ии, были старинными и, можно даже сказать, естественными  друзьями
и союзниками Франции. Народ бедный, но храбрый и верный, шотландцы благодаря
своей многочисленности  легко  пополняли  убывающие  ряды  своих  воинов,  и
поэтому ни одна страна в  Европе  не  поставляла  столько  смелых  искателей
приключений, как Шотландия. Знатность происхождения большинства  шотландских
дворян давала им право стоять ближе к  особе  государя,  чем  представителям
других войск, а их относительная малочисленность  не  позволяла  им  поднять
бунт и из слуг превратиться в господ.
   Помимо этого и сами французские государи, как правило, старались упрочить
преданность этих отборных чужеземных отрядов, оказывая им всякие  почести  и
платя  большие  деньги,  которые   те   тратили   со   свойственной   воинам
расточительностью, стараясь с честью поддержать свое высокое положение.  Все
шотландские стрелки пользовались  дворянскими  привилегиями,  а  близость  к
королю возвышала их в собственных глазах и поднимала их  значение  в  глазах
французов. Они были превосходно одеты и вооружены, у каждого была прекрасная
лошадь, каждый имел право и возможность держать оруженосца,  пажа,  слугу  и
двух телохранителей. Один  из  телохранителей  назывался  "coutelier"  -  от
большого ножа < Нож по-французски  "couteau".>,  которым  он  был  вооружен,
чтобы приканчивать врагов, сраженных в  битве  его  начальником.  Окруженные
блестящей свитой, шотландские стрелки считались людьми знатными и с  большим
весом, а так как освобождавшиеся места в их отрядах пополнялись  обыкновенно
теми, кто уже служил у них в качестве пажа  или  оруженосца,  то  и  на  эти
должности часто стремились попасть (под начальство родственника  или  друга)
младшие члены знатных шотландских фамилий, в надежде на быстрое повышение.
   В телохранителях служили  не  дворяне:  они  набирались  из  людей  более
низкого происхождения и рассчитывать на  повышение  не  могли,  но  им  тоже
выдавали прекрасное жалованье, и начальники, вербуя их, могли выбирать самых
храбрых и сильных из своих же  соотечественников,  наводнявших  в  то  время
Францию. Людовик Лесли - или, как мы теперь чаще будем его называть, Людовик
Меченый, потому что во Франции его больше  знали  под  этим  именем,  -  был
здоровый, коренастый человек футов шести ростом, с суровым  лицом;  огромный
шрам,  шедший  ото  лба  через  правый   уцелевший   глаз   и   пересекавший
обезображенную щеку до самого основания  уха,  придавал  его  лицу  жестокое
выражение. Этот ужасный шрам - то красный, то багровый, то синий,  то  почти
черный, смотря по  тому,  в  каком  настроении  находился  Людовик  Меченый:
волновался или сердился, кипел страстью или был спокоен, - сразу бросался  в
глаза, резко выделяясь на его обветренном, покрытом темным загаром лице.
   Он  был  богато  одет  и  прекрасно  вооружен.  Голову   его   прикрывала
национальная шотландская шапочка, украшенная  пучком  перьев,  прикрепленных
серебряной пряжкой с изображением богоматери.  Эти  пряжки  были  пожалованы
шотландской гвардии самим королем, который в  один  из  припадков  суеверной
набожности посвятил пресвятой деве мечи своей  гвардии;  некоторые  историки
утверждают даже, что он пошел дальше и возвел богоматерь в звание шефа своих
стрелков. Нашейник его лат, налокотники и нагрудники  были  из  превосходной
стали, искусно выложенной серебром, а его кольчуга сверкала, как иней  ярким
морозным утром на папоротнике или вереске. На  нем  был  широкий  камзол  из
дорогого голубого бархата с разрезами по бокам, как у герольдов  <Герольд  -
вестник или глашатай  при  феодальных  дворах,  распорядитель  на  рыцарских
турнирах.>, и с вышитыми серебром на спине и на груди андреевскими  крестами
<Андреевский крест - косой белый крест на синем фоне, изображался на гербе и
флагах Шотландии: согласно легенде,  св.  Андрей,  считавшийся  покровителем
Шотландии, был распят на косом кресте.>. Наколенники и набедренники были  из
чешуйчатой стали; кованые стальные сапоги  защищали  ноги;  на  правом  боку
висел крепкий широкий кинжал (называвшийся "Милость божья"), а на левом,  на
богато расшитой перевязи, висел тяжелый двуручный  меч  <"Милость  божья"  -
кинжал, который приставляли к груди побежденного противника  с  предложением
сдаться на милость победителя; двуручный меч - тяжелый  и  длинный  меч,  им
сражались, держа рукоять двумя руками.>. Впрочем, в ту минуту, когда Дорвард
увидел Людовика Меченого, тот, сняв для удобства громоздкий меч, держал  его
в руках, так как правила службы строго запрещали ему с ним расставаться.
