ом.  Подобно  многим  другим,  она   еще   кое-как
справлялась с мелкими дедами обыденной жизни, но в критические минуты, вроде
настоящей, была способна только на бесплодные  жалобы.  Так  и  теперь:  она
принялась плакать и бранить Хайраддина,  обзывая  его  мошенником,  негодным
рабом, обманщиком и убийцей - назовите меня цыганом. - хладнокровно  отрезал
тот, - и этим будет все сказано.
   - Чудовище! Не ты ли уверял меня, что звезды предсказали наш  союз?..  Не
ты ли заставил  меня  написать  ему  это  письмо?..  Ах  я  несчастная...  -
причитала бедная графиня.
   - Да они бы и устроили ваш союз, если бы обе  стороны  были  согласны,  -
сказал Хайраддин. - Но неужели вы  думаете,  что  небесные  созвездия  могут
кого-либо женить против воли? Меня сбили с толку ваши проклятые христианские
нежности - ваши чертовы ленты да перья! А на деде-то оказалось, что молодчик
предпочитает говядине телятинку - вот и все... Вставайте же  и  ступайте  за
мной, да имейте в виду: я терпеть не могу слез и обмороков.
   - Я не сделаю ни шагу отсюда! - заявила упрямо графиня.
   - Беру небо в свидетели, что вы пойдете! - крикнул цыган. -  Клянусь  вам
всем, во что когда-либо верили дураки, что  я  не  задумываясь  раздену  вас
донага, привяжу к дереву и предоставлю вас собственной участи!
   - Ну, положим, этого я не допущу, - вмешалась Марта. - Ведь у  меня  тоже
есть нож, и я владею им не хуже тебя... Она хоть и глупа, но добрая женщина,
и я не позволю ее обижать... Вставайте, сударыня, и пойдемте с  нами.  Вышла
ошибка, но все-таки вы целы и невредимы, а это чего-нибудь да стоит. В  этом
замке многие, я думаю, отдали бы все свое состояние,  чтобы  оказаться  там,
где мы сейчас находимся.
   В эту минуту из Шонвальдского замка донесся до них неистовый  рев;  крики
торжества сливались с воплями ужаса и отчаяния.
   - Слушайте, - сказал Хайраддин графине Амелине, - и будьте довольны,  что
ваш дребезжащий дискант не принимает  участия  в  этом  концерте.  Поверьте,
относительно вас у меня самые честные намерения; вот увидите - скоро  звезды
сдержат свое обещание и пошлют вам хорошего мужа.
   Как загнанный, измученный зверь,  потерявший  от  ужаса  голову,  графиня
Амелина беспомощно отдалась во власть своих проводников и позволила им вести
себя, куда они хотели. Страх и волнение до такой степени ее обессилили,  что
достойная парочка, которая скорее тащила  ее,  чем  вела,  могла  беседовать
между собой без всякой помехи, ибо бедная женщина  хоть  и  слышала,  но  ни
слова не понимала из их разговора.
   - Я всегда говорила, что это дурацкий план, - сказала Марта. -  Вот  если
бы ты задумал женить его на молоденькой, тогда  мы  действительно  могли  бы
рассчитывать на их благодарность и верный приют в их  замке.  Но  как  можно
было думать, чтобы такой красавец согласился жениться на этой старой дуре?
   - Риспа, - ответил Хайраддин, - ты так давно носишь  христианское  имя  и
так долго жила с этими дураками, что, видно, сама заразилась  их  глупостью.
Посуди сама: ну могло ли мне прийти в голову, что для  него  имеют  значение
какие-нибудь несколько лет разницы, когда выгода этой женитьбы так очевидна?
И, наконец, ведь ты и сама знаешь, что было бы гораздо труднее  склонить  на
этот решительный шаг ту  робкую  красотку,  чем  эту  тяжеловесную  графиню,
которая висит теперь у нас на  руках,  словно  куль  с  зерном.  К  тому  же
молодчик мне пришелся по сердцу, и я хотел ему добра. Женить его на  старухе
- значило устроить его будущность. Женить его на молодой - значило натравить
на него де ла Марка, Бургундию, Францию  и  всех,  кто  хоть  сколько-нибудь
заинтересован в ее замужестве. А так как все богатство старухи заключается в
золоте и драгоценностях, то, уж конечно, и нам перепала бы малая толика.  Но
тетива лопнула, стрела дала маху - значит, нечего и толковать об этом. А эту
мы доставим Бородатому. Как он нахлещется, по своему обыкновению, так  и  не
отличит старой графини от молодой. Вперед, Риспа, не  падай  духом!  Светлый
Альдебаран все еще светит детям пустыни!

