м возобновил бы...
   Но в ту минуту, как, озадаченный отсутствием  Уилфреда,  он  выпустил
руку Ровены, она тотчас ускользнула из комнаты, находя,  вероятно,  свое
положение слишком затруднительным.
   - Ну, - сказал Ательстан, - из всех живущих на земле менее всего мож-
но полагаться на женщину, правда не считая монахов и аббатов. Ей-богу, я
думал, что она по крайности скажет мне спасибо да еще поцелует  придачу.
Эти могильные пелены, наверно, заколдованы; все бегут от меня как от чу-
мы... Обращаюсь теперь к вам, благородный король Ричард, и повторяю свою
клятву в верности, как подобает подданному.
   Но король тоже скрылся, и никто не знал, куда. Потом уже узнали,  что
он поспешно сошел во двор, позвал того еврея, с которым разговаривал Ай-
венго, и после минутной беседы с ним потребовал,  чтобы  ему  как  можно
скорее подали коня, сам вскочил в седло, заставил еврея сесть на  другую
лошадь и помчался с такой быстротой, что, по свидетельству Вамбы, старый
еврей наверняка сломит себе шею.
   - Клянусь святыми угодниками, - сказал Ательстан, - должно  быть,  за
время моего отсутствия Зернебок овладел замком. Я воротился в  могильном
саване, можно сказать - восстал из гроба, и с кем ни заговорю, тот исче-
зает, заслышав мой голос! Но лучше об этом не толковать. Что  ж,  друзья
мои, те из вас, которые остались тут, пойдемте в трапезный зал, поужина-
ем, пока еще кто-нибудь не исчез. Надеюсь, что на столе  всего  вдоволь,
как подобает на поминках саксонского дворянина знатного рода. Коли слиш-
ком замешкаемся - кто знает, не унесет ли черт наш ужин?
 
 
   Глава XLIII
 
   Пусть Моубрея грехи крестец сломают
   Его разгоряченному коню
   И на ристалище он упадет,
   Презренный трус!
   "Ричард II"
 
   Возвратимся теперь к стенам прецептории Темплстоу в час, когда крова-
вый жребий должен был решить, жить или умереть Ревекке. Вокруг стен было
очень людно и оживленно. Сюда, как  на  сельскую  ярмарку  или  храмовой
праздник, сбежались все окрестные жители.
   Желание посмотреть на кровь и смерть - явление не только того темного
и невежественного времени, хотя тогда народ привык к таким кровавым зре-
лищам, в которых один храбрец погибал от руки другого во время рыцарских
состязаний, поединков или смешанных турниров. И в наше, более просвещен-
ное время, при значительном смягчении нравов, зрелище  публичной  казни,
кулачный бой, уличная свалка или просто митинг радикалов  собирают  гро-
мадные толпы зевак, которые при этом нередко рискуют собственными боками
и, в сущности, вовсе не интересуются личностями героев дня, а только же-
лают посмотреть, как все обойдется, и  решить,  по  образному  выражению
возбужденных зрителей, который из героев кремень, а кто просто куча  на-
воза.
   Итак, взоры многочисленной толпы были обращены к воротам  прецептории
Темплстоу в надежде увидеть редкостную процессию.
   Еще больше народа окружало ристалище прецептории. То была гладкая по-
ляна, прилегавшая к стенам обители и тщательно выровненная для военных и
рыцарских упражнений членов ордена.
   Арена была расположена на мягком склоне покатого холма и была обнесе-
на прочным частоколом, а так как храмовники охотно  приглашали  желающих
полюбоваться их искусством и рыцарскими подвигами, то вокруг было  наст-
роено множество галерей и наставлено скамеек для зрителей.
   Для гроссмейстера в восточном конце ристалища был устроен трон, окру-
женный почетными сиденьями для прецепторов и рыцарей ордена. Над  троном
развевалось священное знамя храмовников, называвшееся Босеан, - это наз-
вание было эмблемой храмовников, и в то же время их боевым кличем.
   На противоположном конце ристалища стоял врытый в землю столб; вокруг
него лежали дрова, между которыми оставался проход в  роковой  круг  для
жертвы, предназначенной к сожжению. К столбу были привинчены цепи, кото-
рыми должны были ее привязать. Возле этого  ужасного  сооружения  стояло
четверо чернокожих невольников. Их черные лица, в те времена  малознако-
мые английскому населению, наводили ужас на толпу, смотревшую на них как
на чертей, собравшихся исполнять свое дьявольское дело.
