нтин,  храбрость  которого  росла  вместе  с
ожиданием могущих встретиться опасностей. - Значит, эта  прелестная  девушка
будет всем обязана мне. Кажется, я могу смело  рассчитывать  на  то,  что  в
состоянии сделать руки и голова одного человека.  Я  видел,  как  горел  мой
родной дом, видел убитых  отца  и  братьев  в  пылающих  развалинах,  но  не
отступал ни на шаг и дрался до последней возможности. Теперь я на  два  года
старше, и мною  руководит  лучшая,  благороднейшая  цель,  какая  когда-либо
зажигала воинственный пыл в груди храбреца".
   Остановившись на этом решении, Квентин в продолжение всего  пути  проявил
такую энергию и бдительность, что можно было только дивиться, как  он  везде
поспевал. Разумеется, чаще всего и охотнее всего  он  находился  возле  дам,
которые были так тронуты, его вниманием и заботами об их безопасности, что в
своих беседах с ним незаметно перешли почти на дружеский  тон.  Им,  видимо,
очень нравилась  его  наивная,  но  не  глупая,  а  подчас  даже  остроумная
болтовня. Однако, несмотря на  все  обаяние  таких  отношений,  Квентин  был
по-прежнему внимателен до мелочей в исполнении своего долга.
   Если он часто ехал подле дам, пытаясь по мере сил описать  им,  уроженкам
равнин, Грампианские горы <Грампианские горы - горная цепь в  Шотландии.>  и
красоты  Глен-хулакина,  он  также  часто  скакал  и  во  главе   отряда   с
Хайраддином, расспрашивая его о дороге и местах остановок и стараясь  твердо
запомнить его слова, чтобы  потом,  переспрашивая  его,  удостовериться,  не
собьется ли он в ответах  и,  следовательно,  не  замышляет  ли  измены.  Не
забывал он и двух своих  подчиненных,  ехавших  сзади,  и  старался  лаской,
подарками и обещаниями денежной награды по окончании путешествия расположить
их в свою пользу.
   Так ехали они  больше  недели  по  малонаселенной  местности,  пробираясь
уединенными тропинками и кружными дорогами, обходя города. За все это  время
с ними не произошло ничего замечательного. Встречались им, правда,  бродячие
шайки цыган, но, видя во главе отряда  своего  единоплеменника,  они  их  не
трогали. Попадались какие-то  оборванцы  -  не  то  беглые  солдаты,  не  то
разбойники; но и они, видно, боялись нападать на хорошо  вооруженный  отряд.
Случалось им натыкаться и на военные разъезды (как  они  называются  в  наши
дни), которые Людовик, лечивший раны своей несчастной страны огнем и  мечом,
рассылал по всему государству для истребления вооруженных шаек,  наводнявших
Францию. Но и военные  разъезды  пропускали  путников  без  всяких  задержек
благодаря паролю, который Квентин получил от самого короля.
   Местами их остановок были преимущественно монастыри, большинство  которых
было обязано по своему уставу оказывать гостеприимство богомольцам (а  дамы,
как известно  читателю,  путешествовали  именно  под  видом  богомолок),  не
докучая им расспросами об их звании и положении в свете, ибо  в  те  времена
многие знатные люди отправлялись в путешествия к святым местам по обету и не
желали быть узнанными. Дамы, ссылаюсь на усталость,  тотчас  по  приезде  на
место удалялись в отведенное им помещение, а Квентин в  качестве  начальника
отряда устраивал с хозяевами  все  необходимое  для  их  отдыха  и  с  таким
вниманием  и  усердием  заботился  о  всех  мелочах,  что  вызывал  глубокую
признательность со стороны тех, к кому относились эти заботы.
