ный житель, а  чужестранец.  Короткий  серый  камзол  и
штаны были  скорее  фламандского,  чем  французского  покроя,  а  щегольская
голубая  шапочка,  украшенная  веткой  остролиста  и  орлиным  пером,  была,
несомненно,  подлинно  шотландской.  Одет  он  был  очень  опрятно,  с   той
тщательностью, с какой  одевается  молодость,  сознающая  свою  красоту.  За
спиной  у  него  висела  дорожная  сумка,   по-видимому   содержащая   самые
необходимые пожитки. На левой руке была надета перчатка для соколиной охоты,
хотя сокола с ним и не было; в правой руке он держал крепкую палку. С левого
плеча свешивался небольшой пунцового бархата мешочек нашитой перевязи, какие
носили охотники  с  кормом  для  соколов  и  другими  принадлежностями  этой
излюбленной в то время забавы. На груди его перевязь перекрещивалась ремнем,
на котором сбоку висел охотничий нож. На ногах вместо сапог были башмаки  из
сыромятной оленьей кожи.
   Хотя юноша, очевидно, не достиг еще полного расцвета сил, тем не менее он
был высок и статен, а  легкость  его  походки  доказывала,  что  путешествие
пешком было для него скорее удовольствием, чем трудом. Его белое от  природы
лицо было покрыто легким загаром - может, под  непривычным  влиянием  южного
солнца, а может, и от постоянного пребывания на открытом воздухе у  себя  на
родине, у Черты его лица не отличались особой правильностью, но  были  очень
приятны и внушали к нему доверие. Беззаботная молодая улыбка, блуждавшая  на
его свежих губах, открывала два ряда зубов, ровных  и  белых,  как  слоновая
кость; веселый взгляд блестящих голубых глаз, внимательно  останавливавшийся
на окружавших предметах, был добродушен, беспечен и  в  то  же  время  полон
решимости.
   На поклоны и приветствия редких в то опасное время прохожих юноша отвечал
сообразно достоинству каждого. Вооруженному бродяге, не то разбойнику, не то
солдату, который внимательно разглядывал его, как  бы  взвешивая  про  себя,
чего можно здесь ждать -  богатой  добычи  или  решительного  отпора,  -  он
отвечал таким бесстрашным и уверенным взглядом, что тот мигом оставлял  злые
умыслы и приветствовал его угрюмым: "Здорово,  приятель!",  на  что  молодой
шотландец отвечал  столь  же  воинственным,  хотя  и  менее  суровым  тоном.
Пилигрима <Пилигрим - странствующий  богомолец;  иногда  так  называли  всех
странников,  путешественников.>  и   нищенствующего   монаха   он   встречай
почтительным приветствием и получал в ответ  отеческое  благословение;  а  с
молодой черноглазой крестьянкой он обменивался таким веселым  поклоном,  что
она долго еще оборачивалась и с улыбкой смотрела ему вслед. Словом, в  юноше
было  что-то  привлекавшее  внимание:  смелость,  прямота  в  соединении   с
жизнерадостностью, ясным взглядом и приятной внешностью невольно располагали
в его пользу. По его поведению чувствовалось, что  это  человек,  бесстрашно
вступающий в жизнь, полную неведомых ему зол  и  опасностей,  для  борьбы  с
которыми у него только и есть оружия, что живой ум и молодая отвага - черты,
вызывающие симпатии людей молодых и участие поживших и опытных.
   Путник,  которого  мы   сейчас   описали,   был   давно   замечен   двумя
собеседниками, остановившимися на том берегу  речки,  где  стоял  окруженный
лесом замок; но когда юноша стал спускаться с  крутого  берега  с  легкостью
бегущей к водопою лани, младший из собеседников сказал старшему:
   - А ведь это наш цыган! Если он пустится вброд, он  пропал:  вода  сильно
прибыла, речки не перейти.
   - Пусть попытается, - ответил старший, - и сам убедится в этом,  куманек.
Может быть, он подтвердит старую пословицу:  "Кому  повешену  быть,  тот  не
утонет".
   - Отсюда я не могу рассмотреть лица, но узнаю его  по  голубой  шапке,  -
сказал первый. - Послушайте, вот он кричит: спрашивает, глубока ли вода.
   - Пусть сам попробует, - повторил старший собеседник, - в этом  мире  нет
ничего лучше собственного опыта.
