гса, а стадо предоставь его судьбе. Не все  ли
равно, повстречаются ли твои свиньи с отрядом солдат, или с шайкой  раз-
бойников, или со странствующими богомольцами! Ведь  к  утру  свиньи  все
равно превратятся в норманнов, и притом к твоему  же  собственному  удо-
вольствию и облегчению.
   - Как же так - свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся
в норманнов? - спросил Гурт. - Ну-ка, объясни. Голова у меня тупая, а на
уме одна досада и злость. Мне не до загадок.
   - Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? -  спросил
Вамба.
   - Свиньи, дурак, свиньи, - отвечал пастух. - Это всякому  дураку  из-
вестно.
   - Правильно, "суайн" -  саксонское  слово.  А  вот  как  ты  назовешь
свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части,  и  повешена
за ноги, как изменник?
   - Порк, - отвечал свинопас.
   - Очень рад, что и это известно всякому дураку, - заметил Вамба. -  А
"порк", кажется, нормано-французское слово. Значит, пока свинья  жива  и
за ней смотрит саксонский раб, то зовут ее по-саксонски; но  она  стано-
вится норманном и ее называют "порк", как только она попадает в  господ-
кий замок и является на пир знатных особ. Что ты об этом  думаешь,  друг
мой Гурт?
   - Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как  эта  правда
попала в твою дурацкую башку.
   - А ты послушай, что я тебе скажу еще, - продолжал Вамба в том же ду-
хе. - Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие ра-
бы, как ты, он носит свою саксонскую кличку "оке", когда же он  оказыва-
ется перед знатным господином, чтобы тот  его  отведал,  бык  становится
пылким и любезным французским рыцарем Биф. Таким же образом и теленок  -
"каф" - делается мосье де Во: пока за ним нужно присматривать - он сакс,
но когда он нужен для наслаждения - ему дают норманское имя.
   - Клянусь святым Дунстаном, - отвечал Гурт,  -  ты  говоришь  правду,
хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не
отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на
наши плечи. Что повкусней да пожирнее, то к их столу; женщин  покрасивее
- на их ложе; лучшие и храбрейшие из нас должны служить  в  войсках  под
началом чужеземцев и устилать своими костями дальние страны, а здесь ма-
ло кто остается, да и у тех нет ни сил, ни желания  защищать  несчастных
саксов. Дай бог здоровья нашему хозяину Седрику за то, что он постоял за
нас, как подобает мужественному воину; только вот на днях прибудет в на-
шу сторону Реджинальд Фрон де Беф, тогда и увидим, чего стоят все хлопо-
ты Седрика... Сюда, сюда! - крикнул он вдруг, снова  возвышая  голос.  -
Вот так, хорошенько их. Фанге! Молодец, всех собрал в кучу.
   - Гурт, - сказал шут, - по всему видно, что ты считаешь меня дураком,
иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку. Ведь стоит мне намекнуть
Реджинальду Фрон де Бефу или Филиппу де Мальвуазену, что ты ругаешь нор-
маннов, вмиг тебя вздернут на одно из этих деревьев. Вот  и  будешь  ка-
чаться для острастки всем, кто вздумает поносить знатных господ.
   - Пес! Неужели ты способен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на  та-
кие слова! - воскликнул Гурт.
   - Выдать тебя? Нет, - сказал шут, - так поступают умные люди, где  уж
мне, дураку... Но тише... Кто это к нам едет? -  прервал  он  сам  себя,
прислушиваясь  к  конскому  топоту,  который  раздавался  уже   довольно
явственно.
   - А тебе не все равно, кто там едет? -  спросил  Гурт,  успевший  тем
временем собрать все свое стадо и гнавший его вдоль одной  из  сумрачных
просек.
   - Нет, я должен увидеть этих всадников,  -  отвечал  Вамба.  -  Может
быть, они едут из волшебного царства с поручением от короля Обсрона...
   - Замолчи! - перебил его свинопас. - Охота  тебе  говорить  об  этом,
когда тут под боком страшная гроза с громом и молнией.  Послушай,  какие
раскаты. А дождь-то! Я в жизни не видывал летом таких крупных и отвесных
капель. Посмотри, ветра нет, а дубы трещат и стонут, как в бурю.  Помол-
чи-ка лучше, да поспешим домой, прежде чем  налетит  гроза!  Ночь  будет
страшной.
