за мной,  мой  храбрый  шотландец,  избранный  судьбой  и
королем для выполнения смелого предприятия. Смотри же, чтобы все было готово
и ты мог вложить  ногу  в  стремя  с  последним  ударом  полночного  боя  на
колокольне святого Мартина. Минутой раньше или минутой позже - и  ты  можешь
упустить  благоприятный  момент,  которому  сочетание  созвездий  предрекает
успех.
   С этими словами король вышел в сопровождении своего юного  телохранителя.
Как только за ними затворилась дверь,  астролог  дал  волю  совершенно  иным
чувствам, чем те, которые, казалось, воодушевляли его в присутствии короля.
   - Жадный торгаш! - проговорил он, взвешивая кошелек  на  руке,  ибо,  как
человек расточительный,  всегда  испытывал  нужду  в  деньгах.  -  Негодный,
презренный скряга! Жена моряка -  и  та  дала  бы  больше,  чтоб  узнать  об
успешном плавании своего мужа. И он еще  думает,  будто  что-то  понимает  в
нашей высокой науке! Как бы не так! Скорее лающая лиса и воющий волк  станут
музыкантами. Ему ли читать великие тайны небесного свода! Разве  могут  быть
рысьи глаза у слепого крота? Post  tot  promissa  <После  стольких  обещаний
(лат.).> - и это после всех его обещаний, данных, чтобы переманить  меня  от
доблестного короля Матвея, где гунн и турок, христианин и неверный, сам царь
московский и татарский хан наперебой осыпали меня дарами! Уж  не  воображает
ли он, что я буду вечно сидеть в этом старом замке, как снегирь в клетке,  и
петь ему песни, как только он вздумает свистнуть, за каплю воды и  несколько
зерен? Ну нет, aut inveniam viam  aut  faciam  <Я  найду  выход  или  сделаю
что-нибудь (лат.).>, я что-нибудь изобрету, я найду  средство!  Кардинал  де
Балю - человек ловкий и щедрый...  Я  все  ему  расскажу,  и  уж  тогда  его
святейшество будет сам виноват, если звезды заговорят не  так,  как  бы  ему
хотелось.
   Тут он опять взвесил на руке презренный подарок.
   - Может быть, в этом ничтожном хранилище лежит  какой-нибудь  драгоценный
камень или редкая жемчужина? Говорят, король бывает щедр до мотовства, когда
на него найдет каприз или когда он видит в этом выгоду.
   Галеотти  опорожнил  кошелек  -  в  нем  оказалось  всего-навсего  десять
золотых. Негодование астролога не имело границ:
   - И он воображает, что за такую жалкую плату может  пользоваться  плодами
науки, которую я изучал в Истрагоффе у  отшельника-армянина,  сорок  лет  не
видавшего солнца, и у грека Дубравиуса, который, говорят, воскрешал мертвых,
и даже у шейха Эбу-Али,  которого  я  посетил  в  его  пещере,  в  Фиванской
пустыне! Нет, нет, клянусь небом! Он пренебрегает наукой и должен  погибнуть
от собственного невежества! Десять монет! Да  я  бы  постыдился  дать  такую
малость Туанетте на покупку нового кружевного нагрудника.
   С этими словами разгневанный ученый все же опустил презренные червонцы  в
подвешенный к его кушаку широкий кошель, который Туанетта и другие участники
его мотовства ухитрялись опустошать гораздо быстрее,  чем  философ  со  всей
своей наукой успевал наполнить.

Глава 14

ПУТЕШЕСТВИЕ
(продолжение)

   Ты предо мною, Франция! Страна,
   Любимая искусством и природой.
   Твоим сынам легко работать - почва
   Сторицей возмещает их труды,
   И очи смуглых дочерей твоих
   Полны веселья. Но поведать много
   Рассказов грустных и теперь,
   Как встарь,
   Ты, Франция, могла бы.
   Неизвестный автор

   Избегая разговоров с кем бы то ни было (так ему было приказано),  Квентин
Дорвард поспешил облачиться в простые, но надежные латы с  набедренниками  и
налокотниками и надел на голову крепкий стальной шлем  без  забрала.  Поверх
лат он натянул красивый замшевый камзол, изящно расшитый по швам, вроде тех,
какие носили в то время доверенные слуги знатных семейств.
   Все это принес ему в комнату Оливье и сообщил со своей обычной вкрадчивой
улыбкой, что дядя его нарочно  назначен  в  караул,  во  избежание  излишних
расспросов с его стороны.