   Между тем юноша, видя, что двое людей на противоположном берегу  спокойно
смотрят, как он готовится перейти речку вброд, и даже не отвечают на вопрос,
снял башмаки и недолго думая вошел в воду. Только в эту  минуту  старший  из
собеседников крикнул,  чтоб  он  был  осторожен,  и,  обратившись  к  своему
спутнику, сказал:
   - Mort dieu <Черт возьми (франц.).>, куманек, опять ты  дал  маху  -  это
вовсе не цыган.
   Но предупреждение опоздало: то ли юноша его не расслышал, то ли не  успел
им воспользоваться, так как  сразу  попал  в  быстрину.  Для  всякого  менее
искусного и ловкого пловца  гибель  казалась  неизбежна:  речка  была  очень
глубока, а течение стремительно.
   - Клянусь святой Анной, он молодчина! - воскликнул старший незнакомец.  -
Беги-ка поскорей, приятель, да загладь свою вину: помоги ему,  если  можешь.
Он, видно, все же достанется тебе и, если верить старой пословице, не должен
утонуть.
   И правда, юноша с  такой  силою  и  ловкостью  боролся  с  волнами,  что,
несмотря на бурное течение, выплыл на берег почти против того места,  откуда
вошел в воду.
   В то время как младший незнакомец бежал вниз к  реке  на  помощь  пловцу,
старший не спеша следовал за ним, рассуждая сам с собой:
   "Клянусь небом, он уже вылез на берег и сразу схватился за палку! Если  я
не поспешу, он, чего  доброго,  отколотит  моего  приятеля  за  единственное
доброе дело, которое тот собирался сделать за всю свою жизнь".
   Он не без основания предвидел такую развязку, потому что как  раз  в  эту
минуту отважный шотландец набросился на подбежавшего к нему  самаритянина  с
сердитым окриком:
   - Ах ты собака! Ты почему не ответил, когда я спрашивал, можно ли  пройти
вброд? Черт меня побери, если  я  не  научу  тебя,  как  надо  обходиться  с
чужестранцами!
   С этими словами  юноша  подбросил  палку  и,  перехватив  ее  посередине,
угрожающе завертел ею в воздухе. Этот  прием  назывался  moulinet  <Мельница
(франц.).>, потому что вертящаяся палка напоминала вращение крыльев ветряной
мельницы. Услышав эту угрозу, противник юноши, в свою очередь, схватился  за
меч: он, видно, был из тех, кто предпочитает  действия  разговорам.  Но  тут
подоспел старший незнакомец; он приказал ему остановиться и,  обратившись  к
молодому шотландцу, стал упрекать его за безрассудную поспешность, с которой
тот бросился в воду,  и  за  горячность,  с  какой  он,  не  разобрав  дела,
накинулся на человека, спешившего ему на помощь.
   Выслушав это замечание от человека пожилого и по виду вполне  почтенного,
юноша сейчас же опустил свое оружие и ответил, что очень жалеет, если был  к
ним несправедлив; но и они,  по  его  мнению,  были  неправы,  заставив  его
рисковать жизнью, ни словом не предупредив об опасности. А такой поступок не
достоин ни честных  людей,  ни  добрых  христиан,  ни  тем  более  уважаемых
горожан, какими они кажутся.
   - Ну, сынок, - сказал старший незнакомец, - по твоей внешности и выговору
я догадываюсь, что ты чужестранец, и, право, ты и сам мог бы сообразить, что
нам ни так-то легко тебя понимать, хоть ты и бойко болтаешь на чужом языке.
   - Ладно, отец, - ответил юноша. - Поверьте, мне это купание нипочем, и  я
охотно извиню вам, что  вы  были  отчасти  его  причиной,  если  вы  укажете
местечко, где я мог бы обсушиться, потому что на мне единственное мое платье
и мне хотелось бы сохранить его в приличном виде.
   - За кого же ты нас принимаешь, мой друг? -  спросил  старший  незнакомец
вместо ответа.
   - За зажиточных горожан, разумеется. За кого же еще? - ответил шотландец.
- Или нет, постойте!.. Вы, сударь, должно быть, меняла или хлебный торговец,
а ваш товарищ - барышник или мясник.
   - Не в бровь, а прямо в глаз, - заметил с улыбкой пожилой  незнакомец.  -
Что правда, то правда! Я  действительно  по  мере  сил  занимаюсь  денежными
делами; да и про моего товарища ты угадал: он по профессии и  впрямь  сродни
мяснику. Оба мы рады тебе услужить, но только скажи нам, кто ты, куда  и  за
каким делом идешь. Нынче ведь по дорогам рыщет много всяких бродяг, и  пеших
и конных, у которых нет ни совести, ни страха господня.