   Невольники стояли недвижно, лишь изредка поправляя  или  перекладывая
хворост, по указанию слуги, игравшего роль их начальника. Они не глядели
на народ, как будто не замечая его присутствия, и вообще ни  на  что  не
обращали внимания - только выполняли свои страшные  обязанности.  Когда,
разговаривая друг с другом, они растягивали толстые губы и обнажали  бе-
лые зубы, как бы усмехаясь, казалось, будто им весело при мысли о предс-
тоящей трагедии; перепуганные зрители начинали верить, что это и есть те
самые бесы, с которыми водилась колдунья, а вот теперь ей вышел срок,  и
они станут ее поджаривать.
   В толпе перешептывались, рассказывая друг другу о том, что за послед-
нее смутное время успел натворить сатана, и при этом, конечно, не преми-
нули приписать ему всякие были и небылицы.
   - Слыхали вы, дядюшка Деннет, - говорил один крестьянин другому,  по-
жилому человеку, - слыхали вы, что черт унес знатного саксонского  тана,
Ательстана из Конингсбурга?
   - Знаю. Но ведь он сам же и принес его назад, по милости божьей и мо-
литвами святого Дунстана.
   - Как так? - спросил молодцеватый юноша в зеленом кафтане  с  золотым
шитьем. За ним шел коренастый подросток с арфой за плечами, что указыва-
ло на их профессию. Менестрель казался не простого звания: на  нем  была
богато вышитая нижняя куртка, а на шее висела серебряная цепь  с  ключом
для натягивания струн на арфе. На правом рукаве, повыше локтя, была  се-
ребряная пластинка, но вместо обычного изображения герба того барона,  к
домашней челяди которого принадлежал менестрель, на пластинке было  выг-
равировано одно только слово: "Шервуд".
   - О чем вы тут толкуете? - спросил молодцеватый менестрель,  вмешива-
ясь в беседу крестьян. - Я пришел сюда искать тему для песни,  но,  кля-
нусь святой девой, вместо одной напал, кажется, на две.
   - Достоверно известно, - сказал пожилой крестьянин, - что после того,
как четыре недели Ательстан Конингсбургский был мертв...
   - Это выдумка, - прервал его менестрель, - я сам видел  его  живым  и
здоровым на турнире в Ашби де ла Зуш.
   - Ну нет, он умер, это верно, - сказал молодой крестьянин, - или  его
утащили из здешнего мира. Я сам слышал, как монахи в обители святого Эд-
мунда пели по нем панихиду. А в Конингсбурге были богатые поминки. Я бы-
ло хотел туда сходить, да Мейбл Перкинс...
   - Да, да, умер Ательстан, - сказал старик, покачивая головой, - и та-
кая это жалость, потому что немного уже  остается  старинной  саксонской
крови...
   - Да что же случилось, господа  честные?  Расскажите,  пожалуйста,  -
прервал менестрель довольно нетерпеливо.
   - Да, да, расскажите, как было дело, - вступился дюжий монах,  стояв-
ший возле них, опершись на толстую палку, более похожую на  дубину,  чем
на посох богомольца, и, вероятно, исполнявшую обе должности,  смотря  по
надобности. - Да рассказывай покороче, - прибавил он, - потому что  вре-
мени остается немного.
   - Изволите видеть, преподобный отец, - сказал старый Деннет, - к  по-
номарю в обители святого Эдмунда пришел в гости один пьяный поп...
   - Я и слушать не хочу, что бывают на свете такие животные, как пьяные
попы, - возразил на это монах, - а если и бывают, то негоже, чтобы миря-
нин так отзывался о духовном лице! Соблюдай приличия, друг мой, и скажи,
что святой человек был погружен в размышления, а от этого нередко  быва-
ет, что голова кружится и ноги дрожат, словно желудок переполнен молодым
вином. Я на себе испытал такое состояние.
   - Ну ладно, - отвечал Деннет. - Так вот, к пономарю у святого Эдмунда
пришел в гости святой брат. Монах этот так себе, забулдыга: из всей  ди-
чи, что пропадает в лесу, половина  убита  его  руками,  звон  оловянной
кружки для него куда приятнее церковного колокола, а один ломоть ветчины
ему милее десяти листов его требника. Однако ж он  славный  парень,  ве-
сельчак, мастер и на дубинках подраться, и из лука стрелять, и поплясать
- не хуже любого молодца в Йоркшире.
