можешь ею владеть, уступи ее кому хочешь.., ну,  хоть
своему племяннику.
   - Благодарю, государь, - ответил де Кревкер. - Я постараюсь сделать  все,
что в моих  силах,  и,  если  мне  посчастливится,  тогда  уж  пусть  Стефан
побеждает своим красноречием мать аббатису.
   - Надеюсь, что французские рыцари не будут устранены от  участия  в  этом
состязании? - спросил Дюнуа.
   - Сохрани бог, храбрый Дюнуа, -  ответил  герцог,  -  хотя  бы  уже  ради
удовольствия видеть, как они умеют драться. Я ничего не  имею  против  того,
чтобы графиня Изабелла вышла за француза, но, разумеется, с условием,  чтобы
будущий граф де Круа сделался подданным Бургундии.
   - В таком случае я отступаю, -  сказал  Дюнуа.  -  Мой  герб  никогда  не
украсится короной графов де Круа: я француз, французом и умру.  Но,  если  я
отказываюсь от награды за славное дело, я не откажусь от самого дела.
   Разумеется, Меченый  не  посмел  подать  свой  голос  в  таком  блестящем
собрании, но и он пробормотал себе под нос:
   - Ну, Сондерс Суплджо,  вывози,  брат,  своих!  Ты  всегда  говорил,  что
женитьба доставит благоденствие нашей семье; пользуйся же  случаем  сдержать
свое слово - лучшего тебе никогда не дождаться.
   - А обо мне никто и не вспомнит, - ввернул свое  слово  ле  Глорье,  -  а
между тем я убежден, что отобью приз.
   - Верно, мой мудрый друг, - сказал  ему  Людовик.  -  Там,  где  замешана
женщина, величайший дурак имеет больше всего шансов на победу.
   Пока государи и их приближенные  забавлялись  шутками  по  поводу  судьбы
Изабеллы, аббатиса и графиня де Кревкер,  с  которыми  она  вышла  из  зала,
тщетно пытались утешить ее. Аббатиса старалась  ее  убедить,  что  пречистая
дева никогда не допустит  помехи  в  исполнении  искреннего  обета,  данного
святой Урсуле; а графиня де Кревкер нашептывала ей  более  земные  утешения,
уверяя,  что  ни  один  истинный  рыцарь,  став  победителем,   никогда   не
воспользуется своим правом на ее руку против ее  воли  и  что,  наконец,  он
может заслужить ее расположение и она добровольно покорится желанию герцога.
Любовь, как и отчаяние, хватается за соломинку; и  как  ни  далека,  как  ни
слаба была надежда, подсказанная Изабелле графиней  де  Кревкер,  она  стала
рыдать не так горько, когда вдумалась в ее слова.

Глава 36

ВЫЛАЗКА

   На смерть несчастный
   Обречен,
   Но верит он надежде.
   Мечтает о спасенье он
   Еще сильней, чем прежде.
   Горит она, огнем свечи
   Дорогу озаряя,
   И тем ясней ее лучи,
   Чем гуще мгла ночная.
   Голдсмит

   Прошло несколько  дней,  и  наконец  Людовик  с  улыбкой  удовлетворенной
мстительности выслушал известие, что его любимец и советник кардинал де Балю
уже стонет в железной клетке, устроенной таким образом, что он не может даже
выпрямиться и не находит отдыха ни в каком положении, и где, кстати сказать,
он провел около  двенадцати  мучительных  лет.  Вспомогательные  французские
войска, вызванные по желанию герцога, пришли, и Людовик утешался мыслью, что
хоть они и слишком малочисленны, чтобы  противостоять  огромной  бургундской
армии, но все-таки достаточно сильны, чтобы защитить его особу  от  насилия.
Кроме того, он с радостью видел,  что  может  со  временем  воскресить  свой
излюбленный план брака дочери с герцогом Орлеанским; хотя  он  и  чувствовал
всю унизительность своего положения как сюзерена,  вынужденного,  вместе  со
своими знатнейшими вельможами, стать под знамена собственного вассала и идти
против людей, которых он сам подстрекал к мятежу, однако  это  мало  смущало
его, ибо он возлагал все надежды на будущее.
   - Удача может взять одну ставку, - говорил он верному Оливье, - но только
терпение и мудрость выигрывают игру.
