но  для
того, чтобы привязать к себе человека и заслужить  его  благодарность,  надо
еще иметь доброе сердце. Нет, в этом старике есть что-то необыкновенное... А
эта  девушка,  промелькнувшая  чудным  видением,  не  может   быть   простой
служанкой. Она чужая здесь, в этой захудалой  гостинице...  И  этот  богатый
торгаш ей тоже чужой, хотя он и имеет над ней какую-то власть, как, впрочем,
и над всеми, кто случайно приближается к нему. Это  удивительно,  как  много
значения фламандцы и французы  придают  богатству...  Взять  хотя  бы  этого
купца: я уверен, что уважение, которое я оказываю его летам, он  приписывает
своему туго набитому кошельку. Это  я-то,  шотландский  дворянин  старинного
рода, стану унижаться перед каким-то турским торгашом!".  Эти  мысли  быстро
мелькали в голове Дорварда, в то время как дядюшка Пьер, поглаживая  Жаклину
по головке, говорил ей с улыбкой:
   - Этот юноша сделает для меня все, что надо... Ты можешь идти, Жаклина. А
уж твоей легкомысленной тетке я непременно скажу, чтобы она в другой раз  не
подвергала тебя понапрасну любопытным взглядам...
   - Но ведь она прислала меня  только  затем,  чтобы  прислуживать  вам,  -
сказала девушка. - Я надеюсь, что вы не станете гневаться на тетушку за  то,
что...
   - Черт возьми! - перебил ее дядюшка Пьер, не особенно, впрочем,  сердито.
- Ты, кажется, намерена со мной спорить,  малютка?  Или,  может  быть,  тебе
хочется подольше полюбоваться на этого молодца? Ступай... Будь  покойна:  он
дворянин, и мне не зазорно принимать от него услуги.
   Жаклина исчезла. Ушедшая девушка заняла все внимание Дорварда, прервав на
время нить его мыслей, так что, когда дядюшка  Пьер,  небрежно  развалясь  в
просторном кресле, сказал ему тоном человека, привыкшего повелевать:  "Подай
мне поднос", - Дорвард машинально повиновался.
   Купец сидел нахмурившись, так что его пронизывающих глаз  почти  не  было
видно. Только изредка его  острый  взгляд  сверкал  из-под  черных  нависших
бровей, точно яркий луч солнца, прорвавшийся из-за темных туч.
   - Прелестная девушка, не правда ли? - сказал он наконец, подняв голову  и
устремив на Квентина твердый, пристальный взгляд. -  Слишком  хороша,  чтобы
быть служанкой в трактире!  Она,  конечно,  могла  бы  украсить  дом  любого
честного горожанина, да только невоспитанна и низкого рода.
   Бывает часто, что одно случайно  брошенное  слово  разрушает  построенный
нами прекрасный воздушный замок, и нельзя  сказать,  чтобы  мы  всегда  были
благодарны за это слово, хотя бы оно было сказано и без злого умысла.  Слова
старика смутили Дорварда, и он, сам не зная почему, готов  был  рассердиться
на него за сообщение,  что  эта  прелестная  девушка  -  простая  трактирная
служанка, как о том свидетельствовали и ее  занятия.  В  лучшем  случае  она
племянница или родственница трактирщика, но все-таки не более чем  служанка,
обязанная   прислуживать   посетителям,    подчиняться    их    приказаниям,
подлаживаться к их настроениям  и  угождать  им,  как  она  сейчас  угождала
дядюшке Пьеру, который был не без причуд и, по-видимому,  достаточно  богат,
чтобы требовать исполнения своих прихотей.
   Уже не раз Дорварду приходило в голову,  что  следовало  бы  дать  понять
купцу разницу в их общественном положении и заставить его почувствовать, что
при всем своем богатстве он не может быть ровней Дорварду из  Глен-хулакина.
Но странно: всякий раз, как молодой человек поднимал глаза на дядюшку Пьера,
он замечал в нем, несмотря на его потупленный взгляд, худое лицо  и  жалкое,
поношенное платье, что-то необычное,  удерживавшее  его  от  намерения  дать
почувствовать  купцу  свое  превосходство.  Чем  больше,  чем   внимательнее
всматривался в него Дорвард, тем сильнее охватывало его желание узнать,  что
он за человек, и ему казалось, что  старик  был  по  крайней  мере  синдиком
<Синдик -  почетная  должность  в  средневековых  городах  Западной  Европы;
магистрат - городской совет, орган самоуправления  города.>  или,  возможно,
членом магистрата города Тура  -  во  всяком  случае,  человеком,  привыкшим