   Хотя Дорвард, как и каждый шотландец той эпохи, был с детства знаком и  с
войной и с военными доспехами, тем не менее  он  должен  был  признать,  что
никогда еще не видел такого мужественного и так хорошо  вооруженного  воина,
как брат его матери Людовик Лесли, по прозванию Меченый. Однако он  невольно
отступил перед таким свирепым с виду дядей, когда тот пожелал его обнять  и,
царапая  ему  щеки  своими  щетинистыми  усами,  поздравил  с  благополучным
прибытием во Францию, после чего стал расспрашивать, какие новости племянник
привез из Шотландии.
   - Мало хорошего, дядюшка, - ответил Дорвард. - Но как я рад, что вы  меня
так скоро узнали!
   - Я бы, кажется, узнал тебя, мальчуган, даже если б встретил на Бордоских
ландах и если б ты, как журавль, разгуливал на ходулях...<Костыли или ходули
употреблялись в Шотландии для переправы вброд  через  реки.  Крестьяне  близ
Бордо также пользовались ими для ходьбы по окрестным песчаным равнинам,  так
называемым ландам. (Примеч. автора.)> Однако садись, садись, дружок! И  если
у тебя только печальные вести, мы поскорее запьем их  добрым  винцом...  Эй,
старый кремень, почтенный хозяин! Подай нам вина, да самого лучшего... Живо!
   Французская речь с шотландским акцентом  так  же  часто  слышалась  в  те
времена в  тавернах  подле  Плесси,  как  в  наши  дни  французский  язык  с
швейцарским акцентом - в парижских  кабачках.  Хозяин  повиновался  с  такой
поспешностью, какую может  вызвать  только  страх,  и  в  один  миг  бутылка
шампанского очутилась на  столе.  Дядюшка  выпил  полный  стакан,  племянник
только пригубил, чтобы не обидеть любезно угощавшего  его  родственника.  Он
извинился, сказав, что уже немало выпил сегодня.
   -  Это  было  бы  прекрасным  извинением  в  устах  твоей  сестры,  милый
племянник, - сказал Меченый, - тебе же не  пристало  бояться  бутылки,  если
только ты хочешь носить бороду и намерен сделаться воином... Однако  что  же
это  ты,  братец!  Высыпай-ка  свои  шотландские  новости...  Что  слышно  в
Глен-хулакине? Что поделывает моя сестра?
   - Она умерла, дядюшка, - печально ответил Квентин.
   - Умерла? - воскликнул Меченый, и в его тоне слышалось больше  удивления,
чем огорчения. - Но ведь она была на целых пять лет моложе  меня,  а  я  еще
никогда,  кажется,  не  был  здоровее,  чем  теперь...   Умерла,   говоришь?
Удивительно! А я Так вот ни разу даже не болел - разве  только  голова  иной
раз трещит с похмелья  после  дружеской  попойки...  Так  сестра,  бедняжка,
умерла! Ну, а отец твой, дружок, конечно, женился?
   Но, прежде чем Дорвард успел ответить,  дядя,  вообразив  по  изумленному
выражению его лица, что угадал ответ, быстро продолжал:
   - Как, неужели еще не женился? Я готов был поклясться, что Аллан  Дорвард
не может обойтись без жены. Он любил порядок  в  доме  и,  хоть  всегда  был
человеком строгих правил, иной раз поглядывал на хорошеньких женщин. В браке
он нашел бы и то и другое. Я ему не чета: за  таким  счастьем  не  гонюсь  и
преспокойно могу смотреть на  хорошенькую  женщину,  не  смущаясь  мыслью  о
браке. Я не такой святой.
   - Но, милый дядюшка, ведь мать моя овдовела больше чем за  год  до  своей
смерти, еще во время разгрома Глен-хулакина! Отец,  два  дяди,  два  старших
брата,  семеро  других  наших  родственников,  наш  управляющий,  менестрель
<Менестрель - странствующий народный певец.>  и  шестеро  слуг  были  убиты,
защищая замок от нападения Огилви, и  теперь  в  Глен-хулакине  не  осталось
камня на камне.
