простонародном
английском языке?
   - Балладу, балладу, - сказал отшельник.  -  Это  будет  лучше  всякой
французской дребедени. Я чистейший англичанин, сэр рыцарь, такой же анг-
личанин, каким был мой заступник святой Дунстан, а он, наверно,  так  же
чурался этих ок и уа, как чертова копыта. У  меня  в  келье  допускаются
только английские песни.
   - Ну хорошо, - согласился рыцарь, - я  попробую  припомнить  балладу,
сочиненную одним саксом, которого я знавал в Святой Земле.
   Оказалось, что если рыцарь и не был вполне искусным  менестрелем,  то
по крайней мере его вкус развился под влиянием наставников.  Голос  его,
который от природы был грубоват и обладал небольшим диапазоном, был  хо-
рошо обработан. Поэтому он пел очень недурно и мог  бы  удовлетворить  и
более взыскательного критика, чем  наш  отшельник;  рыцарь  пел  вырази-
тельно, то протяжными, то задорными звуками, оттенял  слова  и  придавал
силу и значение стихам.
   ВОЗВРАЩЕНИЕ КРЕСТОНОСЦА
   Из Палестины прибыл он,
   Военной славой осенен,
   Он через вихри битв и гроз
   Крест на плечах своих пронес.
   В боях рубцами был покрыт
   Его победоносный щит.
   Когда темнеет небосвод,
   Любимой песню он поет:
   "Возлюбленная! Рыцарь твой
   Вернулся из страны чужой;
   Добыча не досталась мне:
   Богатство все мое - в коне,
   В моем копье, в мече моем,
   Которым я сражусь с врагом.
   Пусть воина вознаградят
   Твоя улыбка и твой взгляд.
   Возлюбленная! Я тобой
   Подвигнут был на славный бой.
   Ты будешь при дворе одна
   Вниманием окружена;
   Глашатай скажет и певец:
   "Она владычица сердце,
   В турнирах билось за нее
   Непобедимое копье.
   И ею меч был вдохновлен,
   Сразивший мужа стольких жен:
   Пришел султану смертный час -
   Его и Магомет не спас.
   Сияет золотая прядь.
   Числа волос не сосчитать, -
   Так нет язычникам числа,
   Которых гибель унесла".
   Возлюбленная! Честь побед
   Тебе дарю; мне - славы нет.
   Скорее дверь свою открой!
   Оделся сад ночной росой;
   Зной Сирии мне был знаком,
   Мне холодно под ветерком.
   Покои отвори свои -
   Принес я славу в дар любви".
   Пока продолжалось пение, отшельник вел себя, словно присяжный  критик
нашего времени, присутствующий на первом представлении новой  оперы.  Он
откинулся на спинку сиденья, зажмурился и то слегка вертел пальцами,  то
разводил руками или тихо помахивал ими в такт музыке. При некоторых  пе-
реходах мелодии, когда его искушенному вкусу казалось, что голос  рыцаря
недостаточно высок для исполнения, он сам приходил ему на помощь и  под-
тягивал. Когда баллада была пропета до конца, пустынник решительно  зая-
вил, что песня хороша и спета отлично.
   - Только вот что я тебе скажу, - сказал он. - По  моему  мнению,  мои
земляки саксы слишком долго водились с норманнами и стали  на  их  манер
сочинять печальные песенки. Ну к чему добрый рыцарь уезжал из дому?  Не-
ужто он думал, что возлюбленная в его отсутствие не выйдет замуж за  его
соперника? Само собой разумеется, что она не обратила ни малейшего  вни-
мания на его серенаду, или как бишь это у вас называется, потому что его
голос для нее - все равно что завыванье кота в канаве... А впрочем,  сэр
рыцарь, пью за твое здоровье и за успех всех верных  любовников.  Боюсь,
что ты не таков, - прибавил он, видя, что рыцарь, почувствовавший шум  в
голове от беспрестанных возлияний, наполнил свою чашу не вином, а  водой
из кувшина.
   - Как же, - сказал рыцарь, - не ты ли мне говорил, что это - вода  из
благословенного источника твоего покровителя, святого Дунстана?
   - Так-то так, - отвечал отшельник, - он крестил в нем язычников целы-
ми сотнями. Только я никогда не слыхивал, чтобы он  сам  пил  эту  воду.
Всему свое место и свое назначение в этом мире. Святой  Дунстан,  верно,
не хуже нашего знал привилегии веселого монаха.