пользоваться уважением и требовать его.
   Между тем  купец  о  чем-то  глубоко  задумался.  Очнувшись,  он  набожно
перекрестился, потом съел несколько сушеных слив, закусил сухариком и сделал
знак  Квентину  подать  ему  кубок.  Когда  молодой  человек  исполнил   его
приказание, он сказал:
   - Ты, кажется, говорил мне, что ты дворянин?
   - Без всякого  сомнения,  дворянин,  если  только  для  этого  достаточно
насчитывать пятнадцать поколений предков, как я уже говорил вам,  -  отвечал
шотландец. - Но вы, пожалуйста, не стесняйтесь, дядюшка Пьер: мне с  детства
внушали, что младшие должны угождать старшим.
   - Прекрасное правило, - заметил невозмутимо купец, принимая кубок из  его
рук. И он не спеша наполнил его водой из серебряного кувшина, не обнаруживая
при этом ни малейшего угрызения совести за свою бесцеремонность, как,  может
быть, ожидал Квентин.
   "Однако, черт возьми, что за  развязный  купчишка!  -  подумал  юноша.  -
Заставляет прислуживать себе шотландского дворянина, точно это  какой-нибудь
мальчуган из Глена".
   Между тем купец осушил кубок и сказал:
   - Судя по тому, с каким рвением ты давеча приправлял свою пищу  вином,  я
не думаю, чтоб ты пожелал выпить со мной за компанию чистой воды. Впрочем, я
знаю способ превратить простую ключевую воду в самое тонкое вино.
   С этими словами он  вытащил  из-за  пазухи  объемистый  кошелек  из  кожи
морской выдры и наполнил кубок больше  чем  до  половины  мелкой  серебряной
монетой. Кубок, правда, был не особенно велик.
   - Итак, молодой человек, помни, что у тебя гораздо больше оснований  быть
признательным твоему покровителю святому Квентину и блаженному  Юлиану,  чем
ты до сих пор полагал, - сказал дядюшка Пьер. - Советую тебе раздать во  имя
их милостыню. Оставайся здесь, пока не повидаешься с Меченым: после  полудня
он сменится с дежурства. А у меня дело в замке - вот я кстати и передам ему,
что ты его ждешь.
   Квентин мысленно подыскивал, в каких бы выражениях повежливее  отказаться
от щедрого подарка, но дядюшка Пьер сердито  насупил  брови,  выпрямился  и,
закинув голову с видом гордого достоинства, добавил повелительным тоном:
   - Без возражений, молодой человек! Делай, что тебе приказано.
   С этими словами он вышел из комнаты, сделав Квентину знак, чтобы тот  его
не провожал.
   Молодой шотландец был ошеломлен. Он терялся в догадках и не знал, что ему
думать. Первым его движением (самым естественным, хотя,  может  быть,  и  не
самым благородным) было заглянуть  в  кубок.  Он  был  почти  полон  мелкими
серебряными монетами. Денег было так много, что Квентин во всю  свою  жизнь,
наверно, ни разу не имел и двадцатой доли такой суммы.  Но  мог  ли  он,  не
унижая  своего  дворянского  достоинства,  принять   подарок   от   богатого
горожанина? Это был трудный вопрос, ибо,  хотя  Квентину  и  удалось  плотно
позавтракать, ему однако, не на что было добраться ни до  Дижона  (если  бы,
рискуя навлечь на  себя  гнев  герцога  Бургундского,  он  все-таки  решился
поступить к нему на службу), ни тем более до Сен-Кантена (если бы выбор  его
остановился на коннетабле де Сен-Поле). Дело в том, что у молодого шотландца
было твердое намерение поступить на службу либо к французскому королю,  либо
к кому-нибудь из этих двух государей. Окончательное решение этого вопроса он
собирался предоставить дяде, и в его положении это было самое разумное,  что
он мог придумать. А пока что он спрятал деньги в свою  бархатную  сумочку  и
позвал хозяина гостиницы, чтобы отдать ему  серебряный  кубок,  а  кстати  и
порасспросить об этом загадочном, щедром и в то же время надменном купце.
   Хозяин скоро явился и оказался на этот раз если и не  очень  общительным,
то, во всяком случае, не таким скупым  на  слова,  как  раньше.  Он  наотрез
отказался взять кубок, так как, сказал он, кубок не его, а дядюшки Пьера,  и
тот, надо думать, подарил его своему гостю. Правда, у него тоже есть  четыре
серебряных кубка, доставшихся ему по наследству от его покойной бабушки,  но
они так же похожи на эту изящную вещь,  как  репа  на  персик,  потому  что,