   С такими мыслями в один прекрасный день в конце лета король сел  на  коня
и, равнодушный к тому, что участвует в торжественном шествии войск скорее  в
качестве  трофея  победителя,  чем  в  качестве  самостоятельного  государя,
выехал, окруженный своей гвардией и рыцарством, из готических ворот Перонны,
чтобы присоединиться к бургундской армии,  которая  готовилась  выступить  в
поход против Льежа...
   Множество знатных дам, бывших в то время в Перонне,  разодетых  в  пышные
наряды, теснились на наружных укреплениях замка, чтобы взглянуть на  воинов,
выступавших в поход. Сюда же графиня Кревкер привела Изабеллу,  несмотря  на
все ее отговорки: Карл настоятельно потребовал,  чтобы  та,  чья  рука  была
назначена  наградой  победителю  сражения,  показалась   рыцарям,   желавшим
участвовать в нем.
   Когда блестящие ряды войск выходили из-под арки ворот, можно было  видеть
множество  рыцарских   знамен   и   щитов,   украшенных   новыми   девизами,
свидетельствующими о намерении их обладателей сразиться за столь драгоценную
награду. На одном ратный конь несся как ветер к призовому столбу; на  другом
пущенная стрела летела  к  цели;  у  одного  рыцаря  на  щите  было  сердце,
истекающее кровью, что должно было  изображать  его  страсть;  у  другого  -
череп, увенчанный лавровым  венком,  говорившим  о  твердом  решении  рыцаря
победить или умереть. Было тут и  еще  множество  разных  девизов,  до  того
замысловатых и хитроумных, что они могли поставить в тупик самого  искусного
толкователя. Нечего, я  думаю,  и  говорить,  что  каждый  рыцарь  заставлял
гарцевать своего коня  и  принимал  самую  молодецкую  позу,  проезжая  мимо
пестрой толпы прелестных дам и девиц,  приветствовавших  воинов  улыбками  и
махавших  им  платками  и  покрывалами.  Шотландские  стрелки,  набранные  в
большинстве из цвета шотландского народа,  вызвали  всеобщий  восторг  своей
красотой и пышным нарядом.
   И вот  один  из  этих  чужеземцев  осмелился  публично  заявить  о  своем
знакомстве с графиней Изабеллой, чего не решился сделать ни  один  из  самых
знатных французских рыцарей. Это был Квентин Дорвард. Проезжая мимо дам,  он
подал Изабелле на конце своего копья письмо от ее тетки - Клянусь честью,  -
воскликнул граф де Кревкер,  -  дерзость  этого  выскочки  переходит  всякие
границы!
   - Вы несправедливы к нему, Кревкер, - сказал Дюнуа. - Я свидетель, что он
проявил благородство и храбрость, защищая графиню.
   -  Вы  поднимаете  слишком  много  шуму  из-за  пустяков,  -  проговорила
Изабелла, краснея от смущения и досады. - Это письмо от моей бедной тетушки;
письмо довольно веселое, хотя положение ее должно быть ужасно.
   - Поделитесь же с нами новостями, которые  вам  сообщает  супруга  Дикого
Вепря, - сказал Кревкер.
   Графиня Изабелла прочла письмо, в котором  ее  тетка,  совершившая  столь
необдуманный шаг, старалась, по-видимому,  утешить  себя  и  оправдать  свой
сумасбродный поступок в глазах других, уверяя, что она совершенно  счастлива
быть женой одного из храбрейших людей своего  века,  завоевавшего  княжество
личной отвагой. Она умоляла племянницу не судить  ее  Гийома  (как  она  его
называла) по слухам, но подождать, пока она лично  с  ним  не  познакомится.
Конечно, и у него есть свои недостатки,  но  недостатки,  свойственные  всем
мужественным характерам, которые она  всегда  обожала.  Гийом  любит  выпить
лишнее, но и один из ее собственных предков, благородный граф Годфруа,  имел
эту же слабость. Гийом немного вспыльчив и суров, но разве не таким  же  был
ее блаженной памяти брат, граф Рейнольд? Он резок на язык, но таковы  и  все
немцы; немного самовластен и крут, но разве это  не  общий  недостаток  всех
мужчин? Все они любят приказывать.., и так далее  в  том  же  роде.  Графиня
заканчивала письмо советом  племяннице  вырваться  из-под  ига  бургундского
тирана и выражала надежду скоро  увидеть  ее  в  Льеже,  при  дворе  любящей
родственницы, где существующие между ними маленькие разногласия по вопросу о
наследовании графства де Круа могут быть легко и скоро улажены браком  между
нею, Изабеллой,  и  графом  Эберсоном;  он,  правда,  моложе  своей  будущей
невесты, но это неравенство (как утверждала графиня Амелина по  собственному
опыту) - вовсе не такая ужасная вещь, как, может  быть,  думает  Изабелла...
