арству и по духовному родству,  кузены  по  рождению  <Короли  Франции  и
герцоги  Бургундии  принадлежали  к  одной  династии  Валуа.  Первый  герцог
Бургундии из этой династии Филипп Смелый (1342 -  1404)  был  родным  братом
короля Франции Карла V (1364 - 1380), дед Людовика XI Карл VI  и  дед  Карла
Смелого Иоанн Бесстрашный были двоюродными братьями.> и друзья по  взаимному
влечению, как и подобает быть добрым соседям... Нет, господа, дальше  вы  не
пойдете! Я не могу вам позволить провожать себя дальше нижнего двора, вы  уж
и так были слишком любезны.
   - Герцог велел нам проводить ваше величество до отведенных вам покоев,  -
сказал  д'Эмберкур.  -  Надеюсь,  ваше  величество  разрешит  нам  исполнить
приказание нашего государя?
   - Я думаю, что в таком пустяковом деле, как это, - сказал король, -  даже
вы, подданные герцога, можете позволить себе ослушаться его и исполнить  мое
приказание. Мне что-то не по  себе,  господа..,  я  устал.  Большая  радость
подчас утомляет не меньше тяжелого труда. Надеюсь, завтра я буду в состоянии
лучше воспользоваться вашим обществом... Вашим в особенности, сеньор  Филипп
де Комин... Ведь вы летописец нашего  времени  <Летописцем,  или  историком,
Комин стал много позже, после смерти  Людовика  XI.>,  и  все  мы,  желающие
оставить  свое  имя   в   истории,   должны   постараться   заслужить   вашу
благосклонность, потому что, говорят, перо ваше бывает очень остро, когда вы
захотите. Покойной ночи,  господа!  Покойной  ночи  всем  вместе  и  каждому
порознь!
   Польщенные таким вниманием короля, бургундские рыцари откланялись ему,  в
восторге от его любезного обращения, и Людовик  остался  один  с  двумя  или
тремя  из  своих  приближенных  под  сводчатыми  воротами,  выходившими   на
внутренний двор Пероннского замка, прямо против угловой башни, служившей ему
главным укреплением и вместе с тем  тюрьмой.  Огромное,  массивное,  мрачное
здание было залито ярким светом месяца, светившего, как мы уже знаем,  в  ту
самую ночь и в тот же час Дорварду, ехавшему из Шарлеруа  в  Перонну.  Башня
эта по своей архитектуре напоминала Белую башню лондонской крепости, но была
еще древнее, так как постройку ее относили к эпохе Карла Великого. Ее  стены
были  необыкновенной  толщины,  а  окна  очень  малы  и  заделаны  железными
решетками; вся эта неуклюжая каменная громада отбрасывала  через  весь  двор
темную и зловещую тень.
   - Меня не здесь поместили? -  спросил  король,  содрогнувшись,  точно  от
зловещего предчувствия.
   - Нет, нет, сохрани бог! - ответил седой старик  смотритель,  провожавший
Людовика  с  непокрытой  головой.  -  Для  вашего  величества   приготовлено
помещение вон в том соседнем здании, пониже: это те самые покои,  в  которых
король Иоанн провел две ночи перед битвой при Пуатье.
   - Гм, предзнаменование не слишком приятное! - пробормотал  король.  -  Но
что это за башня, мой друг? И почему ты отозвался о ней с таким ужасом?
   - Говоря откровенно, ваше величество, - ответил смотритель, - я  не  могу
сказать о ней ничего дурного, кроме..,  кроме  того,  что  часовые  уверяют,
будто иногда в ней виден свет и по ночам слышатся какие-то странные звуки...
Да  в  этом  нет  ничего  удивительного:  ведь  эта  башня  служила  некогда
государственной тюрьмой и о ней ходит много всяких толков.
   Людовик не стал больше расспрашивать, ибо  ни  у  кого  не  было  столько
причин уважать  тюремные  тайны,  как  у  него.  У  дверей  отведенного  ему
помещения - здания не столь древнего, как башня, но все-таки весьма мрачного
и старинного, -  стоял  на  страже  небольшой  отряд  шотландских  стрелков,
которых герцог, несмотря на свой отказ королю, велел здесь поставить,  чтобы
солдаты Людовика находились поближе к особе своего государя. Во главе отряда
был старый лорд Кроуфорд.