видите ли, это турский кубок работы  Мартина  Доминика,  художника,  равного
которому не найти и в Париже.
   - А кто же этот дядюшка Пьер,  делающий  такие  подарки  чужестранцам?  -
перебил его Дорвард.
   - Кто таков  дядюшка  Пьер?  -  повторил  хозяин  с  расстановкой,  точно
процеживая каждое слово.
   - Ну да, дядюшка Пьер! Кто он и с какой стати швыряется  такими  дорогими
подарками? - переспросил Дорвард нетерпеливо и  настойчиво.  -  И  кто  тот,
другой, похожий на мясника молодчик, которого  он  посылал  сюда  заказывать
завтрак?
   - Клянусь честью, сударь, вы бы лучше справились у самого дядюшки  Пьера,
кто он таков. Что же касается человека, заказавшего завтрак,  то  да  хранит
вас бог от близкого с ним знакомства!
   - Здесь кроется какая-то тайна. Этот дядюшка  Пьер  сказал  мне,  что  он
купец.
   - Если сказал, значит, купец и есть, - ответил хозяин.
   - Какого же рода торговлю ведет он?
   - Как вам сказать...  Всякую,  сударь:  есть  у  него  здесь  и  шелковые
мануфактуры <Шелковые мануфактуры  -  крупные  предприятия  по  производству
шелковых тканей. Впервые были устроены во Франции по повелению Людовика XI в
городах Лионе и Type. Шелковую нить добывают путем размотки коконов, которые
заплетают шелковичные черви, питающиеся листьями тутового дерева.>,  изделия
которых поспорят даже с теми тканями, что венецианцы  привозят  из  Индии  и
Китая. Может быть, по дороге сюда вы заметили тутовую рощу? Ее  посадили  по
приказу дядюшки Пьера для его шелковичных червей.
   - Ну, а молодая девушка, которая приносила  ему  завтрак,  кто  она,  мой
друг? - спросил юноша.
   - Моя жилица, сударь. Она живет со своей опекуншей -  теткой  или  другой
родственницей, этого уж я вам доподлинно сказать не могу, - ответил хозяин.
   - А разве у вас принято, чтобы  постояльцы  прислуживали  друг  другу?  -
спросил Дорвард. - Я заметил, что этот дядюшка Пьер не  пожелал,  чтобы  ему
прислуживали ни вы, ни ваши люди.
   - Богатый человек может иметь свои причуды, сударь,  потому  что  у  него
есть чем за них заплатить, - сказал хозяин. - Эта девушка  не  первая  и  не
последняя.  Дядюшка  Пьер  умеет  заставить  прислуживать  себе  кое-кого  и
познатнее.
   Молодого шотландца покоробило от этого намека; однако он затаил досаду  и
спросил хозяина, нельзя ли отвести ему комнату на день, а может быть,  и  на
более продолжительный срок.
   - Разумеется, сударь, - ответил  хозяин,  -  и  на  столько  времени,  на
сколько прикажете.
   - А нельзя ли мне засвидетельствовать  почтение  моим  будущим  соседкам,
вашим жилицам? - спросил Дорвард.
   Хозяин замялся. Этого он не знает, потому  что,  "видите  ли,  дамы  сами
никуда не выходят и у себя никого не принимают".
   - За исключением дядюшки Пьера, надо думать? - осведомился Дорвард.
   - Не знаю, да и не имею права вмешиваться  в  чужие  дела,  -  последовал
почтительный, но твердый ответ.
   Квентин высоко ставил свое дворянское  достоинство,  хотя  у  него  и  не
хватало средств с честью поддерживать его: поэтому ответ хозяина  задел  его
за живое, и он решил немедленно придать себе весу в его глазах, показав, что
знаком с принятым в то время обычаем вежливости.
   - Ступайте, - сказал он хозяину, - передайте дамам  мой  нижайший  поклон
вместе с этой фляжкой и скажите им, что Квентин  Дорвард  из  Глен-хулакина,
шотландский дворянин и их сосед, просит разрешения лично засвидетельствовать
им свое почтение.
   Хозяин вышел, но очень скоро  вернулся  и  сказал,  что  дамы  благодарят
шотландского кавалера и извиняются перед ним, так как не  могут  принять  ни
любезно предлагаемого им угощения, ни, к  сожалению,  его  самого,  ибо  они
вообще никого не принимают.
   Квентин  закусил  губу  и  выпил   залпом   стакан   отвергнутого   вина,
поставленного хозяином возле него на столе.  "Клянусь  мессой,  удивительная
страна!  -  подумал  он.  -  Купцы  важничают  и  сорят   деньгами,   словно
какие-нибудь  вельможи,  а  путешествующие   девицы,   останавливающиеся   в
трактирах, держат себя так точно они переодетые принцессы! Ну,  да  уж  будь