   Вамба, по-видимому, постиг всю силу этих доводов и последовал за сво-
им товарищем, который взял длинный посох, лежавший возле него на  траве,
и пустился в путь. Этот новейший Эвмей торопливо шел к опушке леса, под-
гоняя с помощью Фангса пронзительно хрюкающее стадо.
 
 
   Глава II
 
   Монах был монастырский ревизор,
   Наездник страстный, он любил охоту
   И богомолье - только не работу,
   И хоть таких аббатов и корят,
   Но превосходный был бы он аббат:
   Его конюшню вся округа знала,
   Его уздечка пряжками бренчала,
   Как колокольчики часовни той,
   Доход с которой тратил он, как свой. [7]
   Чосер
 
   Конский топот все приближался, и, несмотря на увещевания и брань сво-
его спутника, Вамба, которому не терпелось поскорее  увидеть  всадников,
то и дело останавливался под разными предлогами: то рвал с высокого кус-
та незрелые орехи, то заглядывался под проходившую мимо деревенскую  де-
вицу, и поэтому всадники довольно скоро настигли их.
   Кавалькада состояла из десяти человек; двое, ехавшие  впереди,  были,
по-видимому, важные особы, а остальные - их слуги. Сословие и звание од-
ной из этих особ нетрудно было установить: это было, несомненно,  духов-
ное лицо высокого ранга. На нем была одежда  монахафранцисканца,  сшитая
из прекрасной материи, что противоречило уставу этого ордена; плащ с ка-
пюшоном из самого лучшего фламандского сукна, ниспадая красивыми широки-
ми складками, облекал его статную, хотя и немного полную фигуру.
   Его лицо так же мало говорило о смирении, как и одежда - о  презрении
к мирской роскоши. Черты его лица были бы  приятны,  если  бы  глаза  не
блестели из-под нависших век тем лукавым эпикурейским огоньком,  который
изобличает осторожного сластолюбца. Впрочем, его профессия  и  положение
приучили его так владеть собой, что при желании он  мог  придать  своему
лицу торжественность, хотя от природы оно выражало благодушие и  снисхо-
дительность. Вопреки монастырскому уставу, равно как  и  эдиктам  пап  и
церковных соборов, одежда его была роскошна: рукава плаща у  этого  цер-
ковного сановника были подбиты и оторочены дорогим мехом, а мантия  зас-
тегивалась золотой пряжкой, и вся орденская одежда была столь  изысканна
и нарядна, как в наши дни платья красавиц квакерской секты: они сохраня-
ют положенные им фасоны и цвета, но выбором материалов и  их  сочетанием
умеют придать своему туалету кокетливость, свойственную светскому  тщес-
лавию.
   Почтенный прелат ехал верхом на сытом, шедшем  иноходью  муле,  сбруя
которого была богато украшена, а уздечка, по тогдашней моде, увешана се-
ребряными колокольчиками. В посадке прелата не было  заметно  монашеской
неуклюжести - напротив, она отличалась грацией и  уверенностью  хорошего
наездника. Казалось, что как ни приятна была спокойная иноходь мула, как
ни роскошно его убранство, все же щеголеватый  монах  пользовался  таким
скромным средством передвижения только для переездов по большой  дороге.
Один из служителей-мирян, составлявших его свиту, вел в  поводу  превос-
ходного испанского жеребца, на котором  монах  выезжал  в  торжественных
случаях. В те времена купцы с величайшим для себя риском и  бесконечными
затруднениями вывозили из Андалузии таких лошадей, бывших в моде у бога-
тых и знатных вельмож. Седло и сбруя на этом великолепном коне были пок-
рыты длинной попоной, спускавшейся почти до самой земли и расшитой изоб-
ражениями крестов и иных церковных эмблем. Другой служитель вел в поводу
вьючного мула, нагруженного, вероятно, поклажей настоятеля; двое монахов
того же ордена, но низших степеней, ехали  позади  всех,  пересмеиваясь,
оживленно разговаривая и не обращая никакого внимания на остальных всад-
ников.