   Юноша окинул  своего  собеседника  и  его  молчаливого  товарища  быстрым
проницательным взглядом,  как  бы  желая  убедиться,  достойны  ли  они  его
доверия, и вот к чему свелись его наблюдения.
   Старший  и  более  почтенный  из  этих  двух  людей,   выделявшийся   как
наружностью, так и костюмом, смахивал больше всего  на  купца.  Его  камзол,
штаны и  плащ  из  одноцветной  темной  материи  были  донельзя  потерты,  и
сметливый шотландец сейчас же решил, что носить  такую  одежду  мог  человек
либо очень богатый, либо совсем бедный, вернее - первое.  Узкий  покрой  его
слишком короткого платья не был в  то  время  в  моде  ни  у  дворян,  ни  у
зажиточных горожан, носивших широкие и длинные  камзолы,  спускавшиеся  ниже
колен.
   В выражении лица этого человека было что-то одновременно  привлекательное
и отталкивающее; в его резких чертах, ввалившихся щеках  и  глубоко  сидящих
глазах сквозили лукавство и затаенный юмор, не чуждый и нашему юноше. И в то
же время во взгляде этих впалых глаз,  смотревших  из-под  густых,  нависших
черных бровей, было что-то зловещее и повелительное. Быть может, впечатление
это усиливалось благодаря плоской меховой шапке, плотно надвинутой на лоб  и
еще больше оттенявшей глаза, но юношу поразил этот взгляд, плохо  вязавшийся
с заурядной внешностью незнакомца. Его шапка была особенно  неказиста.  Люди
состоятельные украшали в  то  время  свои  шапки  золотыми  или  серебряными
пряжками; на его же головном уборе не было никаких украшений,  кроме  жалкой
оловянной бляхи с изображением божьей матери, вроде  тех,  что  приносят  из
Лорето беднейшие пилигримы.
   Его товарищ,  лет  на  десять  его  моложе,  был  человек  приземистый  и
коренастый. Угрюмое  лицо  его  лишь  изредка  озарялось  злобной  усмешкой;
впрочем,  он  улыбался  только  в  тех  случаях,  когда  старший  незнакомец
обращался к нему с какими-то таинственными знаками. Он был вооружен мечом  и
кинжалом, а под его скромной одеждой шотландец заметил  тонкую  кольчугу  из
мелких железных колец, какие в ту полную опасностей эпоху носили  не  только
воины, но и мирные жители, занятия которых требовали частых отлучек из дому.
Это  обстоятельство  еще  больше  убедило  шотландца,  что  незнакомец   был
мясником, барышником или кем-нибудь в этом роде.
   Молодой чужеземец,  с  одного  взгляда  сделав  наблюдения,  на  передачу
которых мы потратили столько времени, после  минутного  молчания  ответил  с
легким поклоном:
   - Не знаю, с кем имею честь говорить, но, кто бы вы ни были, я не стыжусь
и не боюсь сказать вам, что я шотландец, младший сын в семье  и,  по  обычаю
моих земляков, иду попытать счастья во Франции  или  в  какой-нибудь  другой
стране.
   - Чудесный обычай, черт возьми! Да и сам ты молодец  хоть  куда!  В  твои
годы ты должен нравиться не только мужчинам, но и женщинам... Ну-с, так вот,
видишь ли: я - купец, и мне нужен помощник. Что  ты  на  это  скажешь?  Или,
может быть, ты слишком благороден для такого низкого занятия?
   - Если вы делаете мне это предложение серьезно, в чем я очень сомневаюсь,
я должен вас поблагодарить и благодарю вас, сударь; но, право, я боюсь,  что
не сумею быть вам полезным.
   - Еще бы! Ручаюсь, что ты искуснее стреляешь из лука, чем ведешь счета, а
мечом владеешь лучше, чем пером. Ведь так?
   - Я горец, сударь, а следовательно, стрелок, как у нас говорят, - ответил
юноша. - Но мне случилось жить в монастыре, и  добрые  монахи  научили  меня
читать, писать и даже считать.
   - Черт возьми, это великолепно! - воскликнул купец. -  Клянусь  пречистой
девой Эмбренской, ты просто чудо!
   - Веселитесь, сударь, если вам это нравится, - сказал шотландец, которому
насмешливый тон нового знакомого, видимо, пришелся не  по  вкусу.  -  А  мне
нечего тут болтать с вами, когда вода бежит с меня в три ручья. Пойду поищу,
где бы обсушиться.