что будет, а я непременно увижу эту чернобровую красавицу!"  И,  приняв  это
утешительное решение, он попросил хозяина указать ему его комнату.
   Хозяин провел его по витой  лестнице  наверх,  в  длинный  коридор,  куда
выходил целый ряд дверей, словно  в  монастыре,  это  сходство  пришлось  не
особенно по душе Квентину, в памяти которого еще было свежо  воспоминание  о
скучных днях, недавно проведенных им в стенах монастыря. Хозяин  остановился
в самом конце коридора и, выбрав ключ из связки, висевшей у него  на  поясе,
отпер дверь и ввел Дорварда в комнату,  помещавшуюся  в  небольшой  башенке;
комната была, правда, очень мала, но зато опрятна и расположена в стороне от
других; в ней стояли небольшая кровать и чистенькая мебель, расставленная  в
полном порядке. Дорварду она показалась настоящим дворцом.
   - Надеюсь, сударь, что вам понравится ваше помещение, - сказал хозяин.  -
Я считаю своей обязанностью угождать гостям дядюшки Пьера.
   - И все это благодаря моему счастливому купанию! - с восторгом воскликнул
Квентин Дорвард, как только хозяин вышел из комнаты, и  даже  подпрыгнул  от
удовольствия. - Никогда еще удача не была такой желанной, хоть она и явилась
ко мне в мокром платье! Судьба положительно засыпала меня своими дарами!
   С этими словами он подошел к единственному окну в своей комнате.  Башенка
выступала вперед за линию фасада, и из ее окна был виден не только красивый,
довольно большой сад, принадлежавший гостинице,  но  и  примыкавшая  к  нему
тутовая  роща,  которую,  как  говорили,  дядюшка  Пьер  насадил  для  своих
шелковичных червей. Кроме того, если смотреть из окна  не  вперед,  а  вдоль
фасада, на другом конце здания была видна другая такая же  башенка  с  точно
таким же окном, как в комнате Дорварда. Человеку лет  на  двадцать  постарше
трудно было бы понять, почему это  окно  заинтересовало  юношу  больше,  чем
красивый сад и тутовая роща. Увы, глаза человека  лет  за  сорок  равнодушно
смотрят на маленькое полуоткрытое для прохлады окно,  наполовину  завешенное
шторой, даже когда это окно слегка защищено ставней от палящих лучей  солнца
(а может быть, и от нескромных взглядов) и даже  тогда,  когда  на  оконнице
висит прикрытая легким  зеленым  шарфом  лютня.  Но  в  счастливом  возрасте
Дорварда  такой  необыкновенный  случай,  как  непременно  сказал  бы  поэт,
является  уже  достаточным  основанием  для  тысячи   воздушных   замков   и
таинственных догадок, при воспоминании о которых человек зрелых  лет  только
улыбается и вздыхает, вздыхает и улыбается.
   Можно допустить, что нашему другу Квентину очень хотелось узнать  кое-что
о своей  прекрасной  соседке,  обладательнице  лютни  и  шарфа;  можно  даже
предположить, что ему захотелось знать, не та ли это молодая особа,  которая
с такой скромностью прислуживала дядюшке Пьеру; поэтому  неудивительно,  что
он не стал открыто показывать в  окно  свое  любопытное  лицо.  Дорвард  был
опытный птицелов: притаившись у окна, он стал  наблюдать  сквозь  решетчатую
ставню и скоро имел счастье увидеть, как прелестная белая ручка  протянулась
и сняла висевшую на оконнице лютню. Еще минута - и его  слух  также  получил
награду за эту уловку.
   Незнакомка из башни - обладательница лютни и шарфа - запела одну  из  тех
старинных песенок, какие певали во времена рыцарства прелестные  дамы  своим
воздыхателям - рыцарям и трубадурам. Слова этих песен не отличались ни умом,
ни глубоким чувством, ни полетом фантазии и  не  могли  заставить  забыть  о
музыке, под которую они пелись, так же как и музыка не отличалась  глубиной,
способной отвлечь внимание от слов: они лишь дополняли друг друга. Ни музыка
без слов, ни слова без музыки ничего не стоили, и мы, быть может,  поступаем
неправильно, приводя здесь слова песенки, которые не предназначались ни  для
чтения, ни для декламации, а исключительно для пения.  Но  старинная  поэзия
всегда имела для нас  какую-то  неотразимую  прелесть,  а  так  как  мелодия
песенки навсегда утрачена, то мы приводим целиком ее простые слова,  хотя  и
рискуем уронить в глазах читателя и себя и прелестную обладательницу лютни.