   - Мы уж постараемся извиниться за вас перед вашим родственником, - сказал
Оливье, снова улыбаясь. - А когда вы благополучно  вернетесь,  любезный  мой
сын, исполнив возложенное на  вас  почетное  поручение,  то,  я  уверен,  вы
получите повышение, которое не только избавит вас  от  необходимости  давать
кому-либо отчет в  ваших  действиях,  но  и  позволит  вам  самому  отдавать
приказания и требовать отчета от других.
   Так говорил Оливье Дьявол, в то же время рассчитывая, что юношу, чью руку
он при этом дружески пожимал, ждет или смерть, или по меньшей  мере  неволя.
Окончив свою любезную речь, он вручил Дорварду  от  имени  короля  небольшой
кошелек с золотом на необходимые дорожные расходы.
   За несколько минут до полуночи Квентин,  следуя  данной  ему  инструкции,
направился во второй двор и остановился  у  Дофиновой  башни,  которая,  как
известно читателю, служила временным местопребыванием графинь де Круа. Здесь
он уже нашел верховых, назначенных для охраны, двух навьюченных мулов,  трех
смирных лошадок для обеих графинь и их верной служанки  и  статного  боевого
коня для себя, под окованным сталью седлом,  сверкавшим  при  бледном  свете
месяца. Дорвард ни с кем не обменялся ни словом. Все приготовления к отъезду
делались молча; так же молча и неподвижно сидели верховые со своими длинными
копьями, и при свете того же бледного месяца Дорвард с радостью увидел,  что
все они были вооружены. Их было только трое; но один из  них  нагнулся  и  с
сильным гасконским акцентом шепнул Дорварду, что проводник нагонит их  возле
Тура.
   Между тем мелькавший в окнах башни свет  доказывал,  что  путешественницы
торопятся с  последними  сборами.  Вскоре  маленькая  наружная  дверь  башни
отворилась и в ней показались три женщины в сопровождении  какой-то  фигуры,
закутанной в плащ. Они молча сели  на  приготовленных  для  них  лошадей,  а
человек в плаще  пошел  вперед,  отдавая  пароли  и  другие  условные  знаки
бдительной страже, мимо которой  им  пришлось  проезжать.  Наконец,  миновав
последние  наружные  ворота,  человек  в  плаще  остановился   и   заговорил
вполголоса с дамами.
   - Да  благословит  вас  бог,  государь,  -  произнес  голос,  заставивший
Квентина вздрогнуть, - и да  простит  он  вам,  если  ваши  чувства  не  так
искренни, как хотят выразить ваши слова. Теперь единственное мое  желание  -
как можно скорее приехать к доброму епископу Льежскому и  отдаться  под  его
покровительство.
   Тот, к кому были обращены  эти  слова,  пробормотал  что-то  невнятное  и
повернул обратно к замку. Квентину показалось, что он узнал  в  нем  короля;
должно быть, беспокойство о скорейшем отъезде гостей заставило  его  почтить
их  своим  присутствием  и  проводить  самому,  во  избежание  какого-нибудь
промедления или задержки со стороны дворцовой стражи.
   Пока путники не выехали из окрестностей замка, им приходилось двигаться с
большой осторожностью, чтобы избежать ям, капканов и  всевозможных  ловушек,
придуманных Людовиком для обуздания любопытства  посторонних  лиц.  Впрочем,
гасконец, по-видимому, вполне владел нитью этого лабиринта, и через четверть
часа они очутились за пределами королевского  парка  Плесси,  неподалеку  от
города Тура.
   Месяц, светивший до тех пор очень слабо,  теперь  вынырнул  из-за  туч  и
залил ярким сиянием  расстилавшийся  перед  путниками  прекрасный  ландшафт.
Величественная красавица Луара катила свои воды  по  плодороднейшей  равнине
Франции, между красивыми берегами с возвышавшимися на них замками, башнями и
террасами, среди оливковых рощ и виноградников. Вдали виднелись стены города
Тура, древней столицы  Турени,  с  белевшими  при  луне  башнями  и  зубцами
укреплений. За ними возвышалось огромное готическое здание, воздвигнутое еще
в  пятом  столетии  благочестивым  епископом   Перпетусом,   укрепленное   и
расширенное впоследствии Карлом Великим и  его  преемниками  и  сделавшееся,
таким образом, самым великолепным из  французских  храмов.  Рядом  виднелись
колокольни церкви святого Гатьена и темная громада  замка,  служившего,  как
говорили, в древние времена резиденцией римского императора Валентиниана.
