началась
ожесточенная битва, а в  центре  произошло  нападение  на  главную  квартиру
Людовика, - третья колонна мятежников, гораздо многочисленнее  двух  первых,
вышла из дальнего пролома в стене и, пробравшись в обход по тропинкам, через
виноградники и поля, ударила по правому флангу бургундской армии. Испуганные
криками: "Франция!" и "Дени Монжуа!",  сливавшимися  с  другими:  "Льеж!"  и
"Вепрь!",  и  заподозрив  измену  со  стороны  своих  союзников   французов,
бургундцы до того растерялись, что почти не оказывали  сопротивления.  Между
тем герцог с пеной у рта ругал  и  проклинал  своего  сюзерена  и  всех  его
присных и наконец отдал приказ стрелять во все французское, черное или белое
- безразлично, лишь  бы  были  видны  рукава,  которыми  отличались  солдаты
Людовика.
   Прибытие короля в сопровождении Меченого, Квентина  и  не  более  десятка
стрелков восстановило доверие Бургундии к  Франции.  Д'Эмберкур,  Кревкер  и
другие бургундские военачальники, чьи имена в то время гремели среди войска,
устремились к  месту  действия,  и,  пока  они  собирали  и  двигали  отряды
арьергарда, куда еще не проникла  паника,  другие  бросились  в  самую  гущу
свалки, стараясь восстановить дисциплину.  И  в  то  время  как  сам  герцог
сражался впереди, колол и рубил  наряду  с  простыми  солдатами,  его  армия
мало-помалу  была  приведена  в  порядок  и   по   неприятелю   был   открыт
артиллерийский огонь. В свою очередь, и Людовик с дальновидностью  истинного
полководца отдавал такие точные и разумные распоряжения и делал это с  таким
спокойствием и самообладанием, не обращая внимания на  опасность,  что  даже
бургундские стрелки охотно исполняли его приказания.
   Поле битвы представляло теперь очень беспорядочное и страшное зрелище. На
левом фланге после отчаянной стычки предместье было  охвачено  пламенем,  но
это море огня не мешало  врагам  с  ожесточением  оспаривать  друг  у  друга
пылающие  развалины.  В  центре  французские   войска,   отбивая   нападения
многочисленного неприятеля, поддерживали такой непрерывный и дружный  огонь,
что вся вилла, залитая светом,  сияла,  словно  венец  мученика.  На  правом
фланге исход битвы был сомнителен: то  мятежники,  то  бургундцы  одерживали
верх, смотря по тому, откуда приходило  подкрепление  -  из  города  или  из
арьергарда бургундской армии. Битва длилась три  часа  без  перерыва,  когда
наконец стала заниматься заря, которую осаждавшие ждали с таким нетерпением.
К этому времени неприятель стал, видимо, ослабевать, и  с  того  места,  где
находилась вилла Людовика, раздался пушечный залп.
   - Наконец-то орудия прибыли! - воскликнул Людовик. -  Теперь  мы  удержим
позицию, слава пречистой деве! Скачите и передайте от меня Дюнуа, -  добавил
он, обращаясь к Квентину и Меченому, - чтобы он двинул на правый  фланг  все
войска, кроме небольшого отряда, необходимого для защиты виллы, и постарался
отрезать этих тупоголовых жителей Льежа от города, откуда они  получают  все
новые подкрепления.
   Дядя с племянником поскакали к Дюнуа и  Кроуфорду,  которые  с  восторгом
выслушали приказание короля, так как им давно уже надоело сидеть  на  месте.
Минуту спустя оба, во главе отряда в двести молодых рыцарей с  их  свитой  и
оруженосцами и большей частью шотландской гвардии,  двинулись  вперед  через
поле, усеянное убитыми и ранеными, заходя с тыла к  тому  месту,  где  между
главным отрядом мятежников и правым  крылом  бургундской  армии  шла  жаркая
схватка. Наступивший рассвет дал им  возможность  заметить,  что  из  города
вышло новое подкрепление.
   - Клянусь небом, - обратился старый Кроуфорд к Дюнуа,  -  если  бы  я  не
видел тебя своими собственными глазами здесь, рядом со мной, я  бы  подумал,
что  это  ты  там,  между  этими  разбойниками  и  горожанами,   командуешь,
размахивая палицей... Только там ты как  будто  немного  покрупнее,  чем  на
самом деле. Уверен ли ты, что это не твоя  тень  или  двойник,  как  говорят
фламандцы?
   - Двойник? Какие глупости! - сказал Дюнуа.  -  Но  я  вижу  там  негодяя,
осмелившегося украсить свой шлем  и  щит  моим  гербом.  Такая  дерзость  не
пройдет ему даром!