   О рыцарь мой! Все скрыто тьмой,
   Миг встречи недалек,
   И в час желанный благоуханный
   Повеял ветерок.

   Покой везде. В своем гнезде
   Умолк певец дневной.
   Я знаю, это - любви примета,
   Но где же рыцарь мой?

   Пастух поет. К нему идет
   Любимая тайком.
   Поет ночами о знатной даме
   Влюбленный под окном.

   Звезда любви! Лучи твои
   Над небом и землей.
   Ты все светила огнем затмила,
   Но где же рыцарь мой?

   Что бы ни думал читатель об этой  песенке,  она  была  очень  трогательно
спета, а нежный голос, сливавшийся с легким  ветерком,  приносившим  в  окно
благоухание сада, произвел на Квентина  чарующее  впечатление;  лица  певицы
почти не было видно, и это еще усиливало ее таинственное обаяние.
   Песня смолкла. Дорвард, горевший нетерпением  разглядеть  певицу,  сделал
неосторожное движение. Звуки  лютни  разом  оборвались,  окно  захлопнулось,
темная штора опустилась, и наблюдениям любопытного соседа был положен конец.
   Дорварда глубоко огорчило  и  удивило  это  неожиданное  последствие  его
неосторожности, но он утешал себя надеждой, что Дева Лютни не может  надолго
отречься от своей лютни, которой она владела с  таким  совершенством,  и  не
захочет быть столь  жестокой,  чтобы  навсегда  отказаться  от  удовольствия
открыть окно и подышать чистым воздухом  из  одного  желания  лишить  соседа
своей чудесной музыки. Быть может, к этим утешительным мыслям  примешивалась
и некоторая доля тщеславия.
   Если в башенке напротив, как Дорвард сильно подозревал, обитала красавица
с длинными черными косами, то в другой башенке - это он знал наверняка - жил
молодой белокурый рыцарь, которого  он  считал  и  статным,  и  красивым,  и
смелым. А из романов - этих умудренных опытом  наставников  юношества  -  он
знал, что ни робость, ни застенчивость не мешают молоденьким  девушкам  быть
любопытными и интересоваться соседями и их делами.
   В то время как Квентин углубился в эти размышления, в комнату вошел слуга
и доложил, что его желает видеть какой-то рыцарь.

Глава 5

ВОИН

   Проклятий полон он. Как леопард,
   Космат,
   В жерле орудия он ищет славу тщетно.
   "Как вам это понравится"

   Рыцарь, ожидавший  Квентина  Дорварда  в  той  комнате,  где  он  недавно
завтракал, был одним из тех людей, о которых Людовик XI любил говорить,  что
они держат в своих руках судьбу Франции; им была вверена защита и охрана его
королевской особы.
   Знаменитый отряд стрелков так называемой шотландской гвардии был учрежден
Карлом VI <Карл VI - король Франции в 1380 - 1422 гг., отец Карла  VII,  дед
Людовика XI. Карл VI, прозванный Безумным, страдал психическим заболеванием,
королевская власть при нем крайне ослабла, и Францию раздирала  междоусобная
борьба двух феодальных клик - "арманьяков" (сторонников герцога Орлеанского,
фактически возглавленных графом д'Арманьяком) и  "бургиньонов"  (сторонников
герцога Бургундского). Франция при  Карле  VI  потерпела  ряд  поражений  от
англичан,  которые  совместно  с  бургундцами  заняли   значительную   часть
страны.>, у которого были уважительные причины окружать свой престол чужими,
наемными войсками. Постоянные смуты, лишившие Карла VI  более  чем  половины
Франции, и сомнительная преданность еще служившего ему дворянства привели  к
тому, что довериться своим подданным в таком деле, как личная  охрана,  было
бы со стороны  короля  большой  неосторожностью.  Шотландцы,  наследственные
враги Англ