   Несмотря на то что новое положение, в каком  оказался  Квентин,  занимало
все его мысли, молодой шотландец,  привыкший  к  диким,  пустынным,  хотя  и
величественным горам своей родины и  к  суровости  даже  красивейших  из  ее
видов, не мог не  восхищаться  расстилавшейся  перед  ним  чудной  картиной,
создавая которую искусство и природа, казалось, соперничали между собою.  Но
вскоре его вывел  из  этого  восторженного  состояния  голос  старшей  дамы,
ставший по крайней  мере  на  октаву  выше  того  нежного  тона,  каким  она
прощалась с королем. Графиня требовала к  себе  начальника  отряда.  Квентин
пришпорил коня,  подъехал  и  почтительно  представился  дамам,  после  чего
графиня Амелина приступила к следующему допросу:
   - Ваше имя и звание? Квентин сказал.
   - Хорошо ли вы знаете дорогу?
   Он не может утверждать, что хорошо знает  ее,  был  ответ,  но  он  имеет
подробные инструкции, а на первом привале их должен  нагнать  проводник,  на
которого можно вполне положиться во время пути; до первой  же  остановки  их
проводит только что присоединившийся к ним всадник, четвертый по счету в  их
маленьком отряде.
   - А почему  именно  на  вас,  молодой  человек,  возложили  такую  важную
обязанность? - продолжала графиня. - Я слышала,  что  вы  тот  самый  юноша,
который  стоял  вчера  на  часах  в  галерее  во  время  нашего  свидания  с
принцессой. Вы слишком молоды и неопытны, да еще, судя по выговору, кажется,
иностранец?
   -  Моя  обязанность  -  исполнять  приказания  короля,  графиня,   а   не
рассуждать, - ответил юный воин.
   - Вы дворянин? - был новый вопрос.
   - С уверенностью могу  ответить  утвердительно,  сударыня,  -  проговорил
Квентин.
   - Не вас ли... - робко спросила молодая графиня, - не вас ли я  видела  в
гостинице, когда король посылал за мной?
   Понизив голос, вероятно из-за того же  овладевшего  им  чувства  робости,
Квентин ответил утвердительно.
   - В таком случае, милая тетушка, - сказала графиня Изабелла, - нам нечего
бояться под охраной этого молодого  дворянина.  Он  не  похож  на  человека,
которому можно было бы доверить исполнение  коварного  и  жестокого  замысла
против двух беззащитных женщин.
   - Клянусь честью, графиня, - ответил  Дорвард,  -  честью  моего  дома  и
прахом предков, я никогда, даже за Францию и Шотландию вместе, не согласился
бы изменить вам или быть с вами жестоким!
   - Хорошо сказано, молодой человек, - заметила графиня Амелина, - но мы  с
племянницей уже привыкли к прекрасным речам  Людовика  и  его  приближенных.
Эти-то речи и заставили нас искать убежища у французского короля, тогда  как
мы могли бы с гораздо меньшим риском,  чем  теперь,  найти  его  у  епископа
Льежского, или у Венцеслава Германского  <Венцеслав  (Вацлав)  -  германский
император в 1378 - 1400 гг., и король Чехии в  1378  -  1419  гг.  У  Скотта
ошибка: Венцеслав умер задолго до описываемых  событий.>,  или,  наконец,  у
Эдуарда Английского. И к чему же в конце концов привели все  эти  прекрасные
обещания? Нас  постыдно  скрывали,  под  какими-то  плебейскими  именами,  в
дрянном трактире, точно  запрещенный  товар...  И  нам,  как  ты  знаешь,  -
добавила она, обращаясь к своей  служанке,  -  нам,  привыкшим  делать  свой
туалет не иначе, как под балдахином, на возвышении в три  ступени,  пришлось
одеваться, стоя на голом полу, как каким-нибудь молочницам!
   Марта подтвердила, что слова ее госпожи были печальной истиной.
   - Хорошо бы,  если  б  этим  ограничились  все  наши  несчастья,  дорогая
родственница, - заметила графиня Изабелла. - Я бы охотно обошлась без блеска
и роскоши.
   - Но не без общества, дорогая моя, - сказала старшая графиня.  -  Это  уж
невозможно!
