ороль. -  Не  стыдно  ли,  что  такой
вздор занял нас хотя бы на минуту! Итак, к делу, сеньор Филипп. Надеюсь,  ты
настолько француз, что подаешь мне добрый совет в моем тяжелом положении.  Я
убежден, что нить к этому лабиринту в твоих руках. Помоги  же  мне  из  него
выбраться!
   - И я и мои советы к услугам вашего величества, - ответил де Комин, -  но
повторяю снова: когда это не идет вразрез с моим долгом по отношению к моему
государю.
   Это было почти буквальное повторение того,  что  он  говорил  раньше,  но
теперь эти слова были  сказаны  таким  тоном,  что  проницательный  Людовик,
который, в первый раз услышав заявление де Комина, ясно понял, какой помехой
будет для него верность этого царедворца герцогу Бургундскому, теперь  сразу
уловил в них новый смысл: он видел, что теперь его  собеседник  подчеркивает
обещание дать полезный совет, а о долге упоминает только из приличия.  Итак,
король сел, пригласил де Комина сесть рядом и стал его слушать  так,  словно
внимал оракулу. Де Комин  говорил  выразительно  и  тихо,  тоном  сдержанной
искренности, медленно отчеканивая слова, точно для того, чтобы  Людовик  мог
хорошенько взвесить их.
   - Как это ни тяжело для вас, государь,  -  начал  он,  -  но  требования,
представленные мною на усмотрение вашего величества, - самые мягкие из всех,
которые предлагали  и  обсуждали  в  присутствии  герцога  на  совете  люди,
враждебные вашему величеству. И мне, конечно, нет надобности напоминать вам,
что наш герцог охотнее всего принимает самые решительные  и  самые  жестокие
советы, потому что любит быстрые, крутые меры  и  предпочитает  их  окольным
путям.
   - Как же, как же! - подтвердил король. - Я сам видел, как  он  однажды  с
опасностью для жизни переплывал реку, когда не дальше как в  двухстах  ярдах
от него был мост.
   - Вот видите, ваше величество! А тот, кто  ставит  на  карту  жизнь  ради
удовлетворения минутного каприза, не задумается пренебречь случаем увеличить
свое, достояние, лишь бы сделать по-своему.
   - Ты прав, - ответил король. - Глупцу внешние  проявления  власти  всегда
дороже самой власти. Карл Бургундский именно таков! Но, друг мой,  какой  же
отсюда следует вывод?
   -  Вот  какой,  государь,  -  ответил  бургундец.  -  Вашему  величеству,
вероятно,  случалось  видеть,  как  искусный  рыбак  ловит  крупную  рыбу  и
вытягивает ее на берег с помощью тонкого конского волоса, который непременно
бы порвался, будь леска хоть вдесятеро толще, если бы  рыбак  вздумал  сразу
вытянуть ее, вместо того чтобы на время предоставить рыбе свободу  биться  и
дергать ее во все стороны. Так  и  вы,  государь,  уступите  герцогу  в  тех
требованиях, которые он связывает с вопросами о чести  и  возмездии,  и  вам
удастся  отклонить  требования,  которые   больше   всего   возмущают   ваше
величество, то есть именно те - я хочу быть откровенным до конца, -  которые
больше всего клонятся к ослаблению Франции. На первых порах он не вспомнит о
них, а там, откладывая день за днем их обсуждение, ваше  величество  сможете
от них уклониться.
   - Я понимаю тебя, мой добрый Филипп, - сказал король,  -  но  вернемся  к
делу. Итак, на какие же из лестных предложений герцога нельзя возражать,  не
вызывая его безрассудного гнева, и какими из них он больше всего дорожит?
   - С вашего позволения, государь, всеми и каждыми, на которые  вы  станете
возражать.  Этого-то  вашему  величеству  и  следует   избегать;   выражаясь
иносказательно, вы все время должны быть настороже, чтобы  вовремя  ослабить
лесу, когда герцог начнет метаться  в  припадке  бешенства.  Это  бешенство,
наполовину уже утихшее, уляжется само  собой,  не  встречая  препятствий,  и
тогда вашему величеству будет легче с ним справиться.
   - А все-таки, - задумчиво заметил Людовик, - должно же быть в требованиях
моего кузена что-нибудь, чем он особенно дорожит. Если б я мог  узнать,  что
именно, Филипп...
   - Пустейшее из требований герцога  может  превратиться  в  самое  важное,
стоит только вашему величеству начать ему противоречить, - сказал де  Комин.