Глава 21

РАЗГРОМ

   Закрыты будут милосердья двери,
   И воин грубый и жестокосердный,
   Чья совесть все вмещает, словно ад,
   Руке своей кровавой даст свободу.
   "Генрих V"

   Захваченный врасплох, объятый страхом, гарнизон Шонвальда  тем  не  менее
храбро отстаивал стены замка; но  беспрерывно  прибывавшие  из  Льежа  толпы
врагов,  яростно  бросавшихся  на  приступ,  приводили  в  смятение  солдат,
постепенно терявших мужество.
   К тому же  если  в  рядах  защитников  не  было  измены,  то  не  было  и
единодушия: одни кричали, что надо сдаваться, другие покидали свои  посты  и
обращались в бегство. Многие бросались прямо со стен  во  рвы,  и  те,  кому
удавалось добраться вплавь до противоположного  берега,  наскоро  срывали  с
себя значки епископской армии и ради  спасения  своей  жизни  смешивались  с
толпой  осаждающих.  Только  немногие  солдаты,  искренне  преданные  своему
епископу, собрались вокруг него и защищали башню, в которую он удалился,  да
еще те,  кто  не  надеялся  на  пощаду,  отстаивали  с  храбростью  отчаяния
отдельные башни и укрепления огромного здания. Но вскоре осаждающие овладели
дворами и всем нижним этажом замка. Начались грабеж и  расправа  с  врагами;
победители преследовали побежденных и шарили по всем углам в поисках добычи.
Вдруг в этой свалке появился человек, как будто искавший смерти, от  которой
другие бежали, - так решительно он прокладывал себе путь среди этих страшных
сцен разгрома и ужаса. Но он не замечал ничего: он был весь  поглощен  одной
ужасной мыслью, которая была для него страшнее того, что  творилось  вокруг.
Тот, кто увидел бы Квентина Дорварда в ту роковую  ночь,  не  зная,  что  им
руководит, принял бы его за сумасшедшего в припадке исступленного бешенства;
а тот, кто знал бы причину его поступков, поставил бы  его  в  один  ряд  со
славнейшими героями романов.
   Приблизившись к замку с ток же стороны, откуда он вышел,  Квентин  увидел
нескольких беглецов, направлявшихся к лесу. Все они избегали встречи с  ним,
естественно  принимая  его  за  врага,  так  как   он   бежал   в   сторону,
противоположную той, куда бежали они. Когда же он подошел ближе, он мог  уже
слышать, а отчасти и видеть, как люди прыгали со стен  в  воду  или  как  их
сбрасывали туда осаждающие. Но мужество его ни на  минуту  не  поколебалось.
Искать лодку не было времени, да если бы даже она оказалась  под  рукой,  он
все равно не мог бы ею воспользоваться, так как у калитки, выходившей в сад,
теснилась толпа беглецов, которых толкали сзади и которые прыгали или падали
в воду.
   Нечего было и думать пробраться этим путем,  и  Квентин  пустился  вплавь
через ров у так называемых малых ворот замка, против моста, который был  еще
поднят. Не без труда добрался он до противоположного берега, ибо  несчастные
утопающие то и дело хватались за него, пытаясь спастись, и чуть  не  утопили
его самого. Но наконец он кое-как доплыл  до  моста,  уцепился  за  одну  из
висевших цепей и, пустив в ход всю свою силу и  ловкость,  стал  карабкаться
кверху. Он уже добрался до площадки,  к  которой  был  прикреплен  мост,  и,
цепляясь руками и ногами, начал взбираться на нее, как вдруг к нему подбежал
ландскнехт и,  замахнувшись  над  его  головой  окровавленным  мечом,  хотел
нанести ему смертельный удар.
   - Что ты, приятель! Так-то ты помогаешь товарищу! - воскликнул Квентин  и
добавил повелительным тоном:
   -  Дай  мне  руку  сейчас  же  Опешивший  солдат   молча,   хотя   весьма
нерешительно, повиновался и, протянув руку, помог Квентину вскарабкаться  на
площадку. Не давая ему времени опомниться, молодой шотландец  продолжал  тем
же тоном:
   - Скорее к западной башне, если  хочешь  богатой  добычи!  Все  поповские
сокровища в западной башне!