   С этими словами он взял арфу и  позабавил  гостя  следующей  примеча-
тельной песенкой, приспособив к ней известный  хоровой  мотив  старинных
английских песен дерри-даун. Эти песни, как предполагают,  относились  к
далекой старине, более далекой, чем эпоха семи государств англов и  сак-
сов; их пели во времена друидов, прославляя жрецов, когда те  уходили  в
лес за омелой.
   БОСОНОГИЙ МОНАХ
   Ты можешь объехать за несколько лет
   Испанию и Византию - весь свет;
   Кого б ты ни встретил в заморских краях,
   Счастливее всех босоногий монах.
   В честь дамы отправился рыцарь в поход,
   А вечером раненный насмерть придет.
   Его причащу: если ж дама в слезах,
   Утешит ее босоногий монах.
   Цари своих мантий величье не раз
   Меняли на скромность монашеских ряс,
   Но вдруг захотеть оказаться в царях
   Не мог ни один босоногий монах.
   Привольное лишь у монаха житье:
   Чужое добро он сочтет за свое,
   Монаха во всех принимают домах,
   Везде отдохнет босоногий монах,
   Ведь лакомства, что для него берегут,
   Бывают обычно вкуснее всех блюд;
   Всегда он обедает славно в гостях -
   Почетнейший гость, босоногий монах.
   За ужином пьет он отменнейший эль,
   И мягкую стелют монаху постель:
   Хозяина выгонят вон впопыхах,
   Чтоб сладко поспал босоногий монах.
   Да здравствует бедность одежды моей,
   Власть римского папы и вера в чертей!
   Рвать розы, не думать совсем о шипах
   Могу только я, босоногий монах.
   - Поистине, - сказал рыцарь, - спел ты хорошо и  весело  и  прославил
свое звание как следует. А кстати о черте, святой причетник: неужели  ты
не боишься, что он когда-нибудь пожалует к тебе как раз во  время  таких
мирских развлечений?
   - Мирских? Это я-то мирянин? - возмутился отшельник. - Да я  служу  в
своей часовне верой и правдой две обедни каждый божий день, утреню и ве-
черню, часы, кануны, повечерия.
   - Только не лунными ночами, когда можно поохотиться за дичью, - заме-
тил гость.
   - Exceptis excipiendis, [16] - отвечал отшельник, -  как  наш  старый
аббат научил меня отвечать, в случае если дерзновенный мирянин  вздумает
расспрашивать, все ли канонические правила я исполняю в точности.
   - Это так, святой отец, - сказал рыцарь, - но черт  подстерегает  нас
именно за исключительными занятиями. Ты сам знаешь, что он всюду бродит,
аки лев рыкающий.
   - Пусть зарычит, коли посмеет, - сказал монах. - От моей  веревки  он
завизжит, как визжал от кочерги святого Дунстана. Я сроду не  боялся  ни
одного человека - не боюсь и черта с его приспешниками. Молитвами свято-
го Дунстана, святого Дубрика, святых Винибальда и Винифреда, святых Суи-
берта и  Уиллика,  а  также  святого  Фомы  Кентского,  не  считая  моих
собственных малых заслуг перед Богом, я ни во что не ставлю чертей,  как
хвостатых, так и бесхвостых. Но по секрету скажу вам, друг мой, что  ни-
когда не упоминаю о таких предметах до утренней молитвы.
   Он перевел разговор на другое, и попойка продолжалась на  славу.  Уже
много песен было спето обоими, как  вдруг  их  веселую  пирушку  нарушил
сильнейший стук в дверь лачуги.
   Чем была вызвана эта помеха, мы сможем объяснить только тогда,  когда
возвратимся к другим действующим лицам нашего рассказа, ибо, по  примеру
старика Ариосто, мы не любим иметь дело только с одним каким-нибудь  ге-
роем, охотно меняя и персонажей и обстановку нашей драмы.
 
 
   Глава XVIII
 
   Вперед! Пойдем мы долом и лощиной,
   Где молодой олень бежит за ланью,
   Где дуб широкий крепкими ветвями
   Свет не пускает в просеку лесную.
   Вперед! Ведь хорошо идти по тропам,
   Пока на троне радостное солнце;
   Пусть станет мрачным и небезопасным
   В обманчивом мерцании Дианы.