   Спутником духовной особы был человек высокого  роста,  старше  сорока
лет,  худощавый,  сильный  и  мускулистый.   Его   атлетическая   фигура
вследствие постоянных упражнений, казалось, состояла  из  одних  костей,
мускуле" и сухожилий; видно было, что он перенес множество тяжелых испы-
таний и готов перенести еще столько же. На нем была красная шапка с  ме-
ховой опушкой из тех, что французы зовут mortier за сходство ее формы со
ступкой, перевернутой вверх дном. На лице его  ясно  выражалось  желание
вызвать в каждом встречном чувство боязливого почтения и  страха.  Очень
выразительное, нервное лицо его с крупными и резкими чертами, загоревшее
под лучами тропического солнца до негритянской черноты, в спокойные  ми-
нуты казалось как бы задремавшим после взрыва бурных страстей, но надув-
шиеся жилы на лбу и подергивание верхней губы показывали, что буря  каж-
дую минуту может снова разразиться. Во взгляде его смелых, темных,  про-
ницательных глаз можно было прочесть целую историю об испытанных и прео-
доленных опасностях. У него был такой вид, точно  ему  хотелось  вызвать
сопротивление своим желаниям - только для того, чтобы смести  противника
с дороги, проявив свою волю и мужество. Глубокий шрам над бровями прида-
вал еще большую суровость его лицу и зловещее  выражение  одному  глазу,
который был слегка задет тем же ударом и немного косил.
   Этот всадник, так же как и его спутник, был одет в длинный монашеский
плащ, но красный цвет этого плаща показывал, что всадник не  принадлежит
ни к одному из четырех главных монашеских орденов. На правом  плече  был
нашит белый суконный крест особой формы. Под плащом виднелась  несовмес-
тимая с монашеским саном кольчуга с рукавами и перчатками из мелких  ме-
таллических колец; она была сделана чрезвычайно искусно и так же  плотно
и упруго прилегала к телу, как наши фуфайки, связанные из мягкой шерсти.
Насколько позволяли видеть складки плаща, его бедра  защищала  такая  же
кольчуга; колени были покрыты тонкими стальными пластинками,  а  икры  -
металлическими кольчужными чулками. За поясом был заткнут большой  обою-
доострый кинжал - единственное бывшее при нем оружие.
   Ехал он верхом на крепкой дорожной лошади, очевидно для  того,  чтобы
поберечь силы своего благородного боевого коня, которого один из  оруже-
носцев вел позади. На коне было полное боевое вооружение; с одной сторо-
ны седла висел короткий бердыш с богатой дамасской насечкой, с другой  -
украшенный перьями шлем хозяина, его колпак из кольчуги и длинный  обою-
доострый меч. Другой оруженосец вез, подняв вверх, копье своего хозяина;
на острие копья развевался небольшой флаг с изображением такого же крес-
та, какой был нашит на плаще. Тот же оруженосец держал  небольшой  треу-
гольный щит, широкий вверху, чтобы прикрывать всю грудь, а книзу  заост-
ренный. Щит был в чехле из красного сукна, а поэтому нельзя было увидеть
начертанный на нем девиз.
   Вслед за этими двумя оруженосцами ехали еще двое слуг;  темные  лица,
белые тюрбаны и особый покрой одежды изобличали в них уроженцев Востока.
Вообще в наружности этого воина и его свиты было что-то дикое и чужезем-
ное. Одежда его оруженосцев блистала роскошью,  восточные  слуги  носили
серебряные обручи на шеях и браслеты на полуобнаженных смуглых  руках  и
ногах. Их одежда из шелка, расшитая узорами, указывала  на  знатность  и
богатство их господина и составляла в то  же  время  резкий  контраст  с
простотой его собственной военной одежды.  Они  были  вооружены  кривыми
саблями с золотой насечкой на рукоятках и ножнах и  турецкими  кинжалами
еще более тонкой работы. У каждого торчал при седле пучок дротиков  фута
в четыре длиною, с острыми стальными наконечниками. Этот род оружия  был
в большом употреблении у сарацин и поныне еще находит себе применение  в
военной игре, любимой восточными народами и называемой "эль-джерид". Ло-
шади, на которых ехали слуги, были арабской породы; сухощавые, легкие, с
упругим шагом, тонкогривые, они ничем не напоминали тех тяжелых и  круп-
ных жеребцов, которых разводили в Нормандии и Фландрии для воинов в пол-
ном боевом вооружении. Рядом с этим громадными животными арабские лошади
казались изящной, легкой тенью.