   Немало  хлопот  доставляли  Квентину  характер   и   национальность   его
проводника. В святых обителях, где они чаще всего останавливались,  на  него
смотрели как на язычника, бродягу и колдуна,  так  же  как  и  на  всех  его
единоплеменников, и считали его нежеланным и неподходящим гостем, вследствие
чего пускали его не дальше наружной монастырской ограды, да и то  с  большим
трудом. Это было очень неприятно и  неудобно,  так  как,  с  одной  стороны,
Квентин считал, что  ни  в  коем  случае  не  следует  раздражать  человека,
которому известна тайна их путешествия, а с другой - он и сам желал бы иметь
его, всегда на глазах, чтобы наблюдать за ним и  по  возможности  не  давать
входить  в  какие-либо  сношения  с  посторонними.  А  последнее  было   бы,
разумеется, невозможно, если бы цыган помещался вне ограды  тех  монастырей,
где они останавливались. Дорвард начинал подозревать, что этого-то именно  а
добивается Хайраддин, так как, вместо того чтобы смирно сидеть в  отведенном
ему помещении, он выкидывал  разные  штуки,  распевал  песни  и  пускался  в
веселые  разговоры  с  послушниками  и  младшей  братией,  к   их   великому
удовольствию и к недовольству старших монахов, возмущенных  его  неприличным
поведением.  Несколько  раз,  чтобы  умерить  неуместную  веселость  цыгана,
Квентину приходилось пускать в ход  всю  свою  власть  и  даже  прибегать  к
угрозам; ему пришлось также потратить немало  красноречия  в  объяснениях  с
монастырским начальством, чтобы не дать вышвырнуть эту  неверную  собаку  за
дверь. Однако до сих пор Квентину это удавалось благодаря ловкому приему,  к
которому он всегда прибегал. Упрашивая не выгонять бродягу, он говорил,  что
близость к священным  реликвиям,  святость  монастырских  стен,  а  главное,
общество людей, посвятивших себя служению богу, должны благотворно  повлиять
на душу и разум этого грешника и даже могут способствовать его просветлению.
   Но на десятый или двенадцатый день пути, когда они уже вошли во Фландрию,
неподалеку от города Намюра, все старания Квентина предотвратить последствия
буйного поведения его дикаря проводника и  замять  поднятый  им  скандал  не
привели ни  к  чему.  Дело  происходило  в  одном  францисканском  монастыре
<Францисканцы - монахи ордена св. Франциска (монахи делились на братства или
ордена); францисканцы называли себя нищенствующими,  но  на  самом  деле  их
монастыри  были  весьма  богатыми.>  с  очень  строгим  и  суровым  уставом,
настоятель которого был впоследствии причислен к лику святых.  После  долгих
препирательств (как и следовало ожидать  в  таком  месте)  Квентину  наконец
удалось  поместить  несносного  цыгана  в  отдельном  домике   монастырского
садовника. Тотчас по приезде дамы, как всегда,  удалились  в  отведенные  им
комнаты, а настоятель, у которого оказались в Шотландии друзья и знакомые  и
который вообще любил послушать  рассказы  иностранцев,  пригласил  Квентина,
почему-то сразу ему приглянувшегося, в свою келью  -  разделить  с  ним  его
скромную монастырскую трапезу. Отец настоятель оказался  человеком  умным  и
образованным, и Квентин решил воспользоваться случаем,  чтобы  порасспросить
его о положении дел в Льеже и его окрестностях. За последние два дня до него
стали доходить слухи, заставлявшие его серьезно  опасаться,  удастся  ли  им
благополучно достигнуть  места  своего  назначения  и  будет  ли  епископ  в
состоянии дать верное убежище дамам, даже если бы  им  удалось  добраться  к
нему. Ответы настоятеля были весьма неутешительны.
   - Граждане Льежа, - сказал он, - все богатые люди, разжиревшие и забывшие
бога; они возгордились своим богатством и привилегиями, много раз спорили  с
герцогом, своим законным господином, по поводу разных льгот и налогов, и  не
раз эти споры переходили в  открытое  восстание,  так  что  герцог,  человек
горячий и вспыльчивый,  выведенный  наконец  из  терпения,  поклялся  святым
Георгием, что при первом же новом бунте он накажет мятежников для примера  и
острастки всей Фландрии  и  Льеж  постигнет  та  же  участь,  какая  некогда
постигла Вавилон и Тир <Вавилон и Тир  -  богатые  и  могущественные  города
древнего Востока. Вавилон не раз подвергался во время войн  разрушению,  Тир
был разрушен Александром Македонским.>.
   - И, судя по слухам, герцог -  такой  человек,  который  не  поколеблется
выполнить свою угрозу. - заметил Квентин, - так  что,  надо  думать,  жители
Льежа будут теперь вести себя осторожней.
   - Будем надеяться,  -  сказал  настоятель.  -  Об  этом  молят  бога  все
благочестивые граждане нашей страны, не желающие, чтобы  кровь  человеческая
лилась как вода и чтобы люди погибали  как  отверженцы,  не  примирившись  с
небом. Наш добрый епископ также денно и нощно печется о сохранении мира, как
и подобает служителю алтаря, ибо  в  писании  сказано:  "Beati  pacific!..."