   "Эттрикский лес"
 
   Когда Седрик Сакс увидел, как сын его упал без чувств на ристалище  в
Ашби, первым его побуждением было послать  своих  людей  позаботиться  о
нем, но эти слова застряли у него в горле. В присутствии такого общества
он не мог заставить себя признать сына, которого изгнал из дома и  лишил
наследства. Однако он приказал Освальду не выпускать его из виду и с по-
мощью двух крепостных слуг перенести в Ашби, как только толпа  разойдет-
ся. Но Освальд опоздал с исполнением этого  распоряжения:  толпа  разош-
лась, а рыцаря уже нигде не было видно.
   Напрасно кравчий Седрика озирался по сторонам, отыскивая, куда девал-
ся его молодой хозяин; он видел кровавое пятно на том месте,  где  лежал
юный рыцарь, но самого рыцаря не видел: словно волшебницы унесли его ку-
да-то. Может быть, Освальд именно так и объяснил  бы  себе  исчезновение
Айвенго (потому что саксы были крайне суеверны),  если  бы  случайно  не
бросилась ему в глаза фигура человека, одетого оруженосцем, в котором он
признал своего товарища Гурта. В  отчаянии  от  внезапного  исчезновения
своего хозяина, бывший свинопас разыскивал его повсюду,  позабыв  всякую
осторожность и подвергая себя нешуточной опасности. Освальд  счел  своим
долгом задержать Гурта, как беглого раба, чью судьбу должен  был  решить
сам хозяин.
   Кравчий продолжал расспрашивать всех встречных, не знает ли кто, куда
делся Айвенго. В конце концов ему удалось узнать, что  несколько  хорошо
одетых слуг бережно положили раненого рыцаря на носилки,  принадлежавшие
одной из присутствовавших на турнире дам, и сразу же унесли  за  ограду.
Получив эти сведения, Освальд  решил  воротиться  к  своему  хозяину  за
дальнейшими приказаниями и увел с собой Гурта, считая его беглецом.
   Седрик Сакс был во власти мучительных и мрачных предчувствий, вызван-
ных раной сына. Его патриотический стоицизм сакса боролся  с  отцовскими
чувствами. Но природа все-таки взяла свое. Однако стоило ему узнать, что
Айвенго, по-видимому, находится на попечении друзей, как чувства оскорб-
ленной гордости и негодования, вызванные тем, что он  называл  "сыновней
непочтительностью Уилфреда", снова взяли верх над родительской привязан-
ностью.
   - Пускай идет своей дорогой, - сказал он. - Пусть те и лечат его  ра-
ны, ради кого он их получил. Ему больше подходит проделывать фокусы, вы-
думанные норманскими рыцарями, чем поддерживать честь и славу своих анг-
лийских предков мечом и секирой - добрым старым оружием нашей родины.
   - Если для поддержания чести и славы своих предков, - сказала Ровена,
присутствовавшая здесь же, - достаточно быть мудрым  в  делах  совета  и
храбрым в бою, если достаточно быть отважнейшим из отважных и  благород-
нейшим из благородных, то кто же, кроме его отца, станет отрицать...
   - Молчите, леди Ровена! Я не хочу вас слушать! Приготовьтесь к вечер-
нему собранию у принца. На сей раз нас приглашают с таким небывалым  по-
четом и любезностью, о каких саксы и не слыхивали с рокового  дня  битвы
при Гастингсе. Я отправлюсь туда немедленно, хотя бы для того, чтобы по-
казать гордым норманнам, как мало меня волнует участь сына, даром что он
победил сегодня их храбрейших воинов.
   - А я, - сказала леди Ровена, - туда не поеду, и, прошу вас,  остере-
гайтесь, потому что те качества, которые вы считаете  твердостью  и  му-
жеством, можно принять за жестокосердие.
   - Так оставайся же дома, неблагодарная! - отвечал Седрик. - Это у те-
бя жестокое сердце, если ты жертвуешь благом несчастного,  притесняемого
народа в угоду своему пустому и безответному чувству! Я найду  благород-
ного Ательстана и с ним отправлюсь на пир к принцу Джону Анжуйскому.
   И он поехал на этот пир, главные события которого  мы  описали  выше.
После возвращения из замка саксонские таны в  сопровождении  всей  своей
свиты сели на лошадей. Тут-то в суматохе отъезда беглый  Гурт  в  первый
раз и попался на глаза Седрику. Мы уже знаем, что благородный сакс возв-
ратился с пиршества отнюдь не в мягком настроении, и ему нужен  был  по-
вод, чтобы выместить на ком-нибудь свой гнев.
