лучший мир.
   - Это все призраки, Ревекка, и видения, отвергаемые учением ваших  же
саддукейских мудрецов. Слушай, Ревекка, - заговорил Буагильбер с возрас-
тающим одушевлением, - у тебя есть возможность спасти жизнь и свободу, о
которой и не помышляют все эти негодяи и ханжи. Садись скорей ко мне  за
спину, на моего Замора, благородного коня, еще ни  разу  не  изменившего
своему седоку. Я его выиграл в единоборстве против султана трапезундско-
го. Садись, говорю я, ко мне за спину, и через час мы оставим далеко по-
зади всякую погоню. Тебе откроется новый мир радости, а мне - новое поп-
рище для славы. Пускай произносят надо мной какие им угодно приговоры  -
я презираю их! Пускай вычеркивают имя Буагильбера из списка своих монас-
тырских рабов - я смою кровью всякое пятно, каким они  дерзнут  замарать
мой родовой герб!
   - Искуситель, - сказала Ревекка, - уйди прочь! Даже и в эту минуту ты
не в силах ни на волос поколебать мое решение. Вокруг меня только враги,
но тебя я считаю самым страшным из них. Уйди, ради бога!
   Альберт Мальвуазен, встревоженный и обеспокоенный их слишком  продол-
жительным разговором, подъехал в эту минуту, чтобы прервать беседу.
   - Созналась она в своем преступлении, - спросил он у  Буагильбера,  -
или все еще упорствует в отрицании?
   - Именно, упорствует и отрекается, - сказал Буагильбер.
   - В таком случае, благородный брат наш, - сказал Мальвуазен,  -  тебе
остается лишь занять твое прежнее место и подождать до истечения  срока.
Смотри, тени уже начали удлиняться. Пойдем, храбрый Буагильбер,  надежда
нашего священного ордена и будущий наш владыка.
   Произнеся эти слова примирительным тоном, он протянул руку к  уздечке
его коня, как бы с намерением увести его обратно, на противоположный ко-
нец ристалища.
   - Лицемерный негодяй! Как ты смеешь налагать руку на мои  поводья?  -
гневно воскликнул Буагильбер, оттолкнув Мальвуазена, и сам поскакал  на-
зад, к своему месту.
   - Нет, у него еще много страсти, - сказал Мальвуазен вполголоса  Кон-
раду Монт-Фитчету, - нужно только направить ее  как  следует;  она,  как
греческий огонь, сжигает все, до чего ни коснется.
   Два часа просидели судьи перед ристалищем,  тщетно  ожидая  появления
заступника.
   - Да оно и понятно, - говорил отшельник Тук, - потому что она  еврей-
ка. Клянусь моим орденом, жалко, право, что такая молодая и красивая де-
вушка погибнет из-за того, что некому за нее подраться.  Будь  она  хоть
десять раз колдунья, да только христианской веры, моя дубинка  отзвонила
бы полдень на стальном шлеме свирепого храмовника.
   Общее мнение склонялось к тому, что никто не вступится за еврейку, да
еще обвиняемую в колдовстве, и рыцари, подстрекаемые Мальвуазеном, нача-
ли перешептываться, что пора бы объявить залог Ревекки проигранным. Но в
эту минуту на поле показался рыцарь, скакавший во весь опор по направле-
нию к арене... Сотни голосов закричали:  "Заступник,  заступник!"  -  и,
невзирая на суеверный страх перед колдуньей, толпа громкими кликами при-
ветствовала въезд рыцаря в ограду ристалища. Но, увидев его вблизи, зри-
тели были разочарованы. Лошадь его, проскакавшая  многие  мили  во  весь
дух, казалось, падала от усталости, да и сам всадник, так отважно  прим-
чавшийся на арену, еле держался в седле от слабости, или  от  усталости,
или от того и другого.
   На требование герольда объявить свое имя, звание и цель своего прибы-
тия рыцарь ответил смело и с готовностью:
   - Я, добрый рыцарь дворянского рода, приехал оправдать мечом и копьем
девицу Ревекку, дочь Исаака из Йорка, доказать, что приговор, против нее
произнесенный, несправедлив и лишен основания, объявить сэра  Бриана  де
Буагильбера предателем, убийцей и лжецом,  в  подтверждение  чего  готов
сразиться с ним на сем ристалище и победить с помощью божьей,  заступни-
чеством богоматери и святого Георгия.
   - Прежде всего, - сказал Мальвуазен, - приезжий обязан доказать,  что
он настоящий рыцарь и почетной фамилии. Наш орден не дозволяет своим за-
щитникам выступать против безымянных людей.