   - Да это, что называется,  настоящий  разгром,  клянусь  крестом  святого
Андрея! Эти Огилви всегда были опасными соседями  для  Глен-хулакина.  Какое
несчастье! Впрочем, на то и война, братец, на то и война! Когда же стряслась
эта беда, милый племянник?
   Задав этот вопрос, Людовик Лесли залпом опорожнил большой стакан  вина  и
горестно покачал головой в ответ на сообщение племянника, что вся его  семья
была перебита в прошлом году, в день святого Иуды.
   - Вот видишь! - воскликнул старый воин. - Недаром я сказал: чья  возьмет!
Представь себе, что в этот же самый день я с двадцатью  товарищами  атаковал
замок  Черный  Утес,  принадлежавший  Амори  Железной  Руке,  вождю  вольных
стрелков <Вольные стрелки -  королевские  лучники,  которые  набирались  при
Карле VII из крестьян; Людовик XI перестал их собирать. Здесь скорее имеются
в виду шайки  наемных  солдат,  вышедших  из  повиновения  королю  и  живших
грабежом населения. После Столетней войны (кончилась в 1453 году) их было во
Франции очень много и королевским властям  пришлось  вести  с  ними  упорную
борьбу.>, о котором ты, вероятно, слыхал. Я раскроил ему  голову  на  пороге
его собственного дома и добыл столько золота, что  из  него  вышла  вот  эта
цепь, которая прежде была вдвое длиннее... Кстати, это навело меня на  мысль
употребить часть ее на богоугодное дело... Эндрю, эй, Эндрю!
   На зов в комнату вошел его  телохранитель,  одетый  в  форму  шотландских
стрелков, то есть почти так же, как и его начальник, но без набедренников  и
в панцире куда более грубой работы; на его шапочке не было перьев, и  камзол
был не бархатный, а суконный. Сняв  с  шеи  толстую  золотую  цепь,  Меченый
оторвал от нее своими зубами кусок дюйма в четыре длиной и отдал его слуге.
   - Снеси это в монастырь святого Мартина, моему приятелю -  веселому  отцу
Бонифацию, - сказал он. - Кланяйся ему от меня, передай,  что  я  велел  ему
сказать:
   "Да благословит вас бог!" - он  никак  не  мог  этого  выговорить,  когда
расставался со мной в последний раз ночью, - и  скажи,  что  у  меня  умерли
брат, сестра и еще несколько родственников и что я прошу  его  помолиться  в
церкви за упокой их душ столько раз, сколько он  найдет  возможным  за  этот
обрывок цепи. Если же этого окажется мало, чтобы спасти их души из чистилища
<Чистилище  -  по  учению  католической  церкви  место  в  загробном   мире,
промежуточное между адом и раем. Церковь учила, что с помощью молитв монахов
и священников можно извлечь душу из чистилища, спасти ее от ада. За  молитвы
взималась  плата,  легенда  о  чистилище  была  важным  источником   доходов
церкви.>, пусть еще помолится в долг. Прибавь, что родственники мои были все
люди  честные,  не  еретики,  так  что  и  без  наших  молитв  могут   скоро
освободиться, а может быть, уже и освободились; в таком  случае  пусть  отец
Бонифаций хоть часть этого золота употребит на  то,  чтобы  предать  анафеме
весь род по имени Огилви из графства Ангюс. Да попроси от меня святого  отца
не поскупиться на самые сильные проклятия, какие только есть у нашей церкви.
Слышишь, Эндрю? Понял ты меня?
   Слуга кивнул головой.
   - Да смотри, брат, берегись, если хоть одно звено этой цепочки вместо рук
монаха попадет в кабак! Я так отделаю тебя плетью, что на тебе останется  не
больше кожи, чем на святом Варфоломее... <Согласно религиозной  легенде  св.
Варфоломей был подвергнут тяжким мукам - с  него  с  живого  содрали  кожу.>
Постой, брат, я вижу, что ты заришься на эту  бутылку...  На  вот,  выпей  и
отправляйся.
   С этими словами он наполнил стакан до краев и  подал  его  слуге,  а  тот
залпом выпил вино и пошел исполнять приказание своего господина.
   - Ну, племянник, рассказывай теперь, какой жребий выпал на  твою  долю  в
этой злосчастной схватке.
   - Я дрался, не отставая от тех, кто был старше и сильнее меня,  пока  все
они не были перебиты, а я сам не потерял  сознания  от  полученной  страшной
раны.