   - Кроуфорд, мой добрый, верный Кроуфорд! - воскликнул король.  -  Где  ты
пропадал целый день? Неужели бургундские вельможи настолько  негостеприимны,
что не оказали должного внимания самому благородному, самому храброму воину,
когда-либо являвшемуся к их двору? Я не видел тебя за столом.
   - Я отказался от приглашения, государь, - ответил Кроуфорд. -  Прошло  то
время, когда я мог потягаться на  пирушке  с  любым  из  бургундцев;  теперь
какие-нибудь четыре пинты вина сваливают меня с ног, а мне  кажется,  что  в
интересах вашего величества  я  должен  был  сегодня  показать  пример  моим
молодцам.
   - Ты всегда рассудителен, - заметил король, - но именно сегодня, когда  у
тебя под командой так мало людей, тебе должно быть меньше дела; к тому же  в
праздник можно быть и не таким строгим, как в опасное военное время.
   - Чем меньше у меня людей, государь, - ответил Кроуфорд, - тем  больше  я
должен заботиться, чтоб они были в состоянии исполнить свои  обязанности.  А
чем кончится этот праздник - весельем  или  дракой,  -  это  лучше  известно
господу богу да вашему величеству, чем старому Джону Кроуфорду.
   - Но ведь у тебя нет поводов к опасению? -  с  живостью  спросил  король,
понижая голос до шепота.
   - Нет, государь, - ответил Кроуфорд, - но я предпочел бы, чтобы они были,
ибо, как говорил старый граф Тайнмен <Так звали одного из  графов  Дугласов.
(Примеч. автора.)>, "опасность, которую  предвидишь,  уже  не  опасность"...
Какой пароль прикажете отдать на сегодняшнюю ночь, государь?
   - Пусть будет "Бургундия" - в честь  нашего  хозяина  и  твоего  любимого
напитка, Кроуфорд.
   - Я ничего не имею ни против герцога, ни против напитка, носящих это имя,
- сказал Кроуфорд, - лишь бы первый был посмирнее,  а  второй  позабористей.
Покойной ночи вашему величеству!
   - Покойной ночи, мой верный шотландец, - ответил король и прошел  в  свои
покои.
   У дверей его спальни на часах стоял Меченый.
   - Ступай за мной,  -  сказал  ему  король,  проходя.  И  стрелок,  словно
пущенная в ход машина, зашагал вслед за своим господином; войдя  в  спальню,
он остановился как вкопанный у дверей, ожидая приказаний.
   - Не слышно ли чего об этом странствующем  рыцаре,  твоем  племяннике?  -
спросил его король. - Для нас он пропал без вести  с  тех  самых  пор,  как,
подобно юному богатырю, пустившемуся на поиски приключений, прислал нам двух
пленников в виде первого трофея своих подвигов.
   - Слухом земля полнится, государь, - ответил стрелок,  -  Но  я  надеюсь,
ваше величество поверите, что если он и дурно поступил, то сделал это не  по
моему совету или примеру; я знаю свое место и никогда бы  не  позволил  себе
сбросить с седла кого-либо из близко стоящих к дому вашего  величества,  так
как...
   - Об этом ты помалкивай, - перебил его Людовик. - Твой племянник исполнил
свой долг.
   - А вот уж насчет исполнения долга, ваше величество, - подхватил Меченый,
- так это, прямо могу сказать, мои уроки. "Квентин, - сказал я ему, - что бы
там ни случилось, ты всегда должен помнить, что  ты  шотландский  стрелок  и
прежде всего обязан исполнять свой долг".
   - Я так и думал, что у него был хороший наставник, - сказал Людовик. - Но
ты не ответил на мой вопрос. Давно  ли  ты  имел  известия  о  племяннике?..
Отойдите, господа, - добавил он, обращаясь к своим приближенным, - это  дело
касается только меня одного.
   - Не во гнев будь сказано вашему величеству, - ответил стрелок, - я нынче
вечером повстречал конюха Шарло, которого племянник мой прислал из Льежа или
из какого-то епископского замка поблизости от  него,  куда  он  благополучно
доставил графинь де Круа.
   - Слава и хвала пречистой деве! - воскликнул король. -  Да  так  ли  это?
Верно ли ты это знаешь?
   - Вернее верного, государь, - ответил Меченый. - Кажется,  у  Шарло  есть
даже письма к вашему величеству от самих дам де Круа.
   - Ступай же, ступай, веди  его  сюда!  -  сказал  король.  -  Отдай  твой
мушкетон кому-нибудь.., все равно., ну, хоть Оливье. Слава и хвала пречистой
деве Эмбренской! Даю обет украсить ее высокий  алтарь  решеткой  из  чистого
серебра!