<Блаженны миротворцы (лат.).>  Но...  -  Здесь  настоятель  умолк  и  тяжело
вздохнул.
   Квентин объяснил почтенному старику, как важно было для дам,  которых  он
сопровождал, иметь точные  сведения  о  положении  в  стране,  и  постарался
убедить отца настоятеля, что с его стороны было  бы  поистине  добрым  делом
сообщить им все, что ему известно на этот счет.
   - Никто не говорит охотно об этих вещах, - сказал настоятель, - ибо  все,
сказанное о сильных мира сего etiam in cubiculo <Даже  в  спальне  (лат.).>,
обращается в крылатую весть, которая в конце  концов  всегда  дойдет  до  их
ушей. Тем не менее, желая оказать посильную услугу вам, ибо вы кажетесь  мне
достойным, рассудительным молодым человеком, и вашим спутницам,  исполняющим
столь богоугодное дело, я буду с вами вполне откровенен.
   Тут он подозрительно оглянулся, словно боясь, как бы его не подслушали, и
продолжал, понизив голос:
   -  Жителей  Льежа  постоянно  подбивают  на   восстания   сыны   Велиала,
утверждающие - надеюсь, ложно, - будто они  действуют  по  поручению  нашего
наихристианнейшего короля. Я, со своей стороны, считаю его слишком достойным
этого высокого звания, чтобы допустить,  что  он  способен  нарушать  мир  и
благоденствие соседнего государства. Но, как бы то ни было, имя его вечно на
устах у тех, кто сеет и раздувает недовольство среди льежских граждан. Кроме
того, есть здесь у нас один дворянин, человек знатного рода,  прославившийся
своими воинскими подвигами, но во всем остальном  он  lapis  offensionis  et
petra scandali <Камень преткновения (лат.).> - настоящее бельмо на  глазу  у
всей Фландрии и Бургундии. Человека этого зовут Гийом де ла Марк.
   - По прозванию Бородатый, - докончил  Дорвард,  -  или  Арденнский  Дикий
Вепрь.
   - И это прозвище вполне ему подходит, сын мой, - сказал настоятель. -  Он
в самом деле дикий лесной вепрь, который топчет своими копытами и  разрывает
клыками все, что попадается ему на пути. Он набрал себе шайку - более тысячи
человек - таких же разбойников, как он сам, не признающих  ни  светской,  ни
духовной  власти,  держится  независимо  от  герцога  Бургундского  и  живет
грабежом и насилием, нападая и на духовных лиц и на  мирян  -  без  разбора.
Imposuit manus in Christos  Domini  <Наложил  руки  на  помазанников  божьих
(лат.).>, он поднимает руку даже на  помазанников  божьих,  вопреки  словам,
сказанным в писании: "Не касайся моих  помазанников  и  не  делай  зла  моим
пророкам". Даже нашей смиренной обители он предъявил требование прислать ему
серебра и золота в виде выкупа за наши жизни -  мою  и  братии.  На  это  мы
ответили ему латинским посланием, объясняя, что мы не в состоянии  исполнить
подобное требование, и увещевая его словами проповедника: "Ne moliaris amico
tuo malum, cum habet in te fiduciam" <Чтобы ты не замышлял зла своему другу,
когда тот тебе доверяет  (лат.).>.  Но,  невзирая  ни  на  что,  этот  Гийом
Бородатый, или Гийом де ла Марк, так же отвергающий человеческие знания, как
и человеческие чувства, ответил нам на  смехотворном  жаргоне,  который  он,
видимо, принимает за латынь: "Si поп payatis, brulabo  monasterium  vostrum"
<Коли не заплатишь, сожгу ваш монастырь.>.
   - Тем не менее, отец мой, вы  поняли  смысл  этой  варварской  латыни,  -
заметил Квентин.
   - Увы, мой  сын,  страх  и  нужда  -  лучшие  из  наставников!  -  сказал
настоятель. - Делать нечего, пришлось расплавить  серебряные  сосуды  нашего
алтаря, чтобы удовлетворить алчность этого разбойника, да воздаст  ему  небо
сторицей!  Pereat  improbus  -  amen,  amen,  anathema  esto  <Да   погибнет
бесчестный, аминь, аминь, анафема! (лат.)>!
   - Я только дивлюсь одному, - сказал Квентин, - как могущественный  герцог
Бургундский не усмирил этого зверя, о бесчинствах  которого  я  уже  столько
слышал.