   - Однако не страшнее той, которую получил я десять лет  назад,  -  сказал
Людовик Меченый. - Взгляни-ка, племянник: я думаю, ни один Огилви никогда не
проводил мечом такой глубокой борозды! - И он указал на шрам, обезобразивший
его лицо.
   - В моей семье,  однако,  Огилви  провели  слишком  глубокую  борозду,  -
печально заметил Квентин. - Но наконец  они  утомились  резней,  и  матушке,
заметившей во мне признаки жизни, удалось упросить их  пощадить  хоть  меня.
Одному ученому монаху из Абербротока, который случайно был у нас в  замке  в
тот роковой  день  и  сам  едва  не  погиб  во  время  нападения,  разрешили
перевязать мою рану и перенести меня в более безопасное  место.  Но  за  это
разрешение они принудили и его и  матушку  дать  обещание,  что  я  пойду  в
монахи.
   - В монахи! - воскликнул Лесли. - Клянусь небом, ничего подобного никогда
не случалось со мной! Никому с самого моего рождения и в голову не приходило
сделать из меня монаха... Это  даже  странно,  когда  хорошенько  подумаешь,
потому что, если бы  не  эта  проклятая  грамота,  которая  мне  никогда  не
давалась, не псалмы, которых я  не  перевариваю,  да  не  одежда  -  вылитая
смирительная рубаха, прости мне  матерь  божья  (тут  он  перекрестился),  а
главное, не посты, с которыми не мирится мой  аппетит,  -  из  меня,  право,
вышел бы монах хоть  куда;  во  всяком  случае,  не  хуже  моего  весельчака
приятеля из монастыря  святого  Мартина.  Странно,  как  об  этом  никто  не
подумал! А тебя, племянник, оказывается, чуть-чуть не упекли  в  монахи?  Но
для чего это, хотел бы я знать?
   - Чтобы заставить род моего отца угаснуть вместе со мной в монастыре  или
в могиле, - ответил Дорвард с глубоким волнением.
   - Да, да, теперь понимаю. Ловко придумано! Ах  они  негодяи!  Однако  они
могли и ошибиться в расчете, потому что, видишь  ли,  я  сам  знавал  одного
каноника, некоего Роберсарта,  который  был  пострижен,  а  потом  бежал  из
монастыря и сделался  начальником  отряда  вольных  стрелков.  У  него  была
подруга, красотка, каких мне редко приходилось видеть.  Нет,  племянник,  на
монахов никогда не следует полагаться, никогда: в любую минуту  монах  может
превратиться в солдата. Так-то дружок... Ну ладно, рассказывай дальше.
   - Больше почти нечего рассказывать. Остается только прибавить, что, желая
избавить мою бедную мать от всякой ответственности за  меня,  я  поступил  в
монастырь, надел рясу послушника и подчинился  всем  монастырским  правилам.
Тут-то я и научился грамоте.
   - Грамоте! - воскликнул с изумлением  Меченый,  которому  всякие  знания,
превышавшие его собственные, казались чем-то сверхъестественным.  -  Значит,
ты умеешь читать и писать? Это просто невероятно! Никто из Дорвардов,  да  и
из Лесли, сколько я знаю, не умел подписать свое имя.  По  крайней  мере  за
одного из Лесли я могу поручиться: для меня так  же  немыслимо  писать,  как
летать. Но, клянусь святым Людовиком, как же они умудрились тебя научить?
   - Сначала, правда, было трудненько, ну а потом пошло легче. К тому  же  я
так ослабел от ран и от потери крови, что ни на какое  другое  дело  не  был
годен, да и хотелось мне угодить отцу Петру, моему избавителю. Тем временем,
протосковав несколько месяцев, умерла моя бедная мать. И как только здоровье
мое окончательно поправилось, я заявил моему покровителю отцу Петру - он был
у нас помощником настоятеля, - что я не в силах стать монахом. Мы  порешили,
что, раз я не могу оставаться в монастыре, я должен  уйти  и  поискать  себе
счастья в другом месте. Чтобы не навлечь на моего покровителя гнева  Огилви,
надо было придать моему уходу из монастыря вид побега, а чтобы  мое  бегство
показалось правдоподобным, я унес с собой сокола нашего аббата. На самом  же
деле я покинул монастырь с его разрешения; у меня есть даже свидетельство за
его подписью и печатью.