   - Последние твои слова, Деннет, - сказал менестрель,  -  спасли  тебе
пару ребер.
   - Полно, я не боюсь его, - сказал Деннет. - Конечно, я Теперь немного
состарился и не так уже поворотлив, как прежде. А посмотрел бы  ты,  как
я, бывало, дрался на ярмарке в Донкастере.
   - Историю-то расскажите мне, историю! - снова пристал менестрель.
   - Вся история в том и заключается,  что  Ательстана  Конингсбургского
похоронили в обители святого Эдмунда.
   - Это ложь, а попросту - брехня, - сказал  монах.  -  Я  собственными
глазами видел, как его понесли в замок Конингсбург.
   - Ну, так сами и рассказывайте, коли так! - сказал Деннет, раздосадо-
ванный тем, что его непрестанно прерывают.  Его  товарищу  и  менестрелю
стоило немалого труда уговорить старика продолжать  свое  повествование.
Наконец он сказал:
   - И вот эти двое трезвых монахов, раз его преподобие  непременно  хо-
чет, чтобы они были трезвыми, добрую половину летнего дня пили себе доб-
рый эль, и вино, и всякую всячину, как вдруг  услышали  протяжный  стон,
потом  звяканье  цепей,  потом  на  пороге  комнаты  появился   покойный
Ательстан, да и говорит: "А, нерадивые пастыри!.."
   - Вздор! - поспешно перебил монах. - Он ни одного слова не сказал!
   - Вот как! - сказал менестрель, отводя монаха прочь от крестьян. -  У
тебя опять новое приключение, брат Тук.
   - Тебе я скажу, Аллен из  Лощины,  -  сказал  отшельник.  -  Я  видел
Ательстана так же ясно, как живой может видеть живого. И саван на нем, и
такой тяжелый запах, как из могилы. Бочка вина не смоет этого из памяти!
   - А еще что скажешь? - сказал менестрель. - Смеешься ты надо мной!
   - Хочешь - верь, хочешь - не верь, - продолжал монах, - я его  хватил
дубиной так, что от моего удара и бык свалился бы, а дубина прошла через
него, как сквозь столб дыма.
   - Клянусь святым Губертом, - сказал менестрель, - это презанятная ис-
тория и стоит того, чтобы переложить ее в стихи на мотив старинной песни
"Приключилась с монахом превеликая беда..."
   - Ладно, смейся, коли тебе охота, - отвечал Тук. - Только такую песнь
я петь не стану. Пусть лучше привидение или сам черт утащит меня с собой
в преисподнюю, если запою. Нет, нет! Я тут  же  решил  потрудиться  ради
спасения души - подсобить сжечь колдунью, подраться за правое  дело  или
сделать еще что-нибудь угодное богу. Затем и пришел сюда.
   Внезапно удар большого колокола церкви святого Михаила  в  Темплстоу,
старинного здания, возвышавшегося среди поселка на некотором  расстоянии
от прецептории, прервал их беседу. Один за другим редкие и зловещие уда-
ры колокола раскатывались отдаленным эхом и наполняли воздух звуками же-
лезного надгробного плача. Унылый звон,  возвещавший  начало  церемонии,
заставил содрогнуться сердца присутствующих; все взоры обратились к сте-
нам прецептории в ожидании выхода гроссмейстера и преступницы.
   Наконец подъемный мост опустился, ворота распахнулись, и выехали сна-
чала рыцарь со знаменем ордена, предшествуемый шестью трубачами, за ними
прецепторы, по два в ряд, потом гроссмейстер верхом на великолепной  ло-
шади в самом простом убранстве, за ним Бриан де Буагильбер  в  блестящих
боевых доспехах, но без копья, щита и меча, которые несли за ним  оруже-
носцы. Лицо его, отчасти скрытое длинным пером, спускавшимся с  его  ша-
почки, отражало жестокую внутреннюю борьбу гордости с  нерешительностью.
Он был бледен как смерть, словно не спал несколько ночей  сряду.  Однако
он управлял нетерпеливым конем привычной  рукой  искусного  наездника  и
лучшего бойца ордена храмовников. Осанка его  была  величава  и  повели-
тельна, но, вглядываясь пристальнее в выражение его мрачного лица,  люди
читали на нем нечто такое, что заставляло их отворачиваться.