   "К западной башне!.. Сокровища в  западной  башне!"  -  подхватила  сотня
голосов, и все, кто слышал этот крик, как стая голодных волков  бросились  в
сторону, противоположную той, куда решил во что бы то  ни  стало  пробраться
Квентин, живой или мертвый.
   Приняв самый решительный вид, как будто  он  был  из  числа  победителей,
Квентин, к своему великому удивлению, добрался  до  самого  сада  почти  без
помех. Большинство  осаждающих  бросилось  на  крик:  "К  западной  башне!",
остальных отвлекли военный клич  и  звуки  трубы,  призывавшие  их  отразить
отчаянную вылазку, которую предприняли защитники башни, где скрылся епископ,
надеявшиеся силой проложить себе путь из замка и вывести епископа  с  собой.
Тем временем Квентин с трепещущим сердцем бежал по саду, поручив себя  силам
небесным, охранявшим его во всех опасностях, которыми была  так  богата  его
жизнь. Он твердо решил или достигнуть цели, или погибнуть. Он  пробежал  уже
почти полдороги, как вдруг три человека бросились на него, подняв  копья,  с
криком: "За Льеж, за Льеж!"  Приняв  оборонительную  позу,  но  не  нападая,
Квентин ответил:
   - За Францию - союзницу Льежа!
   - Да здравствует Франция! - прокричали в ответ жители Льежа  и  пробежали
мимо.
   Эти слова оказались талисманом, который снова спас его от пятерых  солдат
де ла Марка, рыскавших по саду и накинувшихся было на  него  с  криком:  "За
Вепря!". Одним словом, Квентин начал надеяться,  что  роль  посланца  короля
Людовика, тайного подстрекателя льежских мятежников и  скрытого  приверженца
Гийома де ла Марка, поможет ему пройти через все испытания этой ночи.
   Добежав до башни, он с ужасом увидел, что маленькая боковая дверь,  через
которую недавно вышли  графиня  Амелина  и  Марта,  была  завалена  мертвыми
телами.
   Поспешно оттащив два трупа, он  нагнулся  было  над  третьим,  как  вдруг
мнимый мертвец схватил его за плащ и стал умолять помочь ему подняться.  Эта
неожиданная помеха была до того некстати, что Квентин собирался уже  принять
решительные меры, чтобы избавиться от  нее,  когда  распростертый  на  земле
человек сказал ему:
   - Я задыхаюсь в своих доспехах! Я Павийон, льежский синдик... Если ты  за
нас, я тебя щедро награжу Если ты против нас - окажу  тебе  покровительство,
только ради всего святого не дай мне задохнуться, как свинье в своем сале!
   Несмотря на окружавшие его ужасные, кровавые сцены,  Квентин  не  потерял
присутствия духа и тотчас сообразил,  что  этот  влиятельный  человек  может
очень пригодиться ему и Изабелле, устроив им побег. Он помог  ему  встать  и
спросил, не ранен ли он.
   - Нет, кажется, не ранен, - ответил толстяк, - а только чуть не задохся.
   - Сядьте на этот камень и отдохните, - сказал Квентин, - я сейчас  к  вам
вернусь.
   - А ты за кого? - спросил Павийон, удерживая его.
   - За Францию, за Францию! - ответил Квентин, стараясь  поскорее  от  него
отделаться.
   - Э, да это мой юный стрелок! - воскликнул почтенный синдик.  -  Ну  нет,
братец, уж если мне посчастливилось  найти  друга  в  этой  ужасной  свалке,
можешь быть уверен, что я не покину его! Иди  куда  хочешь,  только  и  я  с
тобой. А если бы мне удалось собрать моих молодцов, может быть, и я, в  свою
очередь, оказал бы тебе услугу... Да вот беда - все они рассыпались в разные
стороны, как горох... Ах, что за ужасная ночь!
   Так говорил Павийон, еле поспевая  за  Дорвардом,  а  тот,  сознавая  всю
важность поддержки такого влиятельного  лица,  старался  умерить  свой  шаг,
проклиная в душе связавшего его толстяка.
   На верху  лестницы,  в  передней,  валялись  открытые  сундуки  и  ящики,
свидетельствовавшие о происходившем здесь  недавно  грабеже.  Догоравший  на
камине светильник освещал своим мерцающим пламенем  распростертого  на  полу
человека, который был или мертв, или без сознания.