   И Людовик, как он всегда делал в своих припадках набожности, снял  шляпу,
выбрал из числа украшавших ее образков свое любимое изображение  богоматери,
положил его перед собой на стол и, благоговейно  опустившись  перед  ним  на
колени, торжественно повторил свой обет.
   Вскоре явился и конюх Шарло,  первый  посол,  отправленный  Дорвардом  из
Шонвальда, и вручил королю письма  графинь  де  Круа.  Дамы  весьма  холодно
благодарили Людовика за оказанный  им  прием  и  в  несколько  более  теплых
выражениях  -  за  дозволение  оставить  французский  двор  и  за  оказанное
содействие, давшее им возможность  благополучно  выехать  из  его  владений.
Людовик не только не был оскорблен этими письмами, но от души хохотал, читая
их. Затем он с видимым  интересом  спросил  у  Шарло,  благополучно  ли  они
совершили свой путь и не было ли с ними в дороге  каких  приключений.  Конюх
Шарло, простоватый парень (поэтому и  выбранный  королем  в  провожатые  для
дам), весьма сбивчиво рассказал о стычке, в которой  был  убит  его  товарищ
гасконец, а больше, по его словам, он ничего  не  знал.  Тогда  король  стал
подробно расспрашивать, какой дорогой они ехали  в  Льеж,  и  несколько  раз
переспросил глупого парня, когда тот объяснял, что, не доезжая  Намюра,  они
выбрали прямую дорогу на Льеж по левому, а не по правому берегу  Мааса,  как
было указано в маршруте. После этого Людовик приказал выдать Шарло небольшую
денежную награду  и  отпустил  его,  объяснив  свои  расспросы  тревогой  за
безопасность графинь де Круа.
   Несмотря  на  то  что  известие  о  благополучном  путешествии  дам   шло
совершенно вразрез с одним из самых его  излюбленных  планов,  Людовик  был,
видимо, так  доволен,  точно  план  этот  увенчался  блестящим  успехом.  Он
вздохнул, как человек, у которого свалилась с души  огромная  тяжесть,  и  с
благоговением  прошептал  благодарственную  молитву   святым,   после   чего
задумчиво поднял глаза и принялся обдумывать новые планы,  которые  были  бы
удачнее и вернее.
   Немного, погодя он приказал позвать к себе астролога  Мартиуса  Галеотти,
который явился,  как  всегда,  полный  достоинства,  но  с  некоторой  тенью
сомнения на челе, как будто он не был уверен, хорошо ли его  примет  король.
Однако прием оказался даже радушнее обыкновенного. Людовик назвал его  своим
другом, своим отцом  в  науке,  зеркалом,  в  котором  короли  могут  видеть
отражение недалекого будущего, и кончил тем, что надел ему, на палец  весьма
ценное кольцо. Галеотти  хоть  и  не  понимал,  что  именно  так  неожиданно
возвысило его в глазах короля, однако  слишком  хорошо  знал  свое  ремесло,
чтобы обнаружить подобное недоумение. Он скромно и серьезно выслушал похвалы
короля и только с достоинством заметил,  что  всецело  относит  эти  лестные
отзывы к той  великой  науке,  которую  он  изучает,  а  никак  не  к  себе,
недостойному орудию, при помощи которого ей угодно совершать свои чудеса. На
этом собеседники расстались, более чем когда-либо довольные друг другом.
   Как только астролог вышел, Людовик бросился  в  кресло  в  изнеможении  и
отпустил всех своих слуг, кроме Оливье, который тотчас безмолвно и  бесшумно
принялся помогать королю в приготовлениях ко сну.
   Король, против своего обыкновения, принимал его услуги молча  и,  видимо,
находился в таком подавленном состоянии,  что  эта  необыкновенная  перемена
сильно встревожила Оливье. В душе самого скверного человека  теплится  часто
искра доброго чувства: так, разбойник бывает верен своему  атаману  и  самый
недостойный     фаворит     выказывает     участие     возвеличившему      и
облагодетельствовавшему его государю. Оливье Дьявол, или Оливье Негодяй (или
как бы там его ни называли за все его пороки), был, однако, еще не настолько
сродни сатане, чтоб не почувствовать сострадания к своему государю, видя его
в этом беспомощном состоянии в такую минуту, когда ему были  нужны  все  его
силы. Несколько времени он молча прислуживал ему, но наконец не  выдержал  и
заговорил с той  фамильярностью,  которую  Людовик  сам  иногда  допускал  в
разговорах со своим любимым слугой:
   - Клянусь богом, государь, глядя  на  ваше  величество,  можно  подумать,
будто вы проиграли сражение, а между тем я был при вас целый день и  нахожу,
что никогда еще вы не оставляли поля битвы с большей честью.