   По обеим сторонам его ехали Конрад Монт-Фитчет и Альберт  Мальвуазен,
исполнявшие роль поручителей боевого рыцаря. Они были  в  длинных  белых
одеждах, которые члены ордена носили в мирное время. За ними ехали  дру-
гие рыцари Храма и длинная вереница оруженосцев и пажей, одетых  в  чер-
ное; это были послушники, добивавшиеся чести посвящения в рыцари ордена.
За ними шел отряд пешей стражи, также в черных  одеждах,  а  в  середине
виднелась бледная фигура подсудимой, тихими, но твердыми  шагами  подви-
гавшейся к месту, где должна была решиться ее судьба.
   С нее сняли все украшения, опасаясь, что среди них могут быть  амуле-
ты, которыми, как тогда считалось, сатана снабжает  свою  жертву,  чтобы
помешать ей покаяться даже на пытке. Вместо ярких  восточных  тканей  на
ней была белая одежда из самого грубого полотна. Но на ее лице  запечат-
лелось трогательное выражение смелости и покорности  судьбе,  и  даже  в
этой одежде, без всяких украшений, кроме распущенных длинных черных  во-
лос, она внушала всем такое сострадание, что никто не мог без слез смот-
реть на нее. Даже самые закоснелые ханжи жалели,  что  такое  прекрасное
создание превращено в сосуд злобы и стало преданной рабой сатаны.
   Вслед за жертвой шла толпа низших чинов, служителей прецептории.  Они
двигались в строгом порядке, сложа руки на груди и потупив глаза в  зем-
лю.
   Процессия медленно поднялась на отлогий пригорок, на вершине которого
расположено было ристалище, проникла внутрь  ограды,  обошла  ее  кругом
справа налево и, достигнув снова тех же ворот, остановилась.  Тут  прои-
зошла небольшая задержка, так как гроссмейстер и все остальные всадники,
кроме Буагильбера и его поручителей, сошли с коней,  которых  немедленно
увели за ограду состоявшие при рыцарях конюхи и оруженосцы.
   Несчастную Ревекку подвели к черному  стулу,  поставленному  рядом  с
костром. При первом взгляде на страшное место казни,  такой  же  ужасной
для воображения, как и мучительной для  тела,  она  вздрогнула,  закрыла
глаза и, вероятно, молилась про себя, судя по тому, что губы ее  шевели-
лись; но она ничего не произносила вслух. Через минуту она открыла  гла-
за, пристально посмотрела на костер, как бы желая мысленно  освоиться  с
предстоящей участью, потом медленно отвела свой взор.
   Между тем гроссмейстер занял свое место, и, когда все рыцари располо-
жились вокруг него и за его спиной в  строгом  соответствии  со  званием
каждого из них, раздались громкие и протяжные звуки труб,  возвестившие,
что суд собрался и приступает к действиям.
   Мальвуазен в качестве поручителя за Буагильбера выступил вперед и по-
ложил к ногам гроссмейстера перчатку еврейки, служившую залогом предсто-
ящей битвы.
   - Доблестный государь и преподобный отец, - сказал Мальвуазен, -  вот
стоит добрый рыцарь Бриан де Буагильбер, прецептор  ордена  храмовников,
который, приняв залог поединка, ныне положенный мною у ног вашего препо-
добия, тем самым обязался исполнить долг чести  в  состязании  нынешнего
дня для подтверждения того, что сия еврейская девица, по имени  Ревекка,
по справедливости заслуживает осуждения на смертную казнь за  колдовство
капитулом сего святейшего ордена Сионского Храма. И вот здесь стоит этот
рыцарь, готовый честно и  благородно  сразиться,  если  ваше  преподобие
изъявит на то свое высокочтимое и мудрое согласие.
   - А присягал ли он в том, что будет биться за честное и правое  дело?
- спросил гроссмейстер. - Подайте сюда распятие и аналой.
   - Государь и высокопреподобный отец, - с готовностью отвечал Мальвуа-
зен, - брат наш, здесь стоящий, принес уже клятву в правоте своего обви-
нения в присутствии храброго рыцаря Конрада Монт-Фитчета. Здесь же  при-
сягать ему не подобает, принимая во  внимание,  что  противница  его  не
христианка и, следовательно, не может принести присягу.
   Это  объяснение  показалось  удовлетворительным,  к  великой  радости
Мальвуазена: хитрец заранее предвидел, как трудно и, пожалуй,  даже  не-
возможно будет уговорить Бриана де Буагильбера публично произнести такую
клятву, а потому придумал отговорку, чтобы избавить его от этого.