   В ответ на эти слова купец только расхохотался.
   - Черт возьми, - сказал он, - недаром, видно,  пословица  говорит:  "Fier
comme un Ecossois"!..  <Горд,  как  шотландец  (франц.).>  Полно  сердиться,
приятель. Я знаю и люблю твою родину, потому  что  мне  не  раз  приходилось
иметь дело с шотландцами. Народ вы бедный, но честный... Пойдем-ка с нами  в
деревню; я угощу тебя славным завтраком и поднесу  стаканчик  доброго  вина,
чтобы вознаградить тебя за купание... А это еще что, черт возьми?  Охотничья
перчатка? Разве ты не знаешь, что соколиная охота  в  королевских  владениях
запрещена?
   - Не знал, да меня вразумил  негодяй  лесничий  герцога  Бургундского,  -
ответил юноша. - Дело было под Перонной: только я спустил было своего сокола
на цаплю, как этот негодяй уложил его на месте своей  проклятой  стрелой.  А
я-то еще так на него надеялся и нес с собой от самой Шотландии!
   - Что же ты сделал ему за это? - спросил купец.
   - Я избил его, - сказал юноша, потрясая своей палкой, - так,  как  только
может один христианин избить другого, не уложив его на месте и не беря греха
на душу.
   - А знаешь ли ты, что, попадись ты в руки герцогу Бургундскому, он тут же
вздернул бы тебя и ты болтался бы на дереве, как каштан?
   - Как не знать! Говорят, он на эти дела так же скор,  как  и  французский
король. Но так как это случилось под  самой  Перонной,  то  я  махнул  через
границу и был таков! Кабы он не был так горяч, я, может быть,  еще  поступил
бы к нему на службу.
   - Если перемирие будет нарушено,  герцог  горько  пожалеет,  что  потерял
такого молодца, - сказал насмешливо купец, бросив быстрый взгляд  на  своего
молчаливого товарища, а тот  ответил  ему  зловещей  улыбкой,  озарившей  на
мгновение его лицо, как промелькнувший метеор озаряет зимнее небо.
   Молодой шотландец резко остановился и, надвинув решительным  жестом  свою
шапочку на правую бровь, сердито сказал:
   - Послушайте, господа, особенно  вы,  сэр,  старший  и  как  будто  более
разумный из двух: будьте осторожней! Я сумею вам доказать, что прохаживаться
на мой счет небезопасно. Мне не нравится ваш тон. Я могу стерпеть  шутку,  а
от старшего даже выговор и поблагодарю за него, если я его заслужил; но я не
потерплю, чтобы со мной обращались как с мальчишкой, когда, бог свидетель, я
чувствую в себе столько сил, что легко проучу вас обоих,  если  вы  выведете
меня из себя.
   Эти слова так рассмешили старшего незнакомца, что он чуть  не  задохнулся
от хохота, а товарищ его схватился за  меч;  но  шотландец  ловким,  сильным
ударом по руке заставил его в тот же миг выпустить оружие, и эта выходка еще
больше развеселила старого купца.
   - Стой, храбрый шотландец, стой! - закричал он. - Успокойся, хотя  бы  из
любви к своей родине!.. Да и тебе,  куманек,  советую  не  кипятиться.  Черт
возьми!.. Люди торговые должны быть справедливыми, а его ловкий  удар  можно
принять  как  расплату  за  холодное  купание...  А  ты,  приятель,  слушай:
перестань горячиться! - добавил он, обращаясь  к  шотландцу  таким  властным
тоном, что тот невольно смутился. - Со мной шутки плохи, а с моего  товарища
хватит и того, что он получил. Как твое имя?
   - На вежливый вопрос у меня всегда есть учтивый ответ, - сказал юноша,  -
и я готов отнестись к вам с почтением, подобающим вашему возрасту,  если  вы
не станете выводить меня из терпения насмешками. Во Франции  и  во  Фландрии
мне дали прозвище Паж с Бархатной Сумкой - из-за мешочка, который  я  всегда
ношу на боку. Но мое настоящее имя, данное мне на родине, - Квентин Дорвард.
   - Дорвард? Это дворянское имя? - спросил незнакомец.
   - Надеюсь, - ответил шотландец.  -  Об  этом  свидетельствуют  пятнадцать
поколений моих предков. Это-то и заставило меня избрать именно военную, а не
иную профессию.
