гадать их смысл. Недаром  говорят,  что  дьявол
всегда пользуется минутами слабости, чтобы искушать человека. Случай был как
раз подходящий, ибо в душе Балю поднялась буря  негодования  против  короля.
Как только кардинал убедился, что падение не причинило ему  никакого  вреда,
страх  его  прошел,  но  не  так-то  легко  могли  успокоиться  оскорбленное
самолюбие и обида.
   Когда охота пронеслась  мимо,  к  кардиналу  подъехал  всадник,  который,
по-видимому, был скорее зрителем этой забавы,  чем  ее  участником.  За  ним
ехали несколько слуг Всадник был очень удивлен, что застал кардинала одного,
без лошади, без свиты и вообще в таком положении, которое  ясно  показывало,
что  за  происшествие  с  ним  только  что  случилось.  Спрыгнуть  с  седла,
предложить  свою  помощь,  приказать  одному  из  слуг  спешиться  и  отдать
кардиналу свою смирную  лошадь  и  высказать  удивление  по  поводу  обычаев
французского двора,  дозволяющих  покинуть  в  таком  критическом  положении
мудрейшего государственного сановника, - все это  для  Кревкера  было  делом
одной минуты, ибо всадник, пришедший на помощь упавшему  кардиналу,  был  не
кто иной, как бургундский посол.
   Минута и настроение государственного мужа были как  раз  подходящими  для
того, чтобы испытать его верность или по крайней  мере  испробовать  на  нем
действие тех соблазнов, к  которым,  как  известно,  Балю  питал  преступную
слабость. Еще утром, как правильно заподозрил проницательный Людовик,  между
графом и кардиналом было сказано больше, чем его святейшество сообщил своему
государю. Но, хотя Балю с удовольствием выслушал чрезвычайно лестное  мнение
герцога Бургундского о себе и о своих талантах,  переданное  ему  графом  де
Кревкером, и не без  зависти  прислушивался  к  похвалам,  с  которыми  граф
отзывался о щедрости своего  государя  и  о  крупных  доходах  бенефиции  во
Фландрии, он все еще крепился до этого последнего случая на  охоте,  глубоко
оскорбившего его. Теперь же, уязвленный в своем  самолюбии,  он  в  недобрую
минуту решил доказать  Людовику,  что  нет  на  свете  опаснее  врага.,  чем
оскорбленный друг и поверенный.
   Но сейчас, боясь, как бы их не увидели вместе, он  ограничился  тем,  что
наскоро распростился с Кревкером, назначив ему свидание в Type, в  аббатстве
святого Мартина, после вечерни; он сказал это таким  тоном,  который  вполне
убедил бургундца, что его государь сделал огромное  приобретение,  на  какое
вряд ли мог бы рассчитывать в другой, менее благоприятный момент.
   Тем временем Людовик, который, хотя и был самым  тонким  политиком  своей
эпохи, подчас предавался страстям в ущерб благоразумию, увлекся и в этот раз
и весело несся на своем  скакуне  вслед  за  спущенной  сворой,  настигающей
зверя. В эту-то минуту, в самый разгар травли, случилось, что другой  вепрь,
подсвинок (как называли молодого, двухлетнего зверя) пересек дорогу  первому
и сбил со следа не только собак (кроме нескольких самых старых  и  опытных),
но и почти всех охотников. Король с тайной радостью видел, как Дюнуа  вместе
с другими пустился по ложному следу, и заранее торжествовал победу над  этим
искусным охотником, ибо в то время охота считалась почти таким же доблестным
занятием, как война. У Людовика была прекрасная  лошадь,  и  он  скакал,  не
отставая от собак, так  что,  когда  измученный  зверь  остановился  посреди
небольшого болотца, готовясь к схватке с врагом, король оказался с ним  один
на один.