<Нечего и говорить, что брак Гийома де ла Марка с графиней Амелиной столь же
легендарен, как и сама графиня. Настоящей невестой Дикого Арденнского  Вепря
была Жанна д'Аршель, баронесса Скунховен. (Примеч. автора.)>  Здесь  графиня
Изабелла прервала чтение, так как аббатиса заметила строгим тоном,  что  все
это суета сует, а Кревкер воскликнул:
   - Лживая ведьма! Все ее приманки отдают гнилью,  как  испорченный  сыр  в
крысоловке. Стыд и срам старой дуре!
   Графиня де Кревкер с достоинством сделала замечание мужу  по  поводу  его
несдержанности.
   - Очень возможно, - сказала она, - что графиня  Амелина  была  введена  в
заблуждение напускной любезностью де л а Марка.
   - "Любезностью де ла Марка"! - воскликнул граф. - Нет, я  снимаю  с  него
всякое обвинение в подобном притворстве. От него можно ждать  любезности  не
больше,  чем  от  настоящего  дикого  вепря,  так  же  как  можно  надеяться
отполировать до блеска кусок старого, перержавленного железа. Нет, хоть  она
и дура, но все же не такая гусыня, чтобы влюбиться в поймавшую ее  лису,  да
еще в ее же собственной норе. Но вы, женщины, все на один лад, вам бы только
высокопарные фразы... Вот и теперь я убежден, что моя прелестная кузина  уже
горит нетерпением попасть в рай своей полоумной тетки и выскочить  замуж  за
это отродье вепря.
   - Я не только не способна на такую глупость, - возразила Изабелла,  -  но
теперь  вдвойне  хотела  бы  отомстить  убийце  почтенного   епископа:   это
освободило бы бедную тетушку из рук негодяя!
   - Вот теперь я слышу голос настоящей де Круа! - воскликнул  герцог,  и  о
письме больше не было речи.
   Но мы должны заметить, что, читая друзьям письмо своей тетки, Изабелла не
сочла нужным поделиться с ними содержанием постскриптума, в котором  графиня
Амелина, чисто по-женски описывая свои  занятия,  сообщала  племяннице,  что
начала вышивать мужу прелестный камзол с соединенными гербами де Круа  и  де
ла Марка, разделенными  вертикально,  но  что  теперь  принуждена  на  время
оставить эту работу, так как ее Гийом из политических соображений намерен  в
предстоящей битве уступить свою одежду и  вооружение  кому-нибудь  из  своих
приближенных, а надеть герб Дюнуа с полосой на правой стороне. Кроме того, в
письмо  был  вложен  небольшой  клочок  бумаги  с   несколькими   строчками,
написанными другой рукой; о нем графиня также не сочла нужным упомянуть, ибо
в нем стояли только следующие слова: "Если вам вскоре не возвестит  обо  мне
труба славы, считайте меня мертвым, но не недостойным".
   Мысль, которую Изабелла гнала до сих пор от себя, как  дикую  и  нелепую,
овладела ею теперь с удвоенной  силой.  Женский  ум  всегда  найдет  способы
действовать, и Изабелла распорядилась так  ловко,  что,  прежде  чем  войска
выступили в поход, Квентин Дорвард получил обратно письмо графини Амелины  с
отмеченными тремя крестами постскриптумом и следующей припиской:  "Тот,  кто
не испугался герба Дюнуа, когда он украшал своего доблестного владельца,  не
отступит перед ним, увидев его на груди тирана и убийцы".
   Тысячи  раз  молодой  шотландец  осыпал  поцелуями  и  прижимал  к  груди
драгоценные строки, указывавшие ему путь к счастью и славе, открывавшие  ему
тайну, не известную никому, кроме него одного, и  дававшие  ему  возможность
узнать того, чья смерть - и только она одна - могла дать жизнь его надеждам.
Разумеется, он принял благоразумное решение скрыть от всех  эту  драгоценную
тайну в своей груди.