   Рванувшись из рук Павийона, словно борзая со своры,  Квентин  бросился  в
комнату, потом во вторую и в третью, которая служила, по-видимому,  спальней
дам де Круа. Но нигде не было ни души. Он назвал леди Изабеллу  по  имени  -
сперва тихонько, потом громче, наконец закричал в полном отчаянии, но  никто
не откликнулся. В бессильном горе он топнул ногой, стал ломать руки и  рвать
на себе волосы. Вдруг в темном углу комнаты мелькнул слабый луч  света,  как
будто пробившийся откуда-то из щели. Это навело его на  мысль,  не  было  ли
там, за гардиной, потайной двери. Тщательно осмотрев весь угол, он убедился,
что догадка его справедлива; но, несмотря на все его усилия отворить  дверь,
она не поддавалась. Не думая о боли, которую он мог себе причинить,  Квентин
бросился на дверь всею тяжестью своего тела; боровшиеся в его душе  отчаяние
и надежда придали ему такую силу, что и более прочная преграда не устояла бы
против его напора.
   Влетев  стремглав  в  распахнувшуюся  дверь,  он  очутился  в   маленькой
молельне. Здесь перед образом,  застыв  от  страха  и  отчаяния,  стояла  на
коленях какая-то женщина; услышав  грохот  выломанной  двери,  она  лишилась
чувств. Квентин бросился к ней, приподнял с пола, заглянул ей в лицо, и -  о
радость! - это была та, которую он искал, чтобы спасти, - графиня  Изабелла!
Он прижал ее к своему сердцу, умоляя прийти в себя и не отчаиваться, так как
теперь он с ней и готов сразиться за нее хоть с целой армией.
   - Дорвард, так это действительно вы! - вымолвила она наконец,  приходя  в
чувство. - Значит, еще не все потеряно... А я  уж  думала,  что  все  друзья
покинули меня... Но теперь вы меня не оставите?
   - Никогда, никогда Что  бы  ни  случилось,  какая  бы  опасность  нам  ни
грозила, я буду с вами! - воскликнул Дорвард. - Пусть я не узнаю  блаженства
в будущей жизни, если не разделю вашей участи,  пока  вы  снова  не  станете
счастливы!
   -  Очень  нежно  и  трогательно!  -   произнес   сзади   чей-то   грубый,
прерывающийся от одышки голос. - Любовные делишки, как видно. Клянусь душой,
мне жаль бедняжку.., так жаль, как если б она была моей Трудхен.
   - Но вы не должны ограничиваться жалостью, - сказал Квентин, обращаясь  к
говорившему. - Вы должны нам помочь, господин Павийон.  Французский  король,
ваш союзник, поручил мне особо охранять эту даму, и если вы не поможете  мне
защитить ее от оскорблений и насилия, то знайте: ваш город навсегда  лишится
милостей Людовика Валуа. Главное, ее необходимо уберечь от рук Гийома де  ла
Марка.
   - Ну, это легче сказать, чем сделать, - заметил Павийон.  -  Эти  канальи
ландскнехты дьявольски ловко разыскивают красоток. Но все-таки я попробую...
Пойдемте в ту комнату, и я подумаю... Лестница  здесь  узкая,  и  вы  можете
защитить ее один вашим копьем, пока  я  покличу  в  окно  своих  молодцов  -
льежских кожевников: они у меня надежные парни, не хуже тех ножей, что носят
за поясом. Но прежде расстегните на мне все застежки. Я не надевал этих  лат
с самой битвы при Сен-Троне, а с тех пор, если только наши голландские  весы
не врут, я стал тяжелее на три стоуна.
   Освободившись от тяжелой железной  брони,  честный  толстяк  почувствовал
огромное облегчение; влезая в нее, он,  видимо,  думал  только  о  том,  как
послужить своему родному городу, и  не  рассчитал  своих  сил.  Впоследствии
оказалось даже, что почтенный синдик был вовлечен в битву помимо своей воли:
члены  его  корпорации,  бросаясь  на  приступ,  потащили  его   за   собой.
Несчастного синдика подхватило людской толпой, словно течением быстрой реки,
и швыряло во все стороны, пока наконец не выбросило на  берег,  как  бревно;
измученный и обессиленный, он очутился у дверей помещения дам де  Круа,  где
упал  под  тяжестью  собственных  доспехов  и  двух  навалившихся  на   него
мертвецов. Вероятно, он долго пролежал бы там, если бы  вовремя  подоспевший
Дорвард не выручил его из этого неприятного положения.