   - И даже без  общества,  милая  тетушка,  -  ответила  Изабелла  голосом,
проникшим в самое  сердце  ее  молодого  телохранителя.  -  Я  бы  от  всего
отказалась, лишь бы найти верный и достойный лриют. Я не хочу и, видит  бог,
никогда не хотела быть причиной войны  между  Францией  и  Бургундией,  моей
родиной. Я не хотела бы, чтоб из-за меня погиб хоть один человек.  Я  только
просила,  чтобы  мне  разрешили  удалиться  в  монастырь  Мармутье   или   в
какую-нибудь другую святую обитель.
   -  Ты  говоришь,  как  глупое  дитя,  а  не  как  достойная  дочь   моего
благородного брата, -  возразила  графиня.  -  Хорошо  еще,  что  есть  кому
поддержать честь и достоинство нашего славного  рода.  Как  же  отличили  бы
женщину знатного происхождения от какой-нибудь загорелой молочницы, если  бы
за одну не ломали копий, а за другую - простых палок? Знаешь ли ты, милочка,
что в моей ранней молодости, когда я была немногим старше тебя, в мою  честь
был дан знаменитый Хафлингемский турнир? Вызывающих было четверо, а на вызов
ответили двенадцать человек. Турнир  длился  три  дня  и  стоил  жизни  двум
храбрым рыцарям. Кроме того, были  перебиты  один  хребет,  одна  ключица  и
сломано три ноги и две руки, не считая легких  ран  и  контузий,  о  которых
герольды даже не упоминали! Вот в каком почете были дамы нашей  семьи!  Нет,
милочка, будь в тебе хоть половина  гордости  твоих  предков,  ты  бы  нашла
средство устроить при каком-нибудь дворе, где еще ценят любовь дам  и  славу
оружия, турнир, призом которого была бы твоя рука,  как  это  было  с  твоей
покойной прабабушкой, в чью честь был дан  известный  турнир  в  Страсбурге.
Таким образом, ты бы могла заручиться помощью храбрейшего в  Европе  рыцаря,
который защищал бы права дома де Круа против притеснений Бургундии и  интриг
Франции.
   - Однако, милая  тетушка,  -  заметила  молодая  графиня,  -  моя  старая
кормилица говорила мне, что, хотя рейнграф, победивший на  этом  турнире,  и
получил руку моей покойной  прабабушки,  брак  их  не  был  счастливым.  Она
говорила,  будто  покойный  прадедушка  часто  бранил,  а  иногда  даже  бил
прабабушку.
   - Ну так что же? - воскликнула графиня Амелина в припадке  романтического
увлечения рыцарством. - Почему могучая рука,  привыкшая  наносить  удары  на
поле брани, должна всегда быть сдержанной у себя дома? Я  бы  в  тысячу  раз
охотнее согласилась, чтобы меня хоть по два раза в день  колотил  доблестный
супруг, который был бы для всех такой же грозой, как и для  меня,  чем  быть
подругой труса, не смеющего поднять руку  ни  на  жену,  ни  на  кого-нибудь
другого!
   - А я бы пожелала вам счастья с таким осиным супругом, милая  тетушка,  -
сказала Изабелла, - но, уж конечно, не позавидовала бы вам. Если  драка  еще
уместна на турнирах, то она совершенно неприлична в гостиной.
   - Ну да не все же рыцари драчуны, и побои вовсе не  неизбежное  следствие
брака с доблестным рыцарем, - сказала  леди  Амелина,  -  хотя  наш  славный
предок рейнграф Готфрид был, говорят, действительно очень вспыльчив и  питал
пристрастие к рейнскому вину... Истинный же рыцарь - это ягненок в  обществе
дам и лев во время боя. Взять хотя бы Тибо де Монтиньи - мир праху его!  Что
это была за кроткая душа! Никогда он не решился бы поднять руку на  женщину,
и говорили даже,  будто  дома  этот  непобедимый  воин  позволял  себя  бить
прекрасному врагу - своей жене. Ну что ж, сам виноват... Он был  тоже  одним
из участников Хафлингемского турнира и бился так храбро, что, если б не воля
неба да еще твоего дедушки, у него была бы  жена,  более  подходящая  к  его
кроткому нраву.
   Графиня Изабелла, у которой были свои  причины  опасаться  Хафлингемского
турнира,  служившего  неистощимым   источником   красноречия   ее   тетушки,
промолчала, и разговор прервался. Квентин, как человек благовоспитанный,  не
желая быть помехой в беседе дам, пришпорил  коня  и  нагнал  проводника  под
предлогом, что ему нужно расспросить его о дороге.
   Между  тем  дамы  продолжали  путь  молча,  лишь  изредка   перекидываясь
незначительными фразами. Наконец  начало  светать;  путешественники  были  в
дороге уже несколько часов, и Квентин, боясь,  что  дамы  слишком  утомятся,
начал испытывать нетерпение и спросил проводника, далеко  ли  еще  до  места
отдыха.