   - Необычный вид этой кавалькады возбудил любопытство не только Вамбы,
но и его менее легкомысленного товарища. В монахе он тотчас узнал приора
аббатства Жорво, известного по всей округе за большого  любителя  охоты,
веселых пирушек, а также, если верить молве, и других мирских утех,  еще
менее совместимых с монашескими обетами.
   Но в те времена не слишком строго относились к  поведению  монахов  и
священников, так что приор Эймер пользовался доброй славой среди соседей
своего аббатства. Его веселый и вольный нрав и постоянная готовность да-
ровать отпущение мелких прегрешений делали  его  любимцем  всех  местных
дворян, титулованных и нетитулованных, со многими из которых  он  был  в
родстве, так как принадлежал к именитой норманской фамилии. Дамы в  осо-
бенности были расположены относиться без излишней суровости к  поведению
человека, который не только являлся неизменным  поклонником  прекрасного
пола, но и отличался умением прогонять смертельную скуку, слишком  часто
одолевавшую их в старинных покоях феодальных замков. Настоятель с  азар-
том увлекался охотой, у него были лучшие соколы и борзые во всей  север-
ной округе, этим видом спорта он завоевал симпатии дворянской  молодежи;
с людьми почтенного возраста он разыгрывал другую роль, что отлично  ему
удавалось, когда это было нужно.  Его  поверхностная  начитанность  была
достаточно велика, чтобы внушать окружающим невеждам почтение к его уче-
ности, а важная осанка и возвышенные рассуждения об авторитете церкви  и
духовенства поддерживали мнение о его святости. Даже простой народ,  ко-
торый всех строже судит поведение высших сословий,  относился  снисходи-
тельно к легкомыслию приора Эймера. Дело в  том,  что  Эймер  был  очень
щедр, а за  милосердие,  как  известно,  отпускается  множество  грехов.
Большая часть монастырских доходов находилась в его полном распоряжении.
Это давало ему возможность не только много тратить на свои прихоти, но и
оказывать щедрую помощь соседним крестьянам. Если и случалось приору Эй-
меру с излишней пылкостью скакать на охоте или чересчур засиживаться  на
пиру, если кому-нибудь приходилось видеть, как на рассвете он пробирает-
ся через боковую калитку в стене  своего  аббатства,  возвращаясь  домой
после свидания, продолжавшегося целую ночь, люди только пожимали плечами
и примирялись с такими проступками настоятеля, вспоминая, что точно  так
же грешили и многие из его собратий, не искупая своих  грехов  теми  ка-
чествами, какими отличался этот монах. Словом, приор Эймер был очень хо-
рошо известен и нашим саксам. Они неуклюже поклонились  ему  и  получили
его благословение: "Benedicite, mes filz". [8]
   Но диковинная внешность спутника Эймера и его свиты поразила  вообра-
жение свинопаса и Вамбы так, что они не слыхали вопроса настоятеля, ког-
да он осведомился, не знают ли они, где можно было  бы  остановиться  на
ночлег. Особенно удивила их полумонашеская-полувоенная одежда загорелого
иностранца и странный наряд и невиданное вооружение его восточных  слуг.
Очень вероятно также, что для слуха саксонских  крестьян  неприятен  был
язык, на котором было им преподано благословение и  задан  вопрос,  хотя
они и понимали, что это значит.
   - Я вас спрашиваю, дети мои, - повторил настоятель, возвысив голос  и
перейдя на тот диалект, на котором объяснялись между  собой  норманны  и
саксы, - нет ли по соседству доброго человека, который из любви к богу и
по усердию к святой нашей матери-церкви оказал бы на нынешнюю ночь  гос-
теприимство и подкрепил бы силы двух смиреннейших  ее  служителей  и  их
спутников? - Несмотря на внешнюю скромность этих слов, он произнес их  с
большой важностью.
   "Двое смиреннейших служителей матери-церкви! Хотел  бы  я  поглядеть,
какие же у нее бывают дворецкие, кравчие и иные старшие слуги", -  поду-
мал про себя Вамба, однако же, хотя и слыл дураком, остерегся произнести
свою мысль вслух.