   Людовик показал себя опытным и смелым охотником. Презирая  опасность,  он
подъехал к страшному зверю, свирепо защищавшемуся от  собак,  и  ударил  его
копьем; но в эту самую минуту лошадь его, испугавшись, шарахнулась в сторону
и тем ослабила силу удара, который не только не повалил вепря,  но  даже  не
ранил его. Король никак не мог заставить  лошадь  повторить  нападение;  ему
пришлось спешиться и идти самому на разъяренного  зверя  с  коротким  прямым
мечом, какие в то время употребляли охотники. Вепрь тотчас же бросил собак и
кинулся на нового врага. Король остановился и спокойно ждал его приближения,
упершись одной ногой в землю,  наклонившись  вперед  и  прицеливаясь,  чтобы
ударить его в горло или в грудь, под  переднюю  лопатку.  В  случае  меткого
удара быстрота разгона животного и сила его нападения только ускорили бы его
гибель. Но как раз в тот момент, когда король собирался нанести  этот  тонко
рассчитанный и опасный удар, нога его поскользнулась на мокрой земле  и  меч
не вонзился в грудь зверя, а  только  слегка  задел  его  плечо,  коснувшись
твердой щетины и не причинив ему ни малейшего  вреда,  и  сам  Людовик  упал
ничком на землю. Это падение его спасло, потому что вепрь, в  свою  очередь,
промахнулся и, проскочив  мимо  короля,  только  разорвал  клыком  полу  его
охотничьего камзола, даже не задев бедра. Но, пробежав с  разгону  несколько
шагов,  зверь  повернулся,  собираясь  повторить  нападение.  Жизнь  короля,
который в это время поднимался с земли, висела на волоске. В эту критическую
минуту вдруг подоспел Квентин Дорвард, который отстал от остальных охотников
по вине своей лошади, но ехал по следам короля, прислушиваясь к  звукам  его
рога. Он подскакал к вепрю и пронзил его копьем.
   Людовик, успевший тем временем подняться,  в  свою  очередь  бросился  на
помощь Дорварду и прикончил животное, погрузив ему  в  горло  свой  меч.  Ни
слова не сказав, он прежде всего тщательно измерил рост убитого зверя, потом
обтер свой потный лоб и окровавленные руки, снял охотничью шапочку,  повесил
ее на куст, набожно помолился украшавшим ее оловянным  образкам  и  наконец,
взглянув на Дорварда, сказал:
   - Так это ты, мой юный шотландец?  Ты  недурно  начинаешь  свою  карьеру.
Придется, видно, дядюшке Пьеру угостить тебя таким же вкусным завтраком, как
тот, каким он накормил тебя на днях в гостинице  "Лилия"...  Но  что  же  ты
молчишь? Или растерял свою развязность  и  пыл  при  дворе,  где  другие  их
набираются?
   Квентин, один из самых сметливых малых, какие когда-либо дышали  воздухом
Шотландии, давно уже понял, что с Людовиком, внушавшим  ему  больше  страха,
чем доверия,  шутить  нельзя,  и  теперь  у  него  хватило  благоразумия  не
позволить себе той вольности обращения, на которую король как будто сам  его
вызывал. В немногих, старательно обдуманных словах он ответил, что если бы и
осмелился обратиться к  его  величеству,  то  разве  лишь  для  того,  чтобы
испросить у него прощения за ту дерзость, с какой  он  вел  себя,  когда  не
знал, с кем он имеет честь говорить.
   - Ладно, приятель, - ответил король, - я прощаю тебе эту дерзость за твою
храбрость и сообразительность. Мне очень понравилось, как  ты  почти  угадал
профессию моего куманька Тристана. С тех пор, я  слышал,  ты  чуть  было  не
отведал его мастерства. Советую тебе  держать  с  ним  ухо  востро:  у  него
короткая расправа - затянул узел, и готово... Помоги мне сесть на  коня.  Ты
мне нравишься, и я хочу тебе добра. Рассчитывай на меня и ни на кого  больше
- ни на дядю, ни на лорда Кроуфорда... Да смотри, ни слова  о  том,  что  ты
меня выручил из беды, потому что,  если  ты  станешь  хвастаться,  что  спас
короля, это будет уже вполне достаточной наградой за твою услугу.
   И король затрубил в рог, на  звуки  которого  вскоре  прискакал  Дюнуа  с
другими  охотниками.  Они  рассыпались  в  поздравлениях  его  величеству  с
одержанной им блестящей победой  над  благородным  животным,  и  король  без
всякого смущения выслушал их поздравления, даже не пытаясь объяснить, каково
было его участие в этом подвиге. Правда, он упомянул о помощи  Дорварда,  но
лишь  мимоходом,  как  обыкновенно   делают   знатные   охотники,   которые,
распространяясь о количестве убитой ими дичи,  редко  вспоминают  о  помощи,
оказанной им на охоте ловчим. Король приказал Дюнуа присмотреть, чтобы  туша
убитого вепря была отослана братии  аббатства  святого  Мартина  Гурского  в
подспорье к их праздничной трапезе. "Пусть почаще поминают  короля  в  своих
молитвах", - добавил он.