   - Мое имя, - сказал рыцарь, открывая забрало своего  шлема,  -  более
известно, чем твое, Мальвуазен, да и род мой постарше твоего. Я  Уилфред
Айвенго.
   - Я сейчас не стану с тобой драться, - сказал храмовник глухим, изме-
нившимся голосом. - Залечи сперва свои раны,  достань  лучшего  коня,  и
тогда, быть может, я сочту достойным себя выбить из  твоей  головы  этот
дух ребяческого удальства.
   - Вот как, надменный храмовник, - сказал Айвенго, - ты уже забыл, что
дважды был сражен моим копьем? Вспомни ристалище в Акре, вспомни  турнир
в Ашби! Припомни, как ты похвалялся в столовом зале Ротервуда и  выложил
свою золотую цепь против моего креста с мощами в залог того, что  будешь
драться с Уилфредом Айвенго ради восстановления твоей потерянной  чести.
Клянусь моим крестом и святыней, что хранится в нем, если ты сию же  ми-
нуту не сразишься со мной, я тебя обесславлю, как труса, при всех дворах
Европы и в каждой прецептории твоего ордена!
   Буагильбер в нерешительности взглянул на  Ревекку,  потом  с  яростью
воскликнул, обращаясь к Айвенго:
   - Саксонский пес, бери свое копье и готовься к смерти, которую сам на
себя накликал!
   - Дозволяет ли мне гроссмейстер участвовать в сем поединке? -  сказал
Айвенго.
   - Не могу оспаривать твои права,  -  сказал  гроссмейстер,  -  только
спроси девицу, желает ли она признать тебя своим заступником. Желал бы и
я, чтобы ты был в состоянии, более  подходящем  для  сражения.  Хотя  ты
всегда был врагом нашего ордена, я все-таки хотел бы  обойтись  с  тобой
честно.
   - Нет, пусть будет так, как есть, - сказал Айвенго, - ведь это -  суд
божий, его милости я и поручаю себя... Ревекка, - продолжал он, подъехав
к месту, где она сидела, - признаешь ли ты меня своим заступником?
   - Признаю, - отвечала она с таким волнением, какого  не  возбуждал  в
ней и страх смерти. - Признаю, что ты защитник, посланный мне провидени-
ем. Однако ж, нет, нет! Твои раны еще не зажили. Не бейся с этим надмен-
ным человеком. Зачем же и тебе погибать?
   Но Айвенго уж поскакал на свое место, опустил  забрало  и  взялся  за
копье. То же сделал и Буагильбер.  Его  оруженосец,  застегивая  забрало
шлема у храмовника, заметил, что лицо Буагильбера, которое все утро  ос-
тавалось пепельно-бледным, несмотря на множество разных страстей, обуре-
вавших его, теперь вдруг покрылось багровым румянцем.
   Когда оба бойца встали на места, герольд громким голосом трижды  про-
возгласил:
   - Исполняйте свой долг, доблестные рыцари!  После  третьего  раза  он
отошел к ограде и еще раз провозгласил, чтобы никто, под страхом  немед-
ленной смерти, не дерзнул ни словом,  ни  движением  препятствовать  или
вмешиваться в этот честный поединок. Гроссмейстер, все время державший в
руке перчатку Ревекки, наконец бросил ее на ристалище и произнес роковое
слово:
   - Начинайте! Зазвучали трубы, и рыцари понеслись  друг  на  друга  во
весь опор. Как все и ожидали, измученная лошадь Айвенго и сам ослабевший
всадник упали, не выдержав удара меткого копья храмовника и  напора  его
могучего коня. Все предвидели такой исход состязания. Но несмотря на то,
что копье Уилфреда едва коснулось щита его противника, к общему  удивле-
нию всех присутствующих, Буагильбер покачнулся в седле, потерял стремена
и упал на арену.
   Айвенго высвободил ногу из-под лошади и быстро поднялся, стремясь по-
пытать счастья с мечом в руках. Но противник  его  не  вставал.  Айвенго
наступил ногой ему на грудь, приставил конец меча к его  горлу  и  велел
ему сдаваться, угрожая иначе немедленной смертью. Буагильбер не отвечал.
   - Не убивай его, сэр рыцарь! - воскликнул гроссмейстер. - Дай ему ис-
поведаться и получить отпущение грехов, не губи и душу и тело. Мы  приз-
наем его побежденным.