   Выслушав объяснения Альберта Мальвуазена, гроссмейстер  приказал  ге-
рольду выступить вперед и выполнить свою  обязанность.  Снова  зазвучали
трубы, и герольд, выйдя на арену, воскликнул громким голосом:
   - Слушайте! Слушайте! Слушайте! Вот храбрый рыцарь сэр Бриан де  Буа-
гильбер, готовый сразиться со всяким свободнорожденным рыцарем,  который
захочет выступить на защиту еврейки Ревекки, вследствие  дарованного  ей
права выставить за себя бойца на поединке. Таковому ее заступнику препо-
добный и доблестный владыка гроссмейстер, здесь присутствующий, дозволя-
ет биться на равных правах, предоставляя ему одинаковые условия в  отно-
шении места, направления солнца и ветра и всего прочего, до сего доброго
поединка относящегося.
   Опять зазвучали трубы, и затем наступила тишина,  длившаяся  довольно
долго.
   - Никто не желает выступить защитником? - сказал гроссмейстер. -  Ге-
рольд, ступай к подсудимой и спроси ее, ожидает ли она кого-нибудь,  кто
захочет биться за нее в настоящем деле.
   Герольд пошел к месту, где сидела Ревекка. В ту же минуту  Буагильбер
внезапно повернул свою лошадь и, невзирая на все попытки  Мальвуазена  и
Монт-Фитчета удержать его, поскакал на другой конец ристалища и очутился
перед Ревеккой одновременно с герольдом.
   - Правильно ли это и  допускается  ли  уставами  поединка?  -  сказал
Мальвуазен, обращаясь к гроссмейстеру.
   - Да, Альберт Мальвуазен, допускается, - отвечал Бомануар,  -  ибо  в
настоящем случае мы взываем к суду божьему и  не  должны  препятствовать
сторонам сноситься между собою, дабы не помешать торжеству правды.
   Тем временем герольд говорил Ревекке следующее:
   - Девица, благородный и  преподобный  владыка  гроссмейстер  приказал
спросить: есть ли у тебя заступник, желающий сразиться  в  сей  день  от
твоего имени, или ты признаешь себя справедливо осужденной на казнь?
   - Скажите гроссмейстеру, - отвечала Ревекка, -  что  я  настаиваю  на
своей невиновности, не признаю, что я заслуживаю осуждения,  и  не  хочу
сама быть повинна в пролитии собственной крови. Скажите ему, что я  тре-
бую отсрочки, насколько то допускается его законами, и подожду, не  пош-
лет ли мне заступника милосердный бог, к  которому  взываю  в  час  моей
крайней скорби. Но если по прошествии назначенного срока  не  будет  мне
защитника, то да свершится святая воля божия!
   Герольд воротился к гроссмейстеру и передал ответ Ревекки.
   - Сохрани боже, - сказал Лука Бомануар, - чтобы кто-нибудь мог  пожа-
ловаться на нашу несправедливость, будь то еврей или язычник!  Пока  ве-
черние тени не протянутся с запада на восток, мы подождем, не явится  ли
заступник этой несчастной женщины. Когда же солнце будет клониться к за-
кату, пусть она готовится к смерти.
   Герольд сообщил Ревекке эти слова гроссмейстера. Она покорно  кивнула
головой, сложила руки на груди и подняла глаза к небу, как будто  искала
там помощи, на которую едва ли могла рассчитывать на земле. В эту страш-
ную минуту она услышала голос Буагильбера. Он говорил  шепотом,  но  она
вздрогнула, и его речь вызвала в ней гораздо большую тревогу, чем  слова
герольда.
   - Ревекка, - сказал храмовник, - ты слышишь меня?
   - Мне до тебя нет дела, жестокосердный, - отвечала несчастная  девуш-
ка.
   - Да, но ты понимаешь, что я говорю? - продолжал храмовник. -  Я  сам
пугаюсь звуков своего голоса и не вполне понимаю, где мы находимся и для
какой цели очутились здесь. Эта ограда, ристалище, стул, на  котором  ты
сидишь, эти вязанки хвороста... Я знаю, для чего все это, но не могу се-
бе представить, что это действительность, а не страшное видение. Оно на-
полняет ум чудовищными образами, но рассудок не допускает их  возможнос-
ти.
   - Мой рассудок и все мои чувства, - сказала Ревекка, - убеждают меня,
что этот костер предназначен для сожжения моего тела и открывает мне му-
чительный, но короткий переход в