- Одно могу сказать с уверенностью: не может быть и речи о соглашении,  пока
ваше величество не отступитесь от де ла Марка и от льежцев.
   - Я уже сказал, что порву с ними, - ответил Людовик, - и лучшего  они  не
заслуживают. Негодяи! Заварить кашу в такое время, когда  это  могло  стоить
мне жизни!
   - Тот, кто подносит к пороху фитиль, должен ждать взрыва,  -  ответил  де
Комин. - Но герцог рассчитывает не только на ваше обещание отречься от  них,
государь: вы должны знать, что он потребует еще помощи вашего величества для
усмирения мятежа и вашего присутствия при наказании виновных.
   - Едва ли это будет совместимо с нашим достоинством, де Комин, - возразил
король.
   - Отказ будет еще менее совместим  с  вашей  безопасностью,  государь,  -
ответил де Комин. - Карл решил раз  навсегда  доказать  фламандцам,  что  им
нечего надеяться на поддержку Франции и что ничье вмешательство не спасет их
от гнева и мести Бургундии, если они затеют новое восстание.
   - Я выскажусь откровенно, сеньор Филипп, - сказал Людовик. -  Не  кажется
ли тебе, что, если б нам удалось выиграть время,  эти  льежские  бездельники
сумели бы, пожалуй, и сами за себя постоять? Негодяи многочисленны и отважны
- может быть, им удалось бы отстоять свой город от герцога Бургундского?
   - С помощью тысячи французских стрелков, обещанных им вашим  величеством,
быть может, и удалось бы, но...
   - Обещанных мной? - воскликнул Людовик. - Это клевета! Как тебе не стыдно
повторять ее, Филипп!
   - Но без этой помощи, - продолжал де Комин, не обратив  внимания  на  его
слова, - а ваше величество в настоящую минуту едва  ли  сочтете  удобным  им
помогать, - им вряд ли удастся отстоять город,  в  стенах  которого  еще  не
заделаны бреши, пробитые Карлом после Сен-Тронской битвы. Солдаты  Брабанта,
Эно и Бургундии, я полагаю, легко пройдут в них, человек по двадцать в ряд.
   - Глупые ротозеи! - воскликнул король. - Не стоит и думать  о  них,  если
они сами не сумели о себе позаботиться. Продолжай, я не  намерен  из-за  них
затевать ссору!
   - Боюсь, что следующее требование  больнее  заденет  ваше  величество,  -
сказал де Комин.
   - А! Это, верно, опять об этом проклятом браке! - воскликнул король. -  Я
уже тебе сказал, что никогда не позволю герцогу Орлеанскому нарушить клятву,
данную им моей дочери Жанне! Это значило бы лишить французского  престола  и
меня, и мое потомство, потому что мой сын, болезненный  ребенок,  -  это  не
более как увядающая почка, которая никогда не даст плода. Об  этом  браке  я
мечтал много дней, он мне грезился по ночам.
   Нет, сеньор Филипп, я не могу от него отказаться! Бесчеловечно требовать,
чтобы я собственными руками разрушил свой излюбленный  политический  план  и
счастье двух молодых людей, предназначенных друг для друга!
   - Разве их взаимная привязанность так сильна? - спросил де Комин.
   - По крайней мере за одного из них я  ручаюсь,  -  ответил  король,  -  и
именно за ту, чье счастье мне дороже. Чему же вы улыбаетесь, сеньор  Филипп?
Или вы не верите в силу любви?
   - Напротив, очень верю, государь, - сказал де Комин, - и  поэтому  только
что хотел вас спросить: не охотнее ли ваше  величество  дадите  согласие  на
задуманный герцогом брак, если я скажу вам, что  графиня  Изабелла  де  Круа
любит другого и, вероятно, никогда не согласится на этот союз?
   Людовик вздохнул.
   - Увы, мой друг, - сказал он, - в какой гробнице ты откопал это  утешение
для мертвеца? "Любит другого"! Ну и что ж? Будем говорить правду. Ведь  если
б герцог Орлеанский даже ненавидел мою дочь  Жанну,  он  все  равно  был  бы
вынужден жениться на ней, не будь этого несчастного стечения  обстоятельств.
Рассуди же, де Комин, может ли случиться, чтобы эта особа, да еще под  таким
давлением,  отказала  ему,  сыну  Франции!  Нет,  Филипп,  нет!   Нечего   и
рассчитывать, чтобы она  устояла  против  такого  предложения  и  осмелилась
ослушаться приказания герцога. Varium et mutabile <Изменчива  и  непостоянна
(лат).>, Филипп!