   Гроссмейстер сам сошел на ристалище и приказал снять шлем с побежден-
ного рыцаря. Его глаза были закрыты, и лицо пылало все тем  же  багровым
румянцем. Пока они с удивлением смотрели на него, глаза его  раскрылись,
но взор остановился и потускнел. Румянец сошел с лица и  сменился  мерт-
венной бледностью. Не поврежденный копьем  своего  противника,  он  умер
жертвой собственных необузданных страстей.
   - Вот поистине суд божий, - промолвил гроссмейстер,  подняв  глаза  к
небу. - Fiat voluntas tua! [53]
 
   Глава XLIV
 
   Как сплетня кумушки, рассказ окончен.
   Уэбстер
 
   Когда общее изумление несколько улеглось, Уилфред Айвенго  спросил  у
гроссмейстера, как верховного судьи настоящего поединка, так ли  мужест-
венно и правильно выполнил он свои обязанности, как требовалось  уставом
состязания.
   - Мужественно и правильно, - отвечал гроссмейстер. - Объявляю  девицу
свободной и неповинной! Оружием, доспехами и телом умершего рыцаря волен
распорядиться по своему желанию победитель.
   - Я равно не хочу и пользоваться его доспехами и предавать  его  тело
на позор, - сказал рыцарь Айвенго. - Он сражался за веру христианскую. А
ныне он пал не от руки человеческой, а по воле божьей. Но пусть его  по-
хоронят тихо и скромно, как подобает погибшему за неправое дело. Что ка-
сается девушки...
   Его прервал конский топот. Всадников было так много и скакали они так
быстро, что под ними дрожала земля. На ристалище  примчался  Черный  Ры-
царь, а за ним - многочисленный отряд конных воинов и несколько  рыцарей
в полном вооружении.
   - Я опоздал, - сказал он, озираясь вокруг, -  Буагильбер  должен  был
умереть от моей руки... Айвенго, хорошо ли было с твоей стороны брать на
себя такое дело, когда ты сам едва держишься в седле?
   - Сам бог, государь, покарал этого надменного человека, - отвечал Ай-
венго. - Ему не суждена была честь умереть той смертью, которую вы пред-
назначили ему.
   - Мир ему, - молвил Ричард, пристально вглядываясь в лицо умершего, -
если это возможно: он был храбрый рыцарь и умер в  стальной  броне,  как
подобает рыцарю. Но нечего терять время. Бохун,  исполняй  свою  обязан-
ность!
   Из среды королевской свиты выступил рыцарь и, положив руку  на  плечо
Альберта Мальвуазена, сказал:
   - Я арестую тебя, как государственного изменника! До сих  пор  гросс-
мейстер молча дивился внезапному появлению такого множества воинов.  Те-
перь он заговорил:
   - Кто смеет арестовать рыцаря Сионского Храма в пределах его  прецеп-
тории и в присутствии гроссмейстера? И по чьему повелению наносится  ему
столь дерзкая обида?
   - Я арестую его, - отвечал рыцарь, - я,  Генри  Бохун,  граф  Эссекс,
лорд-главнокомандующий войсками Англии.
   - И по приказанию Ричарда Плантагенета, здесь присутствующего, - ска-
зал король, открывая забрало своего шлема, - Конрад Монт-Фитчет, счастье
твое, что ты родился не моим подданным. Что до тебя,  Мальвуазен,  ты  и
брат твой Филипп подлежите смертной казни до истечения этой недели.
   - Я воспротивлюсь твоему приговору, - сказал гроссмейстер.
   - Гордый храмовник, ты не в силах это сделать, - возразил  король.  -
Взгляни на башни своего замка, и ты увидишь, что там  развевается  коро-
левское знамя Англии вместо вашего орденского флага. Будь  благоразумен,
Бомануар, и не оказывай бесполезного сопротивления. Твоя рука  теперь  в
пасти льва.
   - Я подам на тебя жалобу в Рим, - сказал гроссмейстер - Обвиняю  тебя
в нарушении неприкосновенности и вольностей нашего ордена.
   - Делай что хочешь, - отвечал король, - но ради твоей собственной бе-
зопасности сейчас лучше не толкуй о нарушении прав. Распусти членов  ка-
питула и поезжай со своими последователями в  другую  прецепторию,  если
только найдется такая, которая не стала местом  изменнического  заговора
против короля Англии. Впрочем, если хочешь, оставайся. Воспользуйся  на-
шим гостеприимством и посмотри, как мы будем вершить правосудие.