   Но  он  считал  необходимым  поступить  совершенно  иначе  с   сообщением
Хайраддина о предполагаемой вылазке де ла Марка, ибо, если бы против нее  не
были вовремя приняты меры, она могла бы погубить всю осаждающую армию -  так
трудно было войску в те времена, когда война велась еще очень  беспорядочно,
оправиться от неожиданного ночного нападения. Итак, поразмыслив  хорошенько,
Квентин решил передать это известие не иначе, как лично, и непременно  обоим
государям вместе. Быть может, он  понимал,  как  опасно  было  выдать  тайну
одному Людовику, для  шаткой  совести  которого  она  могла  бы  представить
слишком сильный соблазн и побудить его помочь  осуществлению  предательского
замысла, вместо того чтобы предотвратить его. Как бы  то  ни  было,  Квентин
решил сообщить свою тайну  обоим  государям  и  для  этого  выждать  первого
случая, когда они будут вместе, что могло произойти и не особенно скоро, так
как ни тот, ни другой не находили  большого  удовольствия  в  стеснявшем  их
обществе друг друга.
   Между тем войска продолжали двигаться вперед и вскоре вступили в Льежский
округ. Здесь бургундская армия или по крайней  мере  та  ее  часть,  которая
состояла  из  беспорядочных  отрядов,   получивших   от   населения   кличку
"головорезы", доказала своим обращением с жителями, действуя  под  предлогом
мести за смерть епископа, что она вполне заслужила  свое  славное  прозвище.
Такое  поведение  сильно  повредило  делу  Карла:  мирные  жители,  которые,
вероятно, не стали бы вмешиваться в эту войну, принуждены  были  взяться  за
оружие ради собственного спасения. Они  сильно  затрудняли  движение  армии,
нападая на отдельные отряды, и наконец, отступая перед ее  главными  силами,
достигли Льежа и присоединились к  его  мятежным  горожанам,  увеличив  ряды
защитников   города,   твердо    решивших    отстаивать    его.    Напротив,
немногочисленное французское войско,  состоявшее  из  отборных  солдат,  все
время держалось своих знамен по приказанию короля и соблюдало самую  строгую
дисциплину. Такой резкий контраст не мог не броситься в глаза Карлу, который
решил, что французские солдаты ведут себя скорее как друзья Льежа,  чем  как
союзники Бургундии, и это усилило его подозрительность.
   Наконец,  не  встретив  на  пути  серьезных  препятствий,  союзная  армия
достигла богатой долины Мааса, расстилающейся вокруг большого и многолюдного
города Льежа. Здесь союзники убедились, что  Шонвальдский  замок  снесен  до
основания, и узнали, что Гийом де ла Марк, которому нельзя было  отказать  в
знании военного дела, сосредоточил в городе все свои силы и намерен избегать
встречи с врагом в  открытом  поле.  Вскоре  осаждавшим  пришлось  на  опыте
убедиться, как опасна осада большого, хотя  бы  и  не  укрепленного  города,
когда жители его решили мужественно защищаться.
   Часть бургундского авангарда при виде огромных проломов в  стенах  города
вообразила, что взять его не представит никакого труда, стоит только войти в
него и, ворвалась в одно из предместий с криком: "Бургундия! Бургундия!  Бей
их!.. Все наше!.. Будете помнить Людовика де Бурбона!" Но  когда  солдаты  в
беспорядке рассыпались по узким улицам, собираясь начать грабеж,  из  города
неожиданно вышел большой вооруженный отряд и яростно  напал  на  грабителей.
Войско де ла Марка, воспользовавшись проломами в стенах, вышло из  города  в
нескольких пунктах одновременно, вошло в предместье с разных сторон и напало
на врагов и с фронта, и с  флангов,  и  с  тыла.  Ошеломленные  внезапным  и
сильным нападением,  бургундцы  почти  не  защищались,  а  наступившая  ночь
произвела еще большее смятение в их рядах.
   Когда весть о случившемся дошла до герцога Карла, он пришел  в  неистовую
ярость, которую нимало не смягчило предложение Людовика послать в предместье
французов на помощь бургундскому авангарду. Резко отклонив это  предложение.