   - В данном случае, государь, вы упускаете из виду  особенности  характера
этой молодой особы. Недаром она родом из такой властной и упрямой семьи, как
семья де Круа. Я  выведал  от  Кревкера,  что  она  воспылала  романтической
любовью к сопровождавшему  ее  молодому  оруженосцу,  который,  надо  правду
сказать, оказал ей немало услуг в ее путешествии.
   - Да уж не мой ли это стрелок Квентин Дорвард? - воскликнул король.
   - Кажется, он самый, - ответил де Комин. - Они и в плен-то попали вместе,
путешествуя чуть ли не вдвоем.
   - Да будет благословенно имя господне, пресвятая дева и святые  Мартин  и
Юлиан! - воскликнул король. Честь и слава мудрому Галеотти, который прочитал
по звездам, что судьба этого  юноши  тесно  связана  с  моей!  Если  молодая
девушка  так  крепко  полюбила  его,  что  откажется  повиноваться   герцогу
Бургундскому, придется признать, что этот Квентин оказал мне славную услугу.
   - Судя по тому, что рассказывает Кревкер, ваше  величество  можете  смело
рассчитывать, что эта девушка не уступит герцогу  Карлу.  Да  и  сам  герцог
Орлеанский,  несмотря  на  намек,  который  вашему  величеству  угодно  было
сделать, едва ли охотно откажется от своей прелестной кузины, с  которой  он
так давно помолвлен.
   - Уф! - произнес король. - Но ты никогда не видел моей дочери Жанны:  это
совушка, мой милый, настоящая сова, которой я сам  стыжусь!  Но  дело  не  в
том... Лишь бы у герцога хватило ума жениться на ней, а там пусть бегает  за
всеми красавицами Франции, я это ему заранее разрешаю. Ну, де Комин,  теперь
передо мной развернут весь длинный список герцогских требований, не так ли?
   - Я перечислил вам, государь, все требования, на которых герцог, наверно,
будет больше всего настаивать. Но вашему величеству известно, что настроение
герцога, подобно стремительному потоку, тогда только спокойно, когда оно  не
встречает препятствий; невозможно предвидеть всего,  что  способно  привести
его в ярость. Если бы против вас неожиданно всплыли улики в  том,  что  ваше
величество были в заговоре с льежцами и Гийомом де ла Марком - простите  мне
это выражение, государь, но нам некогда выбирать слова, - это могло бы иметь
ужасные последствия. Кстати, к нам  доходят  престранные  новости:  говорят,
будто бы де ла Марк женился на графине Амелине, старшей графине де Круа.
   - Эта старая дура так давно бредила замужеством, что  готова  была  выйти
хоть за черта. Меня гораздо больше удивляет,  как  этот  зверь  де  ла  Марк
решился жениться на ней.
   - Ходят еще слухи, что в Перонну едет посол от де ла Марка,  -  продолжал
де Комин. - Уже одно это способно  довести  до  бешенства  его  светлость...
Надеюсь, что у посла не может оказаться ваших писем или чего-нибудь  в  этом
роде?
   - Моих писем к Дикому Вепрю? Нет, нет, сеньор  Филипп,  я  не  так  глуп,
чтобы метать бисер перед свиньями! Те немногие переговоры,  которые  были  у
меня с этим грубым животным, всегда велись на словах и не иначе,  как  через
бродяг, которых не  взяли  бы  в  свидетели  даже  по  делу  о  раскраденном
курятнике.
   - В таком случае, - сказал де Комин, поднимаясь, чтобы откланяться, - мне
остается только повторить  мой  совет  вашему  величеству:  быть  настороже,
действовать сообразно с обстоятельствами, а главное, ни  в  коем  случае  не
говорить  с  герцогом  таким  тоном,  который  больше  соответствует  вашему
высокому сану, чем теперешнему вашему положению.
   - Если мое достоинство станет некстати напоминать о себе - что,  впрочем,
редко со мной случается, когда дело идет о чем-нибудь  поважнее,  -  у  меня
найдется под рукой сильнодействующее лекарство: стоит мне  только  вспомнить
некую зловещую каморку, сеньор Филипп, и  подумать  о  том,  как  умер  Карл
Простоватый, это охладит меня так же быстро, как  холодная  ванна  охлаждает
горячку... Но неужели, милый мой друг и наставник, тебе уже пора  уходить?..
