кой. Но даже молодость и дивная красота Ревекки не могли перевесить всей
тяжести этих улик, усугубляемых тем, что обвиняемая была еврейкой.
   Гроссмейстер собрал мнения своих советчиков  и  торжественно  спросил
Ревекку, что она может сказать против смертного  приговора,  который  он
намерен сейчас произнести.
   - Взывать к вашему состраданию, - сказала прекрасная еврейка голосом,
дрогнувшим от волнения, - было бы, как я вижу, напрасно  и  унизительно.
Объяснять вам, что лечение больных и раненых не может быть неугодно  бо-
гу, в которого все мы верим, было бы тщетно. Доказывать, что многие пос-
тупки, в которых обвиняют меня эти люди, совершенно  невозможны,  беспо-
лезно: по-видимому, вы верите в их возможность. Точно так же бессмыслен-
но оправдываться в том, что моя одежда, мой язык и  мои  привычки  чужды
вам, ибо свойственны моему народу - я чуть не сказала: моей родине,  но,
увы, у нас нет отечества. В свое оправдание я не стану даже  разоблачать
моего притеснителя, который стоит здесь и слышит, как на  меня  возводят
ложное обвинение, а его из тирана превращают в жертву. Пусть бог  рассу-
дит меня с ним, но мне легче перенести любую казнь, какую вам угодно бу-
дет присудить мне, чем выслушивать предложения, которыми этот  воплощен-
ный дьявол преследовал меня, свою пленницу,  беззащитную  и  беспомощную
девушку. Но он одной с вами веры, а потому малейшее его возражение имеет
в ваших глазах большую цену, чем торжественные клятвы несчастной  еврей-
ки. Стало быть, бесполезно было бы пытаться обратить против него  возве-
денные на меня обвинения. Но я спрашиваю его - да, Бриан де  Буагильбер,
я обращаюсь к тебе самому - скажи, разве все  эти  обвинения  не  ложны?
Разве все это не самая чудовищная клевета, столь же нелепая, как и смер-
тоносная?
   Наступило молчание. Взоры всех устремились на Бриана де  Буагильбера.
Он молчал.
   - Говори же, - продолжала она, - если ты мужчина, если ты христианин!
Говори! Заклинаю тебя одеянием, которое ты носишь,  именем,  доставшимся
тебе в наследие от предков, рыцарством, которым ты похваляешься.  Честью
твоей матери, могилой и прахом твоего отца! Молю тебя, скажи: правда  ли
все, что здесь было сказано?
   - Отвечай ей, брат, - сказал гроссмейстер, - если  только  враг  рода
человеческого, с которым ты борешься, не одолел тебя.
   Буагильбера, казалось, обуревали противоречивые страсти, которые  ис-
казили лицо его судорогой. Наконец он смог только с  величайшим  усилием
выговорить, глядя на Ревекку:
   - Письмена, письмена...
   - Вот, - молвил Бомануар,  -  вот  это  поистине  неоспоримое  свиде-
тельство. Жертва ее колдовства  только  и  могла  сослаться  на  роковые
письмена, начертанные заклинания, которые вынуждают его молчать.
   Но Ревекка иначе истолковала эти слова. Мельком взглянув  на  обрывок
пергамента, который она продолжала держать в руке, она прочла написанные
там поарабски слова: "Проси защитника".
   Гул, прошедший по всему собранию после странного ответа  Буагильбера,
дал время Ревекке не только незаметно прочесть, но и уничтожить записку.
Когда шепот замолк, гроссмейстер возвысил голос:
   - Ревекка, - сказал он, - никакой  пользы  не  принесло  тебе  свиде-
тельство этого несчастного рыцаря, который, видимо, все еще находится во
власти сатаны. Что ты можешь еще сказать?
   - Согласно вашим жестоким законам мне остается только одно средство к
спасению, - сказала Ревекка. - Правда, жизнь была очень тяжела для меня,
по крайней мере в последнее время, но я не хочу отказываться от  божьего
дара, раз господь дарует мне хоть слабую надежду на спасение. Я  отрицаю
все ваши обвинения, объявляю себя невиновной, и показания ложными.  Тре-
бую назначения божьего суда, и пусть мой защитник подтвердит мою  право-
ту.
   - Но кто же, Ревекка, - сказал гроссмейстер, -  согласится  выступить
защитником еврейки, да еще колдуньи?
   - Бог даст мне защитника, - ответила Ревекка. - Не может быть,  чтобы
во всей славной Англии, стране гостеприимства,  великодушия  и  свободы,
где так много людей всегда готово рисковать жизнью во имя чести, не наш-
лось человека, который захотел бы выступить  во  имя  справедливости.  Я
требую назначения поединка. Вот мой вызов.
   Она сняла со своей руки вышитую перчатку и бросила ее к ногам  гросс-
мейстера с такой простотой, и с таким чувством собственного достоинства,
которые вызвали общее изумление и восхищение.
 