   - Настоящий шотландец! Много предков, много гордости  и,  ручаюсь,  очень
мало денег  в  кармане!..  Послушай,  куманек,  -  продолжал  старый  купец,
обращаясь  к  своему  мрачному  товарищу,  -  ступай-ка  вперед  да  прикажи
приготовить нам завтрак в тутовой роще; я уверен, что  этот  молодец  окажет
ему такую же честь, как голодная  мышь  хозяйскому  сыру.  Что  же  касается
цыгана.., дай-ка я шепну тебе на ухо два слова...
   Выслушав  товарища,  мрачный  незнакомец  ответил  ему  многозначительной
зловещей улыбкой и удалился крупным шагом, а  старый  купец,  обратившись  к
Дорварду, сказал:
   - Пойдем-ка и мы помаленьку да  завернем  по  дороге  в  часовню  святого
Губерта и прослушаем обедню, потому что не годится заботиться о потребностях
тела больше, чем о спасении души.
   Как  добрый  католик,  Дорвард  ничего  не  мог  возразить  против  этого
предложения, хотя, по всей вероятности, ему прежде всего хотелось обсушиться
и подкрепить свои силы. Между тем мрачный незнакомец скоро исчез из виду, и,
следуя за ним той же дорогой, его товарищ с юношей вошли в густой лес,  весь
заросший мелким кустарником и перерезанный длинными и широкими просеками, по
которым бродили вдалеке небольшие стада оленей,  чувствовавших  себя  здесь,
по-видимому, в полной безопасности.
   - Вы спрашивали меня, хороший ли я стрелок, - сказал  юный  шотландец.  -
Дайте мне лук да пару стрел, и я ручаюсь, что у вас будет оленина на обед.
   - Берегись, дружок! Советую тебе: будь осторожен. Куманек смотрит  в  оба
за здешней дичью, на нем лежит  надзор  за  нею;  и  поверь  мне,  он  очень
сердитый сторож.
   - А все-таки он больше смахивает на мясника, чем на веселого лесничего, -
сказал Дорвард. - Трудно поверить, чтобы человек  с  рожей  висельника  имел
что-нибудь общее с благородным искусством охоты.
   - Это правда, дружок: на первый взгляд физиономия  у  моего  куманька  не
слишком-то привлекательна; однако никто из тех, кто сводил с ним  знакомство
покороче, никогда не жаловался на него.
   Квентину Дорварду  послышалась  какая-то  странная,  неприятная  нотка  в
многозначительном тоне, каким были сказаны эти слова; он быстро взглянул  на
говорившего и в выражении его лица, в улыбке, змеившейся  на  его  губах,  в
пронизывающем взгляде его черных прищуренных глаз уловил  нечто  такое,  что
еще усилило это неприятное впечатление.
   "Мне доводилось слышать о разбойниках,  ловких  плутах  и  обманщиках,  -
подумал он. - Может быть, тот негодяй - убийца, а этот  старый  плут  -  его
правая рука и приспешник? Надо держать ухо востро...  Впрочем,  что  с  меня
взять? Разве что несколько добрых шотландских тумаков!".  Пока  Дорвард  был
занят этими размышлениями, они вышли на прогалину, на которой кое-где  росли
старые большие деревья. Очищенная от мелкой заросли  и  хвороста,  она  была
покрыта, точно ковром, свежей густой травой, разросшейся  в  тени  деревьев,
защищавших ее от лучей палящего южного солнца,  и  такой  пышной  и  нежной,
какая редко встречается во Франции. Кругом росли вековые буки и вязы, высоко
возносившие к синему небу свои гигантские зеленые купола. Среди этих могучих
детей природы, на самом открытом месте, невдалеке от быстрого ручья,  стояла
небольшая часовня простой, даже грубой архитектуры.  Рядом  лепилась  убогая
келья  -   жилище   отшельника,   исполнявшего   при   часовне   обязанности
священнослужителя. В небольшой нише над сводчатой дверью  часовни  виднелась
маленькая статуя святого Губерта с охотничьим рогом через плечо  и  с  двумя
борзыми собаками у ног. Одинокая часовня, окруженная  густым  лесом,  полным
дичи, была посвящена покровителю охоты,  святому  Губерту  <В  средние  века
каждое  занятие  имело  покровителем  какого-нибудь  святого.  Охота  с   ее
опасностями, служившая для многих главным занятием,  а  для  всех  остальных
постоянной  забавой,  находилась  под  покровительством   святого   Губерта.
(Примеч. автора.)>.
   Незнакомец в сопровождении Дорварда направился  прямо  к  часовне.  В  ту
минуту, когда они подходили к ней, из кельи вышел отшельник в священническом
облачении и тоже направился