Прощай же, сеньор Филипп! Придет время,  когда  тебе  надоест  давать  уроки
высокой политики этому бургундскому быку, который не способен понимать  твои
самые простые доводы, - тогда, Филипп, если Людовик  Валуа  будет  еще  жив,
вспомни, что у тебя есть друг при французском дворе. Повторяю, что я  считал
бы истинным благословением  для  моего  государства,  если  бы  мне  удалось
заручиться  советами  и  наставлениями  человека,  соединяющего  с  глубоким
знанием государственных дел совесть, способную отличать  добро  от  зла.  Да
простят мне милосердный господь, пречистая дева и  святой  Мартин,  но  и  у
Оливье и у де Балю сердца не мягче мельничного  жернова,  и  вся  моя  жизнь
отравлена угрызениями совести и  раскаянием  в  преступлениях,  которые  они
заставили меня  совершить!  И  только  ты,  де  Комин,  обладающий  истинной
мудростью древних мудрецов, только ты мог  бы  научить  меня  быть  великим,
оставаясь добродетельным!
   - Трудная задача, и не многим удалось ее  выполнить,  однако  все  же  не
невозможная для государя с твердой волей, - ответил де  Комин.  -  Прощайте,
ваше величество! Будьте же готовы, потому что герцог скоро явится.
   Долго после того, как за де Комином закрылась дверь, Людовик смотрел  ему
вслед и наконец разразился горьким смехом:
   - Он толковал мне о рыбной ловле, а сам, как форель, попался  на  удочку!
Мнит себя добродетельным, потому  что  отказался  от  взятки,  и  так  легко
поддался на мою лесть и посулы, обрадовался возможности тут же отомстить  за
оскорбление, нанесенное его тщеславию!  Что  ж,  отказавшись  от  денег,  он
сделался только беднее, но нисколько не честнее. И все-таки он должен  стать
моим, потому что он самый умный из них всех! А теперь приготовимся к другой,
более благородной охоте! Сейчас мне предстоит стать  лицом  к  лицу  с  этим
Левиафаном <Левиафан - по библейскому мифу, морское  чудовище  Здесь  о  нем
говорится скорее как о ките, которому матросы бросали бочку,  чтобы  отвлечь
его внимание от корабля.> Карлом, который вскоре поплывет  сюда  с  шумом  и
плеском. Придется, чтобы отвлечь его, бросить ему за  борт  бочку,  как  это
делают напуганные моряки. Но, быть  может,  наступит  день,  когда  я  всажу
острогу в его внутренности.

Глава 31

СВИДАНИЕ

   Будь честен, воин юный Обещанья
   Пусть не нарушит девушка. Оставь
   Ложь седовласому политиканству.
   Будь искренним, как утреннее небо,
   Пока еще не поднялся туман.
   "Суд"

   Все это знаменательное и тревожное утро, предшествовавшее  свиданию  двух
государей в Пероннском замке, Оливье, действуя как ловкий  и  опытный  агент
Людовика, провел в хлопотах. Он  старался  обещаниями  и  подарками  набрать
своему государю сторонников, рассчитывая, что, когда гнев герцога  вспыхнет,
они не станут  раздувать  пожар,  а  постараются  его  загасить.  Как  тень,
скользил он от палатки к палатке, из дома в дом, повсюду вербуя себе друзей,
но не по словам апостола, а всеми неправдами Маммона <Маммон (или Маммона) -
бог богатства у древних сирийцев; в европейские языки это слово  перешло  из
Библии, где означает "богатство", "нажива"; в переносном смысле -  алчность,
корыстолюбие.>.
   Как говорится о другом, не менее ловком политическом  агенте:  "Его  рука
перебывала во всех руках, а губы прикоснулись  к  уху  каждого".  И  наконец
благодаря разнообразным причинам, о  которых  мы  уже  упоминали,  он  успел
заручиться благосклонностью  многих  бургундских  дворян,  из  которых  одни
боялись Франции, другие ждали от нее разных благ, а третьи  опасались,  что,
если власть Людовика будет слишком ослаблена, герцог Карл станет беспощадным
деспотом, к чему он всегда стремился.
   Там, где Оливье не рассчитывал на свои силы, он прибегал к помощи  других
слуг короля. Таким образом он добился от графа Кревкера разрешения для лорда
Кроуфорда и Людовика Меченого на свидание с Квентином Дорвардом, который  со
дня своего приезда в Перонну содержался, так сказать, в почетном заключении.