   - В кандалы его! В кандалы! - закричал он. - Освальд! Гундиберт! Под-
лые псы! Почему этого плута до сих пор не заковали?
   Не смея противоречить, товарищи Гурта связали его  ременным  поводом,
то есть первым, что попалось под руку. Гурт подчинился этому без  сопро-
тивления, но укоризненно взглянул на хозяина и только сказал:
   - Вот что значит любить вашу плоть и кровь больше своей собственной!
   - На коней - и вперед! - крикнул Седрик.
   - И давно пора, - сказал высокородный Ательстан. - Боюсь,  что,  если
мы не поторопимся, у достопочтенного аббата Вальтоффа испортятся все ку-
шанья, приготовленные к ужину.
   Однако путешественники ехали так быстро, что достигли монастыря  свя-
того Витольда прежде, чем произошла та  неприятность,  которой  опасался
Ательстан. Настоятель, родом из  старинной  саксонской  фамилии,  принял
знатных саксонских гостей с таким широким гостеприимством, что они  про-
сидели за ужином до поздней ночи - или вернее, до раннего утра. На  дру-
гой день они только после роскошного завтрака смогли покинуть кров свое-
го гостеприимного хозяина.
   В ту минуту, как кавалькада выезжала с монастырского двора, произошел
случай, несколько встревоживший саксов. Из всех народов, населявших в то
время Европу, ни один с таким вниманием не следил за приметами, как сак-
сы; большая часть всяких поверий, до сих пор живущих в нашем народе, бе-
рет начало от их суеверий. Норманны в то время были гораздо лучше  обра-
зованны, притом они были смесью весьма различных племен, с течением вре-
мени успевших освободиться от многих предрассудков, вынесенных их  пред-
ками из Скандинавии; они даже чванились тем, что не верят в приметы.
   В данном случае предсказание об угрожающей беде  исходило  от  такого
малопочтенного пророка, каким являлась огромная тощая черная собака, си-
девшая на дворе. Она подняла жалобный вой в ту минуту,  когда  передовые
всадники выехали из ворот, потом вдруг громко  залаяла  и,  бросаясь  из
стороны в сторону, очевидно намеревалась присоединиться к отъезжающим.
   - Не люблю я этой музыки, отец Седрик, - сказал Ательстан, называвший
его таким титулом в знак почтения.
   - И я тоже не люблю, дядюшка, - сказал Вамба. - Боюсь, как бы нам  не
пришлось заплатить волынщику.
   - По-моему, - сказал Ательстан, в памяти которого эль настоятеля  ос-
тавил благоприятное впечатление (ибо городок Бертон уже и тогда славился
приготовлением этого живительного напитка), - по-моему, лучше  бы  воро-
титься и погостить у аббата до обеда. Не следует трогаться в путь,  если
дорогу перешел монах, или перебежал заяц, или если завыла собака.  Лучше
переждать до тех пор, пока не минует следующая трапеза.
   - Пустяки! - сказал Седрик нетерпеливо. - Мы и так  потеряли  слишком
много времени. А собаку эту я знаю. Это пес моего беглого раба  Гурта  -
такой же бесполезный дармоед, как и его хозяин.
   С этими словами Седрик приподнялся на стременах  и  пустил  дротик  в
бедного Фангса - так как это действительно был Фанге, повсюду  сопровож-
давший своего хозяина и на свой лад выражавший теперь  свой  восторг  по
поводу того, что вновь обрел его. Дротик задел плечо собаки  и  едва  не
пригвоздил ее к земле. Бедный пес взвыл еще пуще  прежнего  и  опрометью
кинулся прочь с дороги разгневанного тана.
   У Гурта сердце облилось кровью при этом зрелище: Седрик  хотел  убить
его верного друга и помощника, и это задело его гораздо больше,  чем  то
жестокое наказание, которое он сам только что вынес. Он тщетно  старался
вытереть себе глаза и наконец сказал Вамбе, который, видя своего  госпо-
дина не в духе, счел более безопасным держаться подальше от него:
   - Сделай милость, пожалуйста, вытри мне глаза полой твоего плаща:  их
совсем разъела пыль, а ремни не дают поднять руки.
   Вамба оказал требуемую услугу, и некоторое  время  они  ехали  рядом.
Гурт все время угрюмо молчал. Наконец он не выдержал и отвел  свою  душу
такой речью.