   - Кстати, не видел ли кто его святейшество кардинала?  -  вскоре  спросил
Людовик. - Мне кажется, мы поступили бы невежливо  по  отношению  к  нему  и
проявили бы неуважение к святой церкви, оставив его одного в  лесу,  да  еще
без коня.
   - Осмелюсь доложить вашему величеству, - сказал Квентин,  видя,  что  все
молчат, - я видел, как его святейшество кардинал  получил  другую  лошадь  и
выехал из лесу.
   - Небо печется о своих слугах, - заметил король.  -  А  теперь  в  замок,
господа! Охота кончена на сегодня... А ты, господин оруженосец, -  обратился
он к Квентину, - поищи-ка мой  охотничий  нож,  который  я  обронил  в  этой
схватке... Ступайте вперед, Дюнуа, я вас сейчас догоню.
   Таким  образом,  Людовик,  малейшее  движение  которого  было  иной   раз
рассчитано не  хуже  маневров  искусного  стратега,  выискал  минуту,  чтобы
поговорить с Квентином наедине.
   - Я вижу, у тебя зоркие глаза, мой добрый шотландец, - заметил он ему.  -
Не можешь ли ты мне сказать, кто дал кардиналу коня? Должно быть, кто-нибудь
из посторонних, потому что вряд ли кто из моей свиты поторопился бы  оказать
его святейшеству эту услугу, когда я проехал мимо, не остановившись.
   - Я только мельком видел этих  людей,  государь,  -  ответил  Квентин,  -
потому что, к несчастью, я в ту минуту сбился со следа и  торопился  нагнать
ваше величество. Но, кажется, это был бургундский посол со своей свитой.
   - Вот как! - воскликнул Людовик. -  Ну  что  ж!  Франция  их  не  боится.
Посмотрим, чья возьмет.
   Больше в тот день не случилось ничего замечательного, и король  со  своей
свитой возвратился в замок.

Глава 10

ЧАСОВОЙ

   С земли иль с неба этот звук донесся?
   "Буря"

   Я превратился в слух,
   Внимая звукам, что живую душу
   Могли бив тело мертвое вдохнуть.
   "Комус"

   Едва Квентин вернулся в свою каморку, чтобы переменить платье,  как  туда
явился  его  почтенный  родственник  и  принялся  расспрашивать   обо   всех
подробностях происшествия на охоте.
   Юноша, давно уже смекнувший, что у дядюшки ум много слабее руки, дал  ему
самый обстоятельный отчет, причем постарался оставить всю  славу  победы  за
королем, который  был,  видимо,  не  прочь  ее  присвоить.  Меченый  пожурил
племянника за то, что тот не поспешил  на  помощь  королю,  находившемуся  в
смертельной опасности, и не преминул распространиться о том, как поступил бы
он сам на его месте. Но юноша был настолько благоразумен, что даже и тут  не
стал оправдываться, а только заметил,  что,  по  правилам  охоты,  считается
непорядочным перебегать дорогу охотнику и соваться со  своей  помощью  туда,
где ее не просят. Едва лишь кончился  разгоревшийся  было  по  этому  поводу
спор, как Дорварду представился случай убедиться на деле,  что  он  поступил
правильно,  не  посвятив  своего  родственника   в   подробности   утреннего
происшествия. Послышался легкий стук в дверь, и в комнату вошел новый гость.
Это был не кто иной, как сам Оливье ле Дэн, иначе Оливье Негодяй, или Оливье
Дьявол.
   Мы уже описывали наружность  этого  замечательного,  но  безнравственного
человека. Все его движения напоминали  домашнюю  кошку,  когда,  свернувшись
клубочком, она как будто дремлет или когда тихонько, бесшумно пробирается по
комнате, но в то же время не сводит  глаз  с  норы  какой-нибудь  несчастной
мышки. То она так нежно, так доверчиво ластится к вам, то вдруг бросается на
свою жертву или внезапно царапнет руку, которая ее ласкает и гладит.