   - Как! Мне быть гостем там, где я должен быть повелителем? - восклик-
нул гроссмейстер. - Никогда этого не будет! Капелланы, возгласите псалом
"Quare fremuerunt gentes"! [54] Рыцари, оруженосцы и  служители  святого
Храма, следуйте за знаменем нашего ордена Босеан!
   Гроссмейстер говорил с таким достоинством, которое не уступало самому
королю Англии и вдохнуло мужество в сердца его оторопевших и озадаченных
приверженцев. Они собрались вокруг него, как овцы вокруг сторожевой  со-
баки, когда заслышат завывание волка. Но в осанке их  не  было  робости,
свойственной овечьему стаду, напротив - лица у храмовников были хмурые и
вызывающие, а взгляды выражали вражду, которую они  не  смели  высказать
словами. Они сомкнулись в ряд, и  копья  их  образовали  темную  полосу,
сквозь которую белые мантии рыцарей рисовались на  фоне  черных  одеяний
свиты подобно серебристым краям черной тучи. Толпа  простонародья,  под-
нявшая было против них громкий крик, притихла и в  молчании  взирала  на
грозный строй испытанных воинов. Многие даже попятились назад.
   Граф Эссекс, видя, что храмовники стоят в боевой готовности, дал шпо-
ры своему коню и помчался к своим воинам, выравнивая их ряды  и  приводя
их в боевой порядок против опасного врага. Один Ричард, искренне наслаж-
давшийся испытываемой опасностью, медленно проезжал мимо фронта  храмов-
ников, громко вызывая их:
   - Что же, рыцари, неужели ни один из вас не решится преломить копье с
Ричардом? Эй, господа храмовники! Ваши дамы, должно быть, уж очень смуг-
лы, коли ни одна не стоит осколка копья, сломанного в честь ее!
   - Слуги святого Храма, - возразил гроссмейстер, выезжая вперед, -  не
сражаются по таким пустым и суетным поводам. А с тобой, Ричард  Английс-
кий, ни один храмовник не преломит копья в моем присутствии. Пускай папа
и монархи Европы рассудят нас с тобой и решат, подобает ли христианскому
принцу защищать то дело, ради которого ты сегодня выступил. Если нас  не
тронут - и мы уедем, никого не тронув. Твоей чести вверяем оружие и  хо-
зяйственное добро нашего ордена, которое оставляем здесь;  на  твою  со-
весть возлагаем ответственность в том соблазне и обиде, какую  ты  нанес
ныне христианству.
   С этими словами, не ожидая ответа, гроссмейстер подал знак к отбытию.
Трубы заиграли дикий восточный марш, служивший обычно сигналом к выступ-
лению храмовников в поход. Они переменили строй и,  выстроившись  колон-
ной, двинулись вперед так медленно, как только позволял  шаг  их  коней,
словно хотели показать, что удаляются лишь по приказу своего  гроссмейс-
тера, а никак не из страха перед выставленными против них превосходящими
силами.
   - Клянусь сиянием богоматери, - сказал король Ричард, - жаль, что эти
храмовники такой неблагонадежный народ, а уж выправкой и храбростью  они
могут похвалиться.
   Толпа, подобно трусливой собаке, которая начинает лаять, когда  пред-
мет ее раздражения поворачивается к ней  спиной,  что-то  кричала  вслед
храмовникам, выступившим за пределы прецептории.
   Во время суматохи, сопровождавшей отъезд храмовников, Ревекка  ничего
не видела и не слышала. Она лежала в объятиях своего престарелого  отца,
ошеломленная и почти бесчувственная от множества пережитых  впечатлений.
Но одно слово, произнесенное Исааком, вернуло  ей  способность  чувство-
вать.
   - Пойдем, - говорил он, - пойдем, дорогая  дочь  моя,  бесценное  мое
сокровище, бросимся к ногам доброго юноши!
   - Нет, нет, - сказала Ревекка. - О нет, не теперь! В эту минуту я  не
решусь заговорить с ним! Увы! Я сказала бы больше,  чем...  Нет,  нет...
Отец, скорее оставим это зловещее место!
   - Но как же, дочь моя, - сказал Исаак, - как можно  не  поблагодарить
мужественного человека, который, рискуя собственной жизнью,  выступил  с
копьем и щитом, чтобы освободить тебя из плена? Это такая услуга, за ко-
торую надо быть признательным.
   - О да, о да! Признательным и благодарным, благодарным  свыше  всякой
меры, - сказала Ревекка, - но только не теперь. Ради твоей  возлюбленной
Рахили молю тебя, исполни мою просьбу - не теперь.
   - Нельзя же так, - настаивал Исаак, - не то они подумают, что мы неб-
лагодарнее всякой собаки.