   - Друг Вамба, - сказал он, - из всех дураков, находящихся в услужении
у Седрика, ты один только так ловок, что можешь угождать ему своей  глу-
постью. А потому ступай и скажи ему, что Гурт ни из любви, ни из  страха
не станет больше служить ему. Он может снять с меня голову, может отсте-
гать меня плетьми, может заковать в цепи, но я ему больше не слуга. Поди
скажи ему, что Гурт, сын Беовульфа, отказывается ему служить.
   - Хоть я и дурак, - отвечал Вамба, - но таких дурацких речей и не по-
думаю передавать ему. У Седрика за поясом еще довольно  осталось  дроти-
ков, и ты знаешь, что иной раз он очень метко попадает в цель.
   - А мне все равно, - сказал Гурт, - пускай хоть  сейчас  убьет  меня.
Вчера он оставил валяться в крови на арене Уилфреда, моего молодого  хо-
зяина, сегодня хотел убить у меня на глазах  единственную  живую  тварь,
которая ко мне привязана. Призываю в свидетели святого Эдмунда,  святого
Дунстана, святого Витольда, святого Эдуарда Исповедника  и  всех  святых
саксонского календаря (надо заметить, что Седрик никогда  не  произносил
имен тех святых, которые были не саксонского происхождения,  и  все  его
домочадцы также урезывали свои святцы), - я никогда ему этого не прощу!
   - А по-моему, - возразил Вамба, нередко выступавший в роли  миротвор-
ца, - Седрик вовсе не собирался вбивать Фангса, а хотел только  попугать
его. Ты заметил, что он привстал на стременах, чтобы пустить дротик  че-
рез голову собаки, но, на беду, Фанге в эту самую минуту подпрыгнул. Вот
он и получил эту царапину, которую я берусь залечить комочком дегтя.
   - Если бы так, - сказал Гурт, - если бы я мог так подумать!.. Да нет!
Я видел, как метко он целился, и слышал, как дротик зажужжал в  воздухе,
а потом, воткнувшись в землю, все еще дрожал, как будто с досады, что не
попал в цель. Так бросить можно только со злым смыслом. Нет, клянусь лю-
бимой свиньей святого Антония, не стану я ему служить!
   И возмущенный свинопас снова погрузился в мрачное молчание, из  кото-
рого шут не мог его вывести.
   Между тем Седрик и Ательстан, ехавшие впереди, беседовали о состоянии
страны, о несогласиях в королевской фамилии, о распрях  и  вражде  среди
норманских дворян; они обсуждали, возможно ли  во  время  приближавшейся
междоусобной войны избавиться от норманского ига или по крайней мере до-
биться большей национальной независимости. Говоря о подобных  предметах,
Седрик всегда воодушевлялся. Восстановление  независимости  саксов  было
кумиров его души, и этому кумиру он добровольно принес в жертву свое се-
мейное счастье и судьбу своего сына. Но для того чтобы осуществить  этот
великий переворот в пользу коренных англичан,  необходимо  было  объеди-
ниться и действовать под водительством вождя, и этот  вождь  должен  был
происходить из древнего королевского рода. Это требование выдвигали  те,
кому Седрик поверял свои тайные замыслы и надежды. Ательстан  удовлетво-
рял этому условию. Правда, он не отличался большим умом и не блистал ни-
какими талантами, однако у него была довольно  представительная  фигура,
он был не трус, искусен во всяких военных упражнениях и, казалось, охот-
но прислушивался к советам людей поумнее себя. Сверх того, было  извест-
но, что он человек щедрый, гостеприимный и добрый. Но каковы бы ни  были
достоинства Ательстана, многие из саксов склонны  были  признавать  пер-
венство за леди Ровеной. Она происходила от короля Альфреда, а  ее  отец
настолько прославился своей мудростью, отвагой и благородным нравом, что
память его высоко чтили все его соотечественники.
   Если бы Седрик захотел, ему  бы  ничего  не  стоило  стать  во  главе
третьей партии, не менее сильной, чем две другие. За Ательстана  и  леди
Ровену говорило их королевское происхождение, но он мог противопоставить
им свою храбрость, деятельный нрав, энергию  и,  главное,  ту  страстную
преданность делу, которая заставила земляков прозвать его Саксом.  А  по
рождению он сам был так знатен, что в этом смысле никому не уступал,  за
исключением Ательстана и своей питомицы. Но даже тень тщеславного  себя-
любия была чужда Седрику, и, вместо того  чтобы  еще  более  разъединить
свой и без того слабый народ созданием собственной партии, Седрик  стре-
мился устранить уже существовавши