   - Во имя всего святого, ваша светлость, позвольте мне отомстить за вас! -
воскликнул Квентин.
   - Тебе, молодой человек? - отозвался Дюнуа. -  Поистине  весьма  скромная
просьба! Нет, нет, такие дела не  допускают  замены.  -  И,  повернувшись  в
седле, он закричал следовавшим за ним воинам:
   - Французские рыцари, сомкните ряды, копья наперевес! Проложим путь лучам
восходящего солнца сквозь  ряды  льежских  и  арденнских  свиней,  посмевших
нарядиться в наши древние доспехи!
   Французы отвечали громким кличем:
   - Дюнуа! Да здравствует храбрый Бастард! Орлеан, на выручку! - и вслед за
своим доблестным начальником бросились на неприятеля.
   Но  и  враги  оказались  не  робкого  десятка.  Огромный  отряд,  который
атаковали французы, состоял (за исключением нескольких предводителей, бывших
на конях) из одной только пехоты.  Примкнув  копья  к  ноге  и  выставив  их
вперед, первый ряд опустился на одно  колено,  второй  слегка  пригнулся,  а
третий выставил копья над головами товарищей,  образовав  перед  нападающими
преграду, похожую на громадного ощетинившегося ежа. Только немногим  удалось
прорваться сквозь эту железную стену, и в  их  числе  был  Дюнуа:  пришпорив
коня, он заставил благородное животное сделать скачок  футов  двенадцати  и,
очутившись в гуще  неприятеля,  бросился  навстречу  ненавистному  двойнику.
Велико было его изумление, когда он заметил  Квентина,  дравшегося  рядом  с
ним. Молодость, беззаветная отвага и твердая решимость победить или  умереть
поставили юношу в один ряд с лучшим рыцарем Европы, каким по праву  считался
Дюнуа в ту эпоху.
   Копья всадников вскоре переломились, но ландскнехты не могли устоять  под
ударами их длинных тяжелых мечей, тогда как закованные в сталь кони  и  сами
всадники оставались почти нечувствительными к ударам  вражеских  пик.  В  то
время как Дюнуа и Дорвард старались наперебой друг  перед  другом  пробиться
вперед, к тому месту, где воин, самовольно присвоивший себе  герб  Орлеанов,
распоряжался как храбрый и опытный военачальник, Дюнуа вдруг увидел  немного
в стороне от главной схватки кабанью голову и клыки - обычный головной  убор
де ла Марка, и крикнул Квентину:
   - Ты заслужил честь вступиться за  герб  Орлеанов!  Я  поручаю  тебе  это
дело... Меченый, помоги своему племяннику.  Но  никто  не  смеет  перебивать
дорогу Дюнуа в охоте на Вепря!
   Нечего  и  говорить,  с  какой  радостью  Квентин   приветствовал   такое
разделение труда, и оба бросились прокладывать себе  путь,  каждый  к  своей
цели. За тем и за другим последовало по несколько всадников из тех, кто  был
в состоянии держаться наравне с ними.
   Но  к  этому  времени  колонна,  на  выручку  которой  шел  де  ла  Марк,
задержанный  теперь  внезапной  атакой  Дюнуа,  потеряла  все  преимущества,
которых ей удалось добиться за ночь. С наступлением дня в  рядах  бургундцев
был восстановлен порядок, и на  их  стороне  оказался  перевес,  который  им
давало строгое соблюдение дисциплины. Мятежники были отброшены, обратились в
бегство и, столкнувшись с товарищами,  яростно  сражавшимися  с  французами,
произвели полнейшее смятение в их рядах. Теперь поле  сражения  представляло
невообразимый хаос: кто еще дрался, кто бежал, кто  преследовал  бегущих,  и
весь этот  живой  поток  катился  к  стенам  города  и  вливался  в  широкую
незащищенную брешь, откуда была сделана вылазка.
   Квентин делал нечеловеческие усилия, чтобы пробиться в этой общей  свалке
к тому, кого он преследовал, и  не  потерять  его  из  виду.  При  поддержке
отборного отряда ландскнехтов двойник  Дюнуа  старался  словами  и  примером
остановить беглецов и воодушевить их  на  новую  битву.  Людовик  Меченый  с
несколькими товарищами ни на шаг не  отставал  от  Квентина,  дивясь  отваге
юноши. Наконец, уже у самой бреши, де ла Марку  (ибо  это  был  он)  удалось
остановить беглецов и отбросить первые ряды преследователей. Он был вооружен
железной палицей, которая, казалось, все рушила  в  прах,  и  до  того  весь
забрызг