   - Но разве ты не видишь, дорогой мой отец, что здесь сам  король  Ри-
чард, и, стало быть...
   - Правда, правда, моя умница, моя премудрая Ревекка!  Пойдем  отсюда,
пойдем скорее. Ему теперь деньги понадобятся, потому что он  только  что
воротился из Палестины, да говорят еще, что вырвался из тюрьмы... А если
бы ему понадобился предлог к тому, чтобы меня обобрать, довольно будет и
того, что я имел дело с его братом Джоном... Лучше  мне  пока  не  попа-
даться на глаза королю.
   И, в свою очередь увлекая Ревекку, он поспешно увел ее с ристалища  к
приготовленным носилкам и благополучно прибыл с нею в дом раввина Натана
Бен-Израиля.
   Таким образом, еврейка, судьба которой в этот день  представляла  для
всех наибольший интерес, скрылась, никем не замеченная, и всеобщее  вни-
мание устремилось теперь на Черного Рыцаря. Толпа громко и усердно  кри-
чала: "Многая лета Ричарду Львиное Сердце! Долой храмовников!"
   - Несмотря на эти громогласные заявления верноподданнических  чувств,
- сказал Айвенго, обращаясь к графу Эссексу, - хорошо, что король  проя-
вил предусмотрительность и вызвал тебя, благородный граф, и отряд  твоих
воинов.
   Граф Эссекс улыбнулся и тряхнул головой.
   - Доблестный Айвенго, - сказал он, - ты так хорошо знаешь нашего  го-
сударя, и все же ты заподозрил его в мудрой предосторожности!  Я  просто
направлялся к Йорку, где, по слухам, принц Джон сосредоточил свои  силы,
и совершенно случайно встретился с королем. Как настоящий  странствующий
рыцарь, наш Ричард мчался сюда, желая самолично решить судьбу поединка и
тем самым завершить эту историю еврейки и храмовника. Я с  моим  отрядом
последовал за ним почти против его воли.
   - А какие вести из Йорка, храбрый граф? - спросил Айвенго. - Мятежни-
ки ждут нас там?
   - Не более, чем декабрьские снега ждут июльского  солнца,  -  отвечал
граф. - Они разбежались! И как ты думаешь, кто поспешил привезти нам эти
вести? Сам принц Джон, своею собственной персоной.
   - Предатель! Неблагодарный, наглый изменник! - сказал  Айвенго.  -  И
Ричард приказал посадить его в тюрьму?
   - О, он его так принял, как будто встретился с  ним  после  охоты!  -
сказал граф. - Указал на меня и на наших воинов и говорит ему: "Вот  ви-
дишь, брат, со мной тут сердитые молодцы, так ты поезжай лучше к  матуш-
ке, передай ей мою сыновнюю любовь и почтение и оставайся при ней,  пока
не умиротворятся умы людей".
   - И это все? - спросил Айвенго. - Как не сказать, что таким  милости-
вым обхождением король сам напрашивается на предательство.
   - Именно, - отвечал Эссекс. - Но можно ведь сказать и то, что человек
сам напрашивается на смерть, пускаясь в битву, когда у него еще не зажи-
ла опасная рана.
   - Прощаю тебе насмешку, граф, - сказал Айвенго, -  но  помни,  что  я
рисковал лишь собственной жизнью, а Ричард - благом целого королевства.
   - Тот, кто легкомысленно относится к своему благу,  редко  отличается
заботливостью о других, - возразил Эссекс. - Однако поедем скорее в  за-
мок, потому что Ричард задумал примерно наказать некоторых  второстепен-
ных членов заговора, даром что простил самого главного зачинщика.
   Из последовавшего затем судебного следствия, занесенного в рукописную
летопись, явствует, что Морис де Браси бежал за море и поступил на служ-
бу к Филиппу, королю Франции, что Филипп Мальвуазен и его брат  Альберт,
прецептор в Темплстоу, были казнены, что Вальдемар  Фиц-Урс,  являвшийся
душою заговора, отделался изгнанием из Англии, а принц  Джон,  в  пользу
которого он был составлен, не получил даже выговора от своего  добродуш-
ного брата. Впрочем, никто не пожалел об участии обоих Мальвуазенов: они
понесли вполне заслуженную кару, потому что многократно проявляли  двое-
душие, жестокость и деспотизм.
   Вскоре после поединка в Темплстоу Седрик Сакс был приглашен ко  двору
Ричарда; своим местопребыванием король сделал в это  время  город  Йорк,