   Сделав мысленно такое примечание к речи приора, он поднял глаза и от-
ветил:
   - Если преподобным отцам угодны сытные трапезы и мягкие постели, то в
нескольких милях отсюда находится Бринксвортское аббатство, где  им,  по
их сану, окажут самый почетный прием; если же  они  предпочтут  провести
вечер в покаянии, то вон та лесная тропинка доведет  их  прямехонько  до
пустынной хижины в урочище Копменхерст, где благочестивый отшельник при-
ютит их под своей крышей и разделит с ними вечерние молитвы.
   Но приор отрицательно покачал головой, выслушав оба предложения.
   - Мой добрый друг, - сказал он, - если бы звон  твоих  бубенчиков  не
помутил твоего разума, ты бы знал, что  Clericus  clericum  non  decimal
[9], то есть у нас, духовных лиц, не принято просить гостеприимства друг
у друга, и мы обращаемся за этим к мирянам, чтобы дать им лишний  случай
послужить богу, оказывая, помощь его служителям.
   - Я всего лишь осел, - отвечал Вамба, - и даже имею честь носить  та-
кие же колокольчики, как и мул вашего преподобия. Однако  мне  казалось,
что доброта матери-церкви и ее служителей проявляется, как и у всех про-
чих людей, прежде всего к своей семье.
   - Перестань грубить, нахал! - крикнул вооруженный всадник, сурово пе-
ребивая болтовню шута. - И укажи нам, если знаешь, дорогу к замку... Как
вы назвали этого франклина, приор Эймер?
   - Седрик, - отвечал приор, - Седрик Сакс... Скажи мне, приятель,  да-
леко ли мы от его жилья и можешь ли ты показать нам дорогу?
   - Найти дорогу будет трудновато, - отвечал Гурт, в первый раз вступая
в беседу. - Притом у Седрика в доме рано ложатся спать.
   - Ну, не мели пустяков! - сказал воин. - Могут и встать,  чтобы  при-
нять таких путников, как мы. Нам не пристало унижаться и просить гостеп-
риимства там, где мы вправе его требовать.
   - Уж не знаю, - угрюмо сказал Гурт, - хорошо ли я сделаю, если  укажу
дорогу к дому моего господина таким людям, которые хотят  требовать  то,
что другие рады получить из милости.
   - Ты вздумал еще спорить со мной, раб! - воскликнул воин.
   С этими словами он пришпорил свою лошадь, заставил ее круто повернуть
и поднял хлыст, собираясь наказать дерзкого простолюдина.
   Гурт метнул на него злобный и мстительный взгляд и с угрозой, хотя  и
нерешительно, схватился за нож; но в ту же  минуту  приор  Эймер  двинул
своего мула вперед и, встав между воином и свинопасом, предупредил опас-
ное столкновение.
   - Нет, именем святой Марии прошу вас, брат Бриан, помнить, что вы те-
перь не в Палестине, где владычествовали над турецкими язычниками и  не-
верными сарацинами; здесь, на нашем острове, мы не любим ударов и прини-
маем их только от святой церкви, которая карает любя... Скажи мне,  доб-
рый человек, - продолжал он, обращаясь к Вамбе и  подкрепляя  свою  речь
небольшой серебряной монетой, - как проехать к Седрику Саксу. Ты  должен
знать туда дорогу и обязан указать ее любому путнику, а тем более духов-
ным лицам вроде нас.
   - Право же, честной отец, - отвечал шут, - сарацинская голова  вашего
преподобного брата до того перепугала мою, что я позабыл дорогу домой...
Не знаю даже, попаду ли и сам туда сегодня...
   - Вздор! - сказал настоятель. - Коли захочешь,  так  вспомнишь.  Этот
преподобный собрат мой всю жизнь сражался с сарацинами за обладание гро-
бом господним. Он принадлежит к ордену рыцарей Храма, о которых ты,  мо-
жет быть, слышал: он наполовину монах, наполовину воин.
   - Если он хоть наполовину монах, - сказал шут, - то ему  не  пристало
так неразумно обращаться с прохожими, если они  замедлят  с  ответом  на
вопросы, до которых им нет дела.
   - Ну, я прощаю тебя с тем условием, что ты покажешь мне дорогу к дому
Седрика, - сказал аббат.
   - Ладно, - отвечал Вамба. - Извольте, ваше преподобие, ехать по  этой
тропинке до того места, где увидите вросший в землю крест; от него  едва
одна верхушка виднеется, да и то не больше как  на  локоть  вышиной.