Карл решил идти сам во главе своей  гвардии  выручать  передовой  отряд;  но
д'Эмберкуру и Кревкеру удалось уговорить его предоставить это дело  им.  Два
знаменитых военачальника  немедленно  двинулись  к  месту  действия  с  двух
противоположных сторон в должном боевом порядке и вскоре отбросили льежцев и
освободили свой авангард, потерявший, не считая пленных,  восемьсот  человек
убитыми и ранеными, в том числе до ста рыцарей. Впрочем,  пленных  оказалось
очень немного: д'Эмберкуру удалось освободить большую их  часть  и  овладеть
предместьем, где он немедленно расставил сильные караулы против  города,  от
которого предместье отделялось открытой, несколько наклонной  площадью,  или
эспланадой, в пятьсот - шестьсот ярдов шириной, служившей для целей обороны.
Так как почва в этом месте была очень  камениста,  то  между  предместьем  и
городом не было  рва  и  городские  ворота  выходили  прямо  на  площадь,  а
неподалеку в стенах были две  большие  бреши,  пробитые  после  Сен-Тронской
битвы  по  приказанию  герцога  Карла.  Теперь  они  были   только   наскоро
забаррикадированы мятежниками. Как ворота, так и эти бреши были очень удобны
для вылазки; поэтому д'Эмберкур распорядился поставить против тех  и  других
по две пушки, а затем вернулся  к  бургундцам,  которых  нашел  в  полнейшем
беспорядке.
   Дело в том, что главный корпус и арьергард многочисленной  армии  герцога
продолжали двигаться вперед, тогда как  разбитый  авангард  бросился  назад;
беглецы столкнулись со своими и произвели в их рядах сильное замешательство.
Отсутствие    д'Эмберкура,    исполнявшего     при     армии     обязанности
генерал-квартирмейстера, еще усилило беспорядок; в довершение всех этих  бед
настала черная, непроглядная ночь, пошел крупный дождь, а место, на  котором
должна была расположиться лагерем  союзная  армия,  было  болотистое  и  все
перерезано каналами. Трудно представить себе хаос,  царивший  в  бургундской
армии, где  начальники  не  могли  найти  своих  солдат,  а  солдаты  тщетно
разыскивали своих начальников и знамена. Каждый, от самого  знатного  рыцаря
до последнего воина, искал себе пристанища  где  только  мог;  израненные  и
измученные беглецы тщетно взывали о помощи, а те, что шли в  арьергарде,  не
подозревая о бедствии, постигшем их товарищей, спешили вперед, чтобы  успеть
принять участие в разграблении города.
   Возвратившись, д'Эмберкур увидел,  что  ему  предстоит  нелегкая  задача,
которая оказалась для него еще более трудной  из-за  несправедливых  упреков
его господина, не  хотевшего  считаться  с  тем,  что  он  был  занят  более
неотложным делом. Наконец грубость герцога  вывела  благородного  рыцаря  из
терпения.
   - Я отправился на выручку авангарда, - сказал он, - и оставил  армию  под
предводительством вашей светлости. А теперь, вернувшись, нахожу ее  в  таком
беспорядке, что и фронт, и, фланги, и арьергард - все смешалось в одну кучу.
   - Что ж.., значит, мы похожи на бочонок с сельдями, - сказал ле Глорье. -
Сходство вполне естественное для фламандской армии.
   Эта шутка рассмешила герцога и, быть может, предотвратила ссору между ним
и его лучшим военачальником.
   С большим трудом удалось наконец занять небольшую виллу,  или  загородный
дом, какого-то богатого льежского горожанина и очистить его от  жильцов  для
герцога и его свиты. Д'Эмберкур и Кревкер  распорядились  выставить  у  дома
почетный караул из сорока человек, которые,  разрушив  надворные  постройки,
развели из них огромный костер.
   Влево от этого дома, между ним и  предместьем,  стоял  другой  загородный
дом, окруженный двором и садом,  позади  которого  находились  два  или  три
небольших огороженных участка.  Здесь  французский  король  расположился  со
своей главной квартирой. Сам он никогда не претендовал  на  знание  военного
дела и считал себя воином лишь в той мере, в какой ему давали  на  то  право
его проницательный ум и  презрение  к  опасности;  но  он  удивительно  умел
выбирать людей и знал, когда и в чем можно было  на  них  положиться.  Итак,
этот второй дом был занят Людовиком и  его  свитой;  часть  его  шотландской
гвардии разместилась  во  дворе,  в  надворных  строениях  и  под  навесами,
защищавшими людей от непогоды; остальные расположились прямо в саду.  Прочие
французские войска были расставлены поблизости, в полном боевом порядке.
   Дюнуа и Кроуфорду с помощью нескольких старых офицеров  и  солдат,  среди
которых Меченый вы