   - Через полчаса я покажу вам его, - ответил проводник.
   - И передадите нас другому проводнику?
   - Именно, господин  стрелок,  -  ответил  тот.  -  Я  никогда  далеко  не
отлучаюсь, и поездки мои так же коротки, как и моя расправа. Там, где  вы  и
другие, господин стрелок, пускаете в дело  самострел,  я  пользуюсь  простой
веревкой.
   Месяц давно уже скрылся, и на востоке занималась  заря.  Первые  ее  лучи
отражались на гладкой  поверхности  небольшого  озера,  по  берегу  которого
теперь пролегала дорога. Это озеро лежало посреди широкой  равнины,  кое-где
усеянной одиночными деревьями и небольшими рощами, которые теперь  выступали
все яснее. Квентин взглянул  на  человека,  ехавшего  с  ним  рядом,  и  под
широкими  полями  надвинутой  на  глаза  шляпы,  вроде  сомбреро   испанских
крестьян, узнал веселую физиономию того самого Птит-Андре, чьи пальцы вместе
с пальцами его угрюмого товарища Труазешеля еще,  недавно  так  омерзительно
трудились вокруг его шеи... Повинуясь невольному отвращению,  смешанному  со
страхом (в Шотландии на палача смотрят почти с суеверным ужасом, а  недавнее
приключение  Квентина  не  могло  уменьшить  в  нем  это  чувство),  Дорвард
инстинктивно повернул направо и пришпорил коня, так что в один миг  очутился
в нескольких шагах от своего ненавистного спутника.
   -  Ого-го!  -  воскликнул  Птит-Андре.  -  Клянусь  богородицей  Гревской
<Характерная для палача шутка: Гревская площадь в Париже с XIV века  служила
местом казней, на площади стоял не храм богородицы,  а  эшафот.>,  наш  юный
воин не позабыл старого знакомого!.. Надеюсь, вы не сердитесь на  меня,  мой
друг? Что делать, каждый зарабатывает свой хлеб как  умеет.  Никому  еще  не
приходилось стыдиться, что он побывал в моих руках, потому  что  я  не  хуже
другого умею повесить живой  плод  на  мертвое  дерево.  Притом  же  господь
наградил меня веселым нравом. Ха-ха-ха! Я мог бы порассказать  вам  о  таких
славных  шутках,  которые  я  отмачивал,  уже  стоя  на  лестнице,  что  мне
приходилось торопиться заканчивать свое дело из страха, как бы мои дружки не
поумирали со смеху и не опозорили моего искусства.
   С этими словами он подогнал своего  коня,  собираясь  снова  подъехать  к
шотландцу.
   - Полно, полно, господин стрелок! - продолжал  он  свою  болтовню.  -  Не
будем ссориться! Что до меня, так я, право, никогда не сержусь, а делаю свое
дело с легким сердцем, без  злобы,  и  никогда  не  питаю  большей  любви  к
человеку, как в то время, когда надеваю ему на шею шнурочек, который  делает
из него  рыцаря  ордена  святого  Висельника,  как  наш  достойный  капеллан
называет святого покровителя нашей стражи.
   - Прочь, негодяй! - закричал Квентин,  заметив,  что  исполнитель  закона
хочет подъехать к нему. - Прочь, или  я  научу  тебя  сохранять  расстояние,
которое должно отделять благородного человека от такого мерзавца.
   - Вишь ты какой горячий! - проговорил палач. - Скажи  вы  еще:  "честного
человека", так тут была бы хоть крупица  правды,  а  с  благородными-то  мне
приходится  ежедневно  иметь  дело  так  же  близко,  как  недавно  с  вашей
милостью... Ну, да уж бог с вами, оставайтесь одни,  коли  хотите.  Я  думал
было  распить  с  вами  бутылочку  овернского,  чтобы  залить  нашу   старую
размолвку, но вы пренебрегаете моею любезностью... Ладно уж, сердитесь, коли
хотите... Я никогда не ссорюсь со своими дружками -  веселыми  прыгунчиками,
как называет Жак-мясник своих ягняток, - словом, с теми, у кого, как у вашей
милости, написано на лбу: петля. Нет, нет, как бы они ни обращались со мной,
я всегда готов оказать им услугу. Когда вам придется  опять  попасть  в  мои
руки, вы сами увидите, что Птит-Андре умеет прощать обиды.