   - Увы, сын мой, - ответил настоятель, - герцог Карл в настоящее  время  в
Перонне, где  он  собрал  начальников  своих  войск,  чтобы  объявить  войну
Франции. А пока по воле божьей идет раздор между двумя великими  государями,
страна остается под властью мелких угнетателей. Но все-таки скажу:  напрасно
герцог не принимает решительных мер против этой внутренней язвы,  ибо  Гийом
де ла Марк вошел уже в открытые сношения с Руслером и Павийоном  -  вожаками
недовольных жителей  Льежа  -  и  теперь,  того  и  гляди,  подобьет  их  на
какую-нибудь отчаянную проделку.
   - Но разве у  епископа  Льежского  не  хватит  влияния  и  власти,  чтобы
подавить мятеж, отец мой? -  спросил  Квентин.  -  Прошу  вас,  скажите  мне
откровенно ваше мнение: ваш ответ чрезвычайно важен для меня.
   - У епископа, дитя мое, меч и ключи святого Петра <Меч - символ  светской
власти, ключи - символ духовной власти (епископ Льежский был одновременно  и
сеньором Льежа и его духовным владыкой). Апостол Петр  считался  основателем
римской церкви, первым папой. На католических иконах его изображали с  двумя
ключами  в  руках,  символизирующими  власть  церкви  определять  и  прощать
грехи.>,  -   ответил   настоятель.   -   Он   пользуется   покровительством
могущественного бургундского дома, в  его  руках  сосредоточена  светская  и
духовная власть, и в случае нужды он может поддержать ее с помощью  довольно
значительного и хорошо вооруженного войска. Гийом де ла Марк  вырос  в  доме
епископа, который оказал ему много  благодеяний.  Но  даже  в  то  время  он
проявил уже  свой  необузданный,  кровожадный  характер  и  был  изгнан  его
преосвященством за убийство одного из  его  слуг.  С  тех  пор  он  сделался
непримиримым врагом доброго епископа, а в настоящее время  -  говорю  это  с
глубокой скорбью - точит зубы, чтобы ему отомстить.
   - Так, значит,  вы  считаете  положение  его  преосвященства  опасным?  -
спросил Квентин с тревогой.
   - Увы, сын мой! - ответил почтенный францисканец. - Что или  кто  в  этом
жестоком мире может  считать  себя  в  безопасности?  Но  сохрани  меня  бог
утверждать, что нашему  почтенному  прелату  грозит  неминуемая  гибель!  Он
богат, у него много верных советников и прекрасное, храброе войско.  К  тому
же проехавший здесь вчера гонец сообщил  нам,  что  герцог  Бургундский,  по
просьбе  епископа,  прислал  ему  на   подмогу   сотню   копейщиков.   Этого
подкрепления,  считая  с  прислугой  каждого   копья   <Копье   -   воинское
подразделение; в войсках Карла Бургундского состояло  из  десяти  воинов,  в
войсках  Людовика  XI  -  из  шести.>,  вполне  достаточно,  чтобы  отразить
нападение Гийома де ла Марка - да будет проклято его имя! Аминь!
   На этом месте  разговор  Квентина  с  настоятелем  был  прерван  вошедшим
причетником, который прерывающимся от гнева голосом донес  отцу  настоятелю,
что цыган  сеет  неслыханный  соблазн  среди  меньшой  братии.  За  вечерней
трапезой он подлил в их питье какого-то пьяного зелья в  десять  раз  крепче
самого крепкого вина, так что многие монахи опьянели. И, хотя сам обвинитель
всячески  старался  показать,  что  он  устоял  против  действия  одуряющего
напитка,  его  отяжелевший  язык  и  сверкающие  глаза  доказывали  как  раз
обратное. Кроме того, цыган распевал мирские,  непристойные  песни,  смеялся
над  святым  Франциском,  издевался  над  его   чудесами   и   обзывал   его
последователей дураками и тунеядцами. Наконец, он  даже  осмелился  заняться
колдовством и предсказал молодому отцу Керубино, что какая-то красивая  дама
полюбит его и сделает отцом чудесного мальчика.
   Настоятель выслушал донесение в молчании, словно онемев от  ужаса.  Когда
же причетник окончил перечень совершенных цыганом  преступлений,  он  встал,
вышел  на  монастырский  двор  и,  под  страхом  тяжелой   кары   в   случае
неповиновения, приказал всем послушникам  вооружиться  метлами  и  бичами  и
выгнать Хайраддина за ограду святой обители.