Предлогом для  этого  свидания  были  выставлены  частные  дела,  но  весьма
вероятно, что и сам Кревкер, боясь, как бы необузданный нрав  герцога  Карла
не привел его к бесславному насилию над Людовиком, был  не  прочь  доставить
Кроуфорду  удобный  случай  дать  молодому  стрелку  кое-какие  наставления,
которые могли оказаться полезными королю.
   Встреча  соотечественников  носила  самый  радушный,  можно   сказать   -
родственный характер.
   - Удивительный ты парень!  -  сказал  Кроуфорд,  поглаживая  Дорварда  по
голове с нежностью любящего деда. - Тебе везет, точно ты родился в сорочке.
   - А все потому, что он чуть не мальчишкой попал в  стрелки,  -  подхватил
Меченый. - Вот обо мне,  племянничек,  никогда  так  много  не  говорили,  а
почему? Потому что мне стукнуло уже двадцать пять лет, когда я вышел наконец
из пажей.
   -  Да  и  будучи  пажом,  ты  был  сущее  страшилище,  надо  тебе  отдать
справедливость, - сказал  престарелый  начальник.  -  Бородища  -  что  твоя
лопата, а спина - точно у старого легендарного Уоллеса.
   - Боюсь, что мне недолго  осталось  носить  почетное  звание  стрелка:  я
намерен оставить службу в шотландской гвардии,  -  проговорил,  потупившись,
Квентин.
   Меченый почти онемел  от  неожиданности,  а  на  морщинистом  лице  лорда
Кроуфорда выразилось явное неудовольствие.
   - Оставить службу! - воскликнул наконец Меченый, очнувшись.  -  Службу  в
шотландской гвардии! Виданное ли это дело? Да я не  поменялся  бы  местом  с
самим коннетаблем Франции!
   - Молчи, Людовик! - сказал Кроуфорд. - Этот молодчик лучше нас, стариков,
понимает, откуда ветер дует. Должно  быть,  по  пути  он  наслушался  всяких
россказней о короле Людовике, а  теперь  надеется  извлечь  из  них  выгоду,
сделавшись бургундцем и пересказав все герцогу Карлу.
   - Если бы я этому поверил, я своими руками перерезал бы ему  горло,  будь
он пятьдесят раз сыном моей сестры! - воскликнул Меченый.
   - Но я надеюсь, дядюшка, что вы по крайней мере  справились  бы  сначала,
заслужил ли я такое обращение, - ответил Квентин.  -  А  вам,  милорд..,  да
будет вам известно, что я не болтун: ни допрос, ни пытка не вырвут у меня ни
одного слова из того, что мне пришлось узнать на службе у его  величества  и
что могло бы послужить ему во вред. Я дал клятву хранить молчание об этом  и
пока что держу ее. Но я не хочу оставаться на службе, где, помимо опасностей
в честном бою с неприятелем, я  подвергаюсь  засадам  со  стороны  своих  же
друзей.
   - Ну, если уж ему так претят засады,  боюсь,  милорд,  что  нам  придется
поставить на нем крест, - проговорил догадливый дядюшка, печально поглядывая
на лорда Кроуфорда. - Мне раз тридцать приходилось отбиваться от засад и  по
крайней мере вдвое больше самому сидеть в  них,  потому  что,  сами  знаете,
милорд, это любимый способ короля вести войну.
   - Правда твоя, Людовик,  -  ответил  лорд  Кроуфорд.  -  Но  помолчи,  я,
кажется, лучше тебя понял, в чем тут дело.
   - Дай-то господи, милорд! - заметил Меченый. - А то, верите  ли,  у  меня
все нутро переворачивается, когда я  подумаю,  что  сын  моей  сестры  может
бояться засады.
   - Я догадываюсь, в чем дело, молодой человек.
   Должно быть, во время этого путешествия  тебе  пришлось  повстречаться  с
изменой, и у тебя явилось подозрение, что король сам ее подстроил.
   - Да, всю дорогу меня преследовала  измена,  и  счастье  мое,  что  я  ее
избежал. Был ли тут виноват король или  нет,  пусть  рассудит  бог  и  решит
собственная совесть его  величества.  Но  король  накормил  меня  голодного,
приютил бездомного, и не мне, особенно теперь, когда он в беде, возводить на
него обвинения, может быть даже несправедливые, потому что я  слышал  их  из
самых подлых уст.
   - Сын мой! Дорогой ты мой мальчик! - воскликнул  лорд  Кроуфорд,  обнимая
Квентина. - Ты настоящий шотландец до мозга