   Оливье вошел сгорбившись, со смиренным, скромным видом и так  почтительно
раскланялся с "господином Лесли", что всякому  постороннему  свидетелю  этой
сцены невольно пришло бы  в  голову,  что  он  явился  просить  шотландского
стрелка о какой-нибудь милости. Он поздравил Лесли с  прекрасным  поведением
его племянника на охоте и сказал, что юноша обратил на себя особое  внимание
короля. Сделав это сообщение, он  умолк  и  стоял,  смиренно  потупившись  в
ожидании ответа, что, впрочем, не помешало ему  раза  два  украдкой  бросить
взгляд на Квентина.  Меченый  выразил  глубокое  сожаление,  что  подле  его
величества случился в ту пору его племянник, а не он  сам,  потому  что,  уж
разумеется, будь он на его месте, он пропорол бы насквозь  негодного  зверя,
тогда как  из  рассказа  Квентина  видно,  что  этот  молокосос  предоставил
покончить с вепрем самому королю.
   - Впрочем, это послужит уроком его величеству:  не  давать  вперед  таких
кляч людям моего роста и сложения,  -  добавил  стрелок.  -  Ну  что  я  мог
сделать, скажите на милость, с моим фламандским ломовиком? Мог ли я угнаться
за нормандским скакуном его величества? Я так  шпорил  своего  коня,  что  у
него, наверно, теперь раны на боках... Нет,  господин  Оливье,  таких  вещей
нельзя допускать. Вы непременно должны поговорить об этом с его величеством.
   В ответ на это заявление Оливье только бросил на смелого говоруна один из
тех загадочных взглядов, которые, Когда они сопровождаются легким  движением
руки или головы, могут одинаково  сойти  и  за  утвердительный  ответ  и  за
предостережение   не   касаться   больше   щекотливого   вопроса.    Гораздо
выразительней  был  тот  испытующий  взгляд,  которым  он  окинул  Квентина,
обратившись к нему с двусмысленной усмешкой:
   - Итак, молодой человек, у вас в Шотландии, как видно, в обычае оставлять
своего государя без помощи даже  в  тех  случаях,  когда  ему  грозит  такая
опасность, как сегодня?
   - У нас в обычае, - ответил Квентин, решив больше не распространяться  на
эту тему, - не лезть со своими услугами туда, где в  них  не  нуждаются.  Мы
считаем, что в отъезжем поле и король должен подвергаться опасности  наравне
с другими, затем он и ездит на  охоту.  А  что  же  за  охота  без  риска  и
усталости?
   - Нет, вы только послушайте этого сорванца! - воскликнул его дядя. -  Вот
он всегда так, у него на все готовый ответ и объяснение. Просто удивительно,
где он так навострился! Я никогда  в  жизни  не  умел  объяснить,  почему  я
поступаю так, а не этак, кроме тех случаев, когда я ем, потому что  голоден,
или делаю перекличку, или выполняю другую служебную обязанность.
   - А  позвольте  вас  спросить,  почтеннейший  господин  Лесли,  -  сказал
королевский брадобрей, бросив на стрелка взгляд из-под полуопущенных век,  -
чем вы объясняете свое поведение, когда, например, делаете перекличку?
   - Приказанием своего ближайшего начальника, - ответил Меченый. -  Клянусь
святым Эгидием, чем же  еще  прикажете  мне  руководствоваться?  Получи  это
приказание Тайри или Каннингем, и они поступили бы точно так же.
   - Вполне разумное объяснение с военной точки зрения, - заметил Оливье.  -
Но, вероятно, вам будет приятно услышать, что его величество  не  только  не
осуждает поведение  вашего  племянника,  но  уже  сегодня  желает  дать  ему
поручение.
   - Ему? - воскликнул Меченый в великом  изумлении.  -  Вы,  верно,  хотели
сказать - мне, господин Оливье?
   - Я хотел сказать именно то, что сказал, - ответил брадобрей кротким,  но
решительным тоном. - Король желает дать поручение вашему племяннику.
   - Как?.. Что?.. Почему? - вскричал Меченый. -  Отчего  он  предпочел  мне
этого мальчишку?
   - Единственное объяснение, какое я могу вам привести, господин Лесли,  то
самое, которым и вы всегда руководствуетесь: таков приказ его величества. Но
если бы мне было дозволено делать предположения, - добавил Оливье,  -  то  я
подумал бы, что государь  выбрал  его  потому,  что  поручение,  которое  он
намерен ему дать, более подходит такому юнцу, как ваш племянник, чем  такому
старому и опытному воину, как  вы...  Итак,  молодой  человек,  берите  ваше
оружие и ступайте за мной, да захватите с собой мушкетон, так как вы  будете
стоять на часах.