   - Это хорошо, это очень хорошо, - сказал  Лесли.  -  Наш  король  смотрит
сквозь пальцы на всевозможные проделки, но уж беглых монахов, можно сказать,
не выносит. Ну, а как твой карман, племянник? Бьюсь об  заклад,  что  он  не
слишком-то обременял тебя в пути.
   - Я буду откровенен с вами, дядя, -  сказал  Дорвард.  -  Горсть  мелкого
серебра - вот все мое богатство.
   - Это плохо, приятель! Я не люблю и не умею копить, да и к  чему  это  по
нынешним  тревожным  временам?  Однако  у  меня  всегда  найдется  в  запасе
какая-нибудь безделушка - не цепь, так браслет, не браслет, так ожерелье,  -
которую я ношу при себе и в случае надобности всегда могу пустить  в  оборот
целиком или по частям. И тебе я советую следовать моему примеру. Может быть,
ты меня спросишь, племянник, откуда я беру  эти  вещицы?  -  сказал  Людовик
Меченый, с самодовольным  видом  потряхивая  своей  золотой  цепью.  -  Они,
конечно, не растут  на  кустах  или  в  поле,  как  златоцвет,  из  которого
ребятишки делают себе ожерелья. Но что за беда! Ты можешь  добывать  их  там
же, где и я, - на службе  у  доброго  короля  французского.  Вот  где  легко
набрать много всякого добра, лишь бы хватило храбрости рисковать жизнью и не
отступать перед опасностью!
   - Я слышал, однако... - сказал Дорвард, уклоняясь от прямого ответа,  ибо
он не принял еще окончательного  решения,  -  я  слышал,  что  двор  герцога
Бургундского гораздо пышней и богаче французского двора и  что  служить  под
знаменами герцога гораздо почетней: бургундцы - мастера  драться,  и  у  них
есть чему поучиться, не то что у вашего христианнейшего короля, который  все
победы одерживает языками своих послов.
   - Ты рассуждаешь как легкомысленный мальчишка, милый племянник.  Впрочем,
я и сам, помнится, был так же прост,  когда  попал  сюда  в  первый  раз.  Я
представлял себе короля - не иначе, как сидящим  под  балдахином  с  золотой
короной на голове и пирующим со своими рыцарями и вассалами или скачущим  во
главе  войска,  как  поют  в  романсах  о  Карле  Великом  <Карл  Великий  -
могущественный король франков в  768  -  814  гг.,  о  нем  в  средние  века
складывали много поэм и романов.> или как Роберт  Брюс  либо  Уильям  Уоллес
<Роберт Брюс и Уильям Уоллес -  герои  шотландского  народа.  Уоллес  первым
начал борьбу с английскими феодалами, завоевавшими Шотландию в 1296 году, но
потерпел поражение и в 1305 году был подвергнут в Лондоне мучительной казни.
Роберт Брюс, шотландский лорд, был провозглашен королем под именем Роберта I
в 1306 году, возглавил войну шотландцев  за  независимость  и  в  1314  году
добился изгнания англичан из родной страны. Подвигам Уоллеса посвящена поэма
XV века, приписываемая народному певцу Гарри Слепому (известному  также  под
именем Минстрела, или Менестреля), а жизнь Брюса описана в стихах поэтом XIV
века Джоном Барбером.> в наших правдивых историях  Барбора  и  Минстрела.  Я
воображал, что короли не едят ничего, кроме бланманже... А  хочешь,  я  тебе
шепну на ушко: все это бредни, лунный  свет  на  воде...  Политика,  братец,
политика - вот в  чем  сила!  Ты,  может  быть,  спросишь  меня,  что  такое
политика?  Это  искусство,  которое  создал  французский  король,  искусство
сражаться чужим оружием и черпать деньги для уплаты своим войскам из  чужого
кармана. Да, это мудрейший из всех государей,  когда-либо  носивших  пурпур,
хоть он никогда его не носит и часто одевается проще, чем это подобает  даже
мне.
   - Но это не ответ на мой вопрос, дядюшка, - заметил Дорвард.  -  Понятно,
что, если уж я вынужден служить на чужой стороне, мне хотелось бы устроиться
на такую службу, где я мог бы при случае отличиться и прославить свое имя.
   - Я понимаю тебя, прекрасно понимаю, племянник, только ты-то сам мало еще
смыслишь в этих делах. Герцог Бургундский  -  смельчак,  человек  горячий  и
вспыльчивый, отчаянная голова, что и говорить! Во всех  схватках  он