   Это приказание было немедленно исполнено в присутствии Дорварда,  который
очень сожалел о случившемся,  но  не  решился  сказать  ни  слова,  так  как
прекрасно понимал, что на этот раз его вмешательство ни к чему не приведет.
   Несмотря на все увещания настоятеля, наказание преступника  вышло  скорее
забавным, чем устрашающим. Цыган, как бесноватый,  метался  по  всему  двору
среди общего гвалта и свиста бичей, которые по большей части попадали мимо -
иногда   преднамеренно,   иногда   благодаря   удивительной    ловкости    и
изворотливости преступника; если же ему  и  досталось  несколько  ударов  по
плечам и спине, то он вынес их совершенно спокойно. Шум  и  крики  были  тем
сильней, что непривычные к такого рода упражнениям монахи чаще стегали  друг
друга,  чем  Хайраддина.  Наконец,   желая   прекратить   это   не   столько
поучительное, сколько  скандальное  зрелище,  настоятель  приказал  отворить
ворота, и цыган, проскользнув в них с быстротой молнии,  бросился  прочь  от
монастырских стен.
   Пока происходила описанная нами сцена, подозрение, не раз уже  мелькавшее
у Квентина, овладело им с новой силой. Только сегодня утром Хайраддин обещал
ему  исправиться  и  на   следующем   привале   в   монастыре   вести   себя
благопристойно, однако он не только не сдержал обещания,  но  вел  себя  еще
хуже, еще безрассуднее прежнего. Очевидно, дело было нечисто: каковы  бы  ни
были пороки цыгана, его никак нельзя было упрекнуть  в  недостатке  здравого
смысла  или  самообладания.  Тут,  наверно,  крылся   какой-нибудь   умысел:
вероятно,  ему  необходимо   было   повидаться   с   кем-нибудь   из   своих
единоплеменников или встретить кого-нибудь, а так как сделать это днем он не
мог благодаря бдительному надзору Квентина, то он и придумал подстроить этот
скандал, чтобы хоть ночью вырваться из монастыря.
   Как только у Квентина мелькнуло это подозрение, молодой шотландец, всегда
смелый и быстрый в  своих  действиях,  решил  бежать  за  Хайраддином  и  по
возможности незаметно проследить за ним. Поэтому не успел цыган выскочить за
монастырские ворота, как  Квентин,  наскоро  объяснив  настоятелю,  что  ему
нельзя терять из виду своего проводника, бросился вслед за ним.

Глава 17

ВЫСЛЕЖЕННЫЙ ШПИОН

   Прочь руки, выслеженный соглядатай!
   Такие молодцы не для тебя!
   Бен Джонсон, "Повесть о Робин Гуде"

   Выбежав из монастырских ворот, Квентин  увидел  при  ярком  свете  месяца
бегущую вдали фигуру цыгана. С быстротой побитой собаки  Хайраддин  пронесся
по улице небольшого селения и выбежал на прилегавший к нему луг.
   "Ты шибко бегаешь, приятель, - подумал Квентин, - но беги ты  хоть  вдвое
быстрей, тебе и тогда не уйти от самых быстрых ног во всем Глен-хулакине".
   По счастью, молодой горец был без плаща и доспехов, и ничто не мешало ему
пуститься с такой скоростью, с какой не бегал никто во всем его графстве. И,
вероятно, несмотря на  быстрый  бег  цыгана,  Квентин  не  замедлил  бы  его
догнать, но это не входило  в  его  планы,  для  него  было  гораздо  важнее
выследить Хайраддина. Он еще больше  утвердился  в  своем  намерении,  когда
увидел, что цыган, не останавливаясь и не замедляя своего бега,  мчится  все
прямо в одну сторону,  как  едва  ли  поступил  бы  на  его  месте  человек,
неожиданно среди ночи лишившийся ночлега и вынужденный искать для себя новый
приют. Он даже ни разу не оглянулся назад,  что  дало  Квентину  возможность
следовать за ним незамеченным. Наконец, перебежав луг, цыган остановился  на
берегу ручья, густо заросшего ольхой и ивняком,  и  осторожно,  едва  слышно
протрубил в рог. В ответ невдалеке раздался свист.
   "Условленная встреча,  -  подумал  Квентин.  -  Но  как  мне  подобраться
поближе, чтобы подслушать их разговор?  Шорох  шагов  или  треск  ветки  при
малейш