   - На часах! - воскликнул Меченый. - Но уверены ли вы в том, что говорите,
господин Оливье? Внутренние посты в замке  доверяются  людям,  прослужившим,
как я, не менее двенадцати лет в нашей почетной дружине.
   - Я совершенно уверен,  что  именно  таково  желание  короля,  -  ответил
Оливье, - и не могу дольше медлить с исполнением его приказания.
   - Но мой племянник еще даже не вольный стрелок, - продолжал Меченый, - он
только оруженосец и служит под моим началом.
   - Простите, вы ошибаетесь, - возразил  Оливье,  -  с  полчаса  назад  его
величество потребовал списки и изволил внести имя вашего племянника в  число
стрелков своей гвардии.  Будьте  же  добры,  помогите  ему  приготовиться  к
исполнению своих обязанностей.
   Меченый, который был по природе не зол и не завистлив, сейчас же принялся
снаряжать племянника и читать ему наставления, как он должен вести  себя  на
посту; однако он не мог удержаться, чтобы еще несколько раз не  вернуться  к
прежней теме и не выразить удивления по поводу  того,  какое  счастье  вдруг
привалило этому молокососу.
   - Такого никогда еще не случалось в шотландской гвардии, по крайней  мере
на моей памяти, - говорил он. - Впрочем, его,  наверно,  поставят  сторожить
попугаев  и  индийских  павлинов,  недавно  присланных  в   подарок   королю
венецианским послом. Ну да, наверно так... Самое подходящее дело для  такого
безусого молодца... (Тут  он  гордо  покрутил  свой  грозный  ус.)  От  души
радуюсь, что выбор пал на моего дорогого племянника!
   Но Квентин,  одаренный  быстрым  умом  и  пылким  воображением,  придавал
гораздо больше значения приказанию короля, и сердце его  сильно  билось  при
мысли об этом отличии, сулившем ему быстрое повышение в  будущем.  Он  решил
внимательно следить за каждым словом и движением своего провожатого, так как
ему казалось, что действия этого человека часто следует понимать в  обратном
смысле, вроде  того,  как  гадальщики  толкуют  сны.  Не  мог  он  также  не
порадоваться в душе, что никому не проболтался о приключении на охоте, и тут
же принял твердое  и  весьма  благоразумное  для  такого  молодого  человека
решение - держать свои мысли при себе, а язык на привязи все время, пока  он
будет дышать воздухом этого мрачного, таинственного замка.
   Сборы его были скоро окончены, и с мушкетоном  на  плече  (в  шотландской
гвардии было очень рано введено огнестрельное оружие вместо  большого  лука,
которым шотландцы никогда не владели  в  совершенстве)  он  вышел  вслед  за
Оливье из казармы.
   Дядя долго смотрел ему вслед с  удивлением  и  любопытством;  хотя  мысли
честного воина были свободны от зависти и всяких злобных  чувств,  однако  в
душе  его  все-таки  было  смутное  ощущение  обиды  и  задетого  самолюбия,
смущавшее его  искреннюю  радость  по  поводу  столь  благоприятного  начала
карьеры племянника.
   Но вот он многозначительно  покачал  головой,  открыл  потайной  шкафчик,
достал  большую  фляжку  крепкого,  старого  вина,   встряхнул   ее,   чтобы
определить, насколько убавилось ее содержимое, налил полную  чарку  и  выпил
залпом; потом развалился в большом дубовом кресле, еще раз  покачал  головой
и, видимо, получил от этого такое удовольствие, что продолжал сидеть,  качая
головой, как игрушечный мандарин, пока  не  погрузился  в  сладкий  сон,  из
которого его вывел только сигнал к обеду.
   В то время как Меченый предавался своим размышлениям, Квентин Дорвард шел
за Оливье, который повел его не обычной дорогой, через двор, а  неизвестными
ему  внутренними  ходами  по  сводчатым  коридорам,  галереям  и  лестницам,
сообщавшимся между собой в самых неожиданных местах потайными дверями. Таким
образом они добрались  до  широкой  и  длинной  галереи,  которая  по  своим
размерам могла бы быть названа залом. Стены ее были сплошь увешаны  коврами,
замечательными  скорее  своей  древностью,  чем  красотой;  на  них   висело
несколько холодных, сумрачных, похожих на  призраки  портретов  того  стиля,
который  предшествовал  блестящей  эпохе  возрождения   искусств.   Портреты
изображали рыцарей