   Горячий темперамент, делавший Германа Павийона таким ретивым и  пылким  в
политике, в  частной  жизни  принимал  гораздо  более  приятную  форму;  вне
политики это был кроткий, покладистый человек, правда немного тщеславный, но
добродушный и всегда готовый помочь ближнему.  Поручив  особенному  вниманию
Квентина бедную молодую даму, что было совершенно излишне, он подошел к окну
и принялся кричать что было мочи:
   - Эй, Льеж, Льеж, кто тут есть из храбрых молодцов-кожевников?
   На этот крик, сопровождаемый своеобразным свистом (каждый цех  имел  свой
особый  призывный  сигнал),  прибежали  два-три  молодца;   вскоре   к   ним
присоединились еще несколько человек, и все стали на страже у входной  двери
и у окна той комнаты, из которой кричал их предводитель.
   Тем  временем  в  замке   настало   относительное   спокойствие.   Всякое
сопротивление прекратилось,  и  начальники  отрядов  принимали  меры,  чтобы
остановить безудержный грабеж. Большой колокол зазвонил, призывая на военный
совет, и на его гулкие раскаты, возвещавшие Льежу победу мятежников и взятие
Шонвальда, весело откликались все городские  колокола,  как  будто  крича  в
ответ: "Да здравствуют победители!" Теперь Павийон мог бы,  казалось,  выйти
из своей засады, однако потому ли, что он боялся за тех, кого взял под  свою
защиту, или страшился за собственную безопасность, но он ограничивался  тем,
что посылал одного гонца за другим к своему помощнику Петеркину  Гейслеру  с
приказанием немедленно явиться.
   Наконец, к великому облегчению почтенного синдика, явился  и  Петеркин  -
человек, на которого во всех чрезвычайных  случаях,  будь  то  на  войне,  в
политике или в торговых делах, Павийон привык  полагаться  как  на  каменную
гору. Петеркин был коренаст, плотного сложения, с широким, скуластым лицом и
густыми черными бровями, свидетельствовавшими, что это человек настойчивый и
упорный, то есть такой, который любит давать советы. На нем была  куртка  из
буйволовой кожи и широкий пояс с заткнутым сбоку ножом;  в  руке  он  держал
алебарду.
   - Петеркин, дорогой мой лейтенант, - обратился к нему  его  начальник,  -
нынче нам выдался славный денек.., то бишь славная ночка, хотел я сказать...
Надеюсь, вы довольны?
   - Я доволен, что вы довольны, - ответил доблестный Петеркин, -  только  я
никак не возьму в толк, с чего вам вздумалось праздновать победу -  если  вы
зовете это победой - на чердаке, и притом в одиночестве, когда вы  нужны  на
совете.
   - Да разве я там нужен? - спросил синдик.
   - А то как же! - ответил Петеркин. - Кто же будет отстаивать права Льежа,
которым теперь больше чем когда-либо грозит опасность?
   - Полноте, Петеркин, - заметил начальник, - все-то вы недовольны,  все-то
ворчите...
   - Ворчу? И не думаю, - возразил  Петеркин.  -  Я  всегда  доволен,  когда
другие довольны. А только у  меня  нет  никакого  желания  променять  короля
Чурбана на короля Аиста, как говорится в басне,  которую  причетник  святого
Ламберта  читал  нам,  бывало,  из   книги   Эзопа   <Эзоп   -   легендарный
древнегреческий баснописец, его басни были необычайно популярны в  Европе  в
средние века.>.
   - Я не понимаю вас, Петеркин, - сказал синдик.
   - Я хочу только сказать, господин Павийон, что этот Вепрь,  или  Медведь,
или как  его  там  величают,  намерен,  кажется,  устроить  себе  берлогу  в
Шонвальде, и, уж конечно, он будет  для  нас  не  лучшим,  если  не  худшим,
соседом, чем старый епископ. Он, кажется, воображает, что  он  один  одержал
победу, и теперь только и думает, кем себя назвать: князем или  епископом...
А уж как они обращаются со стариком, так просто стыдно глядеть!
   - Я не допущу этого, Петеркин! - воскликнул с жаром почтенный синдик. - Я
ненавижу церковную власть, но не старого епископа. Нас десять против одного,
Петеркин, и мы не допустим такой несправедливости.
   - Да, десять против одного в открытом поле, но один на  одного  здесь,  в
замке. К тому же Никкель Блок, мясник, и вся голытьба из предместий пристали
к Гийому де ла Марку отчасти потому, что он выкатил им из погребов все бочки
с пивом и вином, отчасти из давнишней зависти к  нам,  цеховым  мастерам,  и
нашим привилегиям.
   - Петер, - сказал Павийон, - мы сейчас же отправ