   - "Поля битвы"! - повторил Людовик, поднимая голову,  и  продолжал  своим
обычным язвительным тоном:
   - Черт возьми, друг Оливье, скажи лучше - арену для боя быков, потому что
никогда  еще,  кажется,  свет  не  производил  такого   слепого,   упорного,
неукротимого животного, как наш любезный кузен герцог Бургундский, с которым
можно сравнить разве только мурсийского  быка,  выращенного  специально  для
боев. Но все равно ты прав, я задал ему сегодня знатную гонку... А ты  лучше
порадуйся со мной, Оливье, что ни один из моих планов во Фландрии не удался:
ни первый - относительно графинь де Круа, ни второй - относительно Льежа. Ты
меня понимаешь?
   - Не совсем, государь, - ответил Оливье. - Я не могу решиться  поздравить
ваше величество с крушением самых излюбленных ваших планов, пока вы  мне  не
объясните причины такой перемены в ваших желаниях и целях.
   - Говоря вообще, никакой перемены не произошло, - сказал  король.  -  Но,
черт возьми, милый друг, сегодня я узнал герцога лучше, чем знал до сих пор.
Когда он был графом  де  Шаролэ,  а  я  французским  дофином-изгнанником,  -
словом, во времена старого герцога  Филиппа,  -  мы  с  ним  кутили  вдвоем,
охотились, буянили, и было у нас немало всяких приключений. Тогда я имел  на
него большое влияние, потому что более сильный ум будет всегда иметь перевес
над более слабым. Но с тех пор он изменился: стал упрямым,  самоуверенным  и
несговорчивым диктатором, и теперь, считая, что  сила  на  его  стороне,  он
намерен, кажется, довести дело до крайности. Некоторые вопросы я должен  был
совсем обходить, словно боясь прикоснуться к раскаленному  железу.  Когда  я
только намекнул ему, что эти беглые графини де Круа могли по дороге в Льеж -
потому что  я  ему  откровенно  признался,  что,  по  моему  убеждению,  они
направились в Льеж;  -  что  они  могли  попасть  в  руки  какого-нибудь  из
пограничных разбойников, - боже мой,  посмотрел  бы  ты,  как  он  вспыхнул!
Право, можно было  подумать,  что  речь  шла  о  каком-нибудь  святотатстве.
Незачем повторять все, что он мне наговорил по этому поводу; довольно,  если
я скажу, что положительно считал бы свою голову в опасности, если бы  в  эту
минуту  пришло  известие,  что  твой  блестящий  проект  поправить  выгодной
женитьбой дела твоего друга Гийома Бородатого увенчался успехом.
   - С позволения вашего величества, не моего друга, - сказал  Оливье.  -  И
друг и проект - не мои.
   - Правда, Оливье, - согласился король. - Твой  план  состоял  не  в  том,
чтобы женить, а в том,  чтобы  обрить  этого  жениха.  Впрочем,  ты  пожелал
графине не лучшего мужа, когда так скромно намекнул на себя. Как  бы  то  ни
было, Оливье, счастлив тот, кому она не  достанется,  потому  что  виселица,
колесование, четвертование - вот самые нежные обещания, которые мой любезный
братец расточает тому, кто дерзнет жениться на молодой графине,  дочери  его
вассала, без его всемилостивейшего разрешения.
   - Не менее близко к сердцу  он  принимает,  разумеется,  и  беспорядки  в
добром городе Льеже? - осведомился Оливье.
   - Никак не менее, если не более, как ты и сам, вероятно, догадываешься, -
ответил король. - Но, как только я  принял  решение  ехать  сюда,  я  послал
гонцов в Льеж с поручением сдержать на время волнения и с  приказанием  моим
пылким и суетливым друзьям Руслеру и Павийону притаиться и сидеть, как  мыши
в норе, пока не кончится наше радостное свидание с братом.
   - Итак, судя по словам вашего величества, лучшее, на что можно  надеяться
в этой затее, - это что ваше положение не ухудшится, - заметил сухо  Оливье.
- Точь-в-точь как в басне о журавле, который сунул голову в  пасть  лисе,  а
потом благодарил свою счастливую судьбу за то, что ее не откусили.  А  между
тем минуту назад  ваше  величество  не  знали,  как  и  благодарить  мудрого
философа, который посоветовал вам затеять эту многообещающую игру.
   - Ни в какой игре не следует отчаиваться, пока она не проиграна! - сказал
король резко. - А у меня нет ни малейшего основания думать, что я  проиграю.
Напротив, если теперь ничто не раззадорит мстительный нрав этого сумасброда,
я даже уверен в победе и, конечно,  должен  быть  очень  признателен  науке,
которая помогла мне избрать исполнителем  моего  замысла  этого  юношу,  чей
гороскоп так близко сходится с моим; он спас меня от великой опасности  хотя
бы тем, что ослушался моих приказаний. Ведь только благодаря  его  ослушанию
дамам де Круа удалось избегнуть засады де ла Марка.
   - Ваше величество может найти  немало  охотников  служить  вам  на  таких
условиях, - сказал Оливье, -  всякому  приятнее  выполнять  свою  волю,  чем
слушаться чужих приказаний.
   - Ты не понимаешь меня,  Оливье!  -  С  нетерпением  ответил  Людовик.  -
Языческий поэт говорит: "Vota diis exaudita  malignis"  <Богами  враждебными
желанья услышаны (лат.). Слова древнеримского  поэта  Ювенала.>  -  о  наших
желаниях, которые блаженные святые исполняют, гневаясь на  нас;  к  подобным
желаниям можно было бы отнести и мое, если бы Гийому де ла Марку удалось это
похищение, пока я нахожусь во власти герцога Бургундского. Я это  предвидел,
и то же самое предсказал мне Галеотти; то есть я предвидел не то, что де  ла
Марк потерпит в этом случае  неудачу,  но  что  поездка  молодого  шотландца
окончится вполне успешно для меня; так око и случилось, хотя успех вышел  не
совсем тот, какого я ожидал.  Но,  видишь  ли,  звезды  могут  предсказывать
только общие результаты: они умалчивают о средствах, с  помощью  которых  их
можно достигнуть, и, таким образом, часто выходит  совсем  не  то,  чего  мы
ожидали или даже желали... Впрочем, что  толку  говорить  с  тобой  об  этих
высоких тайнах! В иных вещах ты хуже черта, друг Оливье, - недаром  же  тебя
прозвали Дьяволом. Черт все-таки верит и трепещет, а ты не веришь ни в бога,
ни в науку и останешься таким, пока не свершится твоя судьба, которая,  если
верить твоему гороскопу да и лицу, должна привести тебя к виселице.
   - И если это случится, - смиренно проговорил Оливье, - то только  потому,
что я был слишком преданным слугой и усердным исполнителем  повелений  моего
царственного господина.
   Король разразился своим всегдашним язвительным смехом.
   - Твое копье нанесло мне меткий удар, Оливье, и, клянусь пречистою девой,
ты прав, потому что я сам тебя  вызвал  на  это.  Но  теперь  будь  со  мной
откровенен и скажи: замечаешь ли ты в обращении с нами этих людей что-нибудь
такое, что могло бы возбудить подозрение?
   - Государь, - ответил Оливье, - ваше  величество  и  тот  великий  ученый
ищете указаний в движении звезд и сочетаний небесных светил; я же  не  более
как червь, пресмыкающийся по земле, и вижу только  то,  что  доступно  моему
кругозору. Но все-таки я знаю, как должно принимать  гостей  столь  высокого
сана, как ваш; я вижу, как принимают здесь ваше величество,  и  не  могу  не
замечать кое-каких недочетов. Сегодня вечером, например, герцог,  сославшись
на усталость, довел ваше величество  только  до  дверей,  предоставив  своим
придворным проводить вас в  отведенные  вам  покои.  Ваши  комнаты,  видимо,
убраны наспех и небрежно: ковры повешены криво - на  одном,  как  вы  можете
убедиться сами, люди ходят на головах, а деревья растут вверх корнями.
   -  Пустяки!  Простая  случайность,  недосмотр,  допущенный  второпях,   -
возразил Людовик. - Когда ты видел, чтобы я  обращал  внимание  на  подобные
мелочи?
   - Да, в сущности,  мелочи,  не  стоящие  внимания,  государь,  -  ответил
Оливье, - но они показывают ту степень уважения к вашей особе, котору