 
   Глава XXXVIII
 
   ...Тебе бросаю вызов
   И храбрость воинскую покажу
   В единоборстве нашем.
   "Ричард II"
 
   Красота и выражение лица Ревекки произвели глубокое впечатление  даже
на самого Луку Бомануара. От природы он не был ни жестоким, ни даже  су-
ровым. Но он всегда был человеком бесстрастным, с возвышенными,  хотя  и
ошибочными представлениями о долге, и сердце его постепенно ожесточилось
благодаря аскетической жизни и могущественной власти, которой он пользо-
вался, а также вследствие его уверенности в том, что на нем  лежит  обя-
занность карать язычников и искоренять ересь. Суровые черты его лица как
будто смягчились, пока он смотрел на стоявшую перед ним  прекрасную  де-
вушку, одинокую, беспомощную, но защищавшуюся с удивительным присутстви-
ем духа и редкой отвагой. Он дважды осенил себя крестным знамением,  как
бы недоумевая, откуда явилась такая необычайная мягкость в его  душе,  в
таких случаях всегда сохранявшей твердость несокрушимой  стали.  Наконец
он заговорил.
   - Девица, - сказал он, - если та жалость, которую я чувствую к  тебе,
есть порождение злых чар, наведенных на меня твоим лукавством, то  велик
твой грех перед богом. Но думаю, что чувства мои скорее можно  приписать
естественной скорби сердца, сетующего, что столь красивый сосуд заключа-
ет в себе гибельную отраву. Покайся, дочь моя,  сознайся,  что  ты  кол-
дунья, отрекись от своей неправой веры,  облобызай  эту  святую  эмблему
спасения, и все будет хорошо для тебя - и в этой жизни и в будущей. Пос-
тупи в одну из женских обителей строжайшего ордена,  и  там  будет  тебе
время замолить свои грехи и подвергнуться  достойному  покаянию.  Сделай
это - и живи. Чем тебе так дорог закон Моисеев, что ты готова умереть за
него?
   - Это закон отцов моих, - отвечала Ревекка, - он  снизошел  на  землю
при громе и молнии на вершине горы Синай из огненной тучи. Если вы хрис-
тиане, то и вы этому верите. Но, по-вашему, этот закон сменился новым, а
мои наставники учили меня не так.
   - Пусть наш капеллан выступит вперед, - сказал Бомануар, -  и  внушит
этой нечестивой упрямице...
   - Простите, если я вас прерву, - кротко промолвила Ревекка,  -  но  я
девушка и не умею вести религиозные споры. Однако  я  сумею  умереть  за
свою веру, если на то будет  воля  божия.  Прошу  вас  ответить  на  мою
просьбу о назначении суда божьего.
   - Подайте мне ее перчатку, - сказал Бомануар, - Вот поистине слабый и
малый залог столь важного дела, - продолжал он, глядя  на  тонкую  ткань
маленькой перчатки. - Видишь, Ревекка, как непрочна и мала твоя перчатка
по сравнению с нашими тяжелыми стальными рукавицами, - таково и твое де-
ло по сравнению с делом Сионского Храма, ибо вызов брошен  всему  нашему
ордену.
   - Положите на ту же чашу весов мою невиновность, - отвечала  Ревекка,
- и шелковая перчатка перетянет железную рукавицу.
   - Стало быть, ты отказываешься признать свою вину и все-таки повторя-
ешь свой смелый вызов?
   - Повторяю, благородный сэр, - отвечала Ревекка.
   - Ну, да будет так, во имя божие, - сказал гроссмейстер, -  и  пускай
господь обнаружит истину!
   - Аминь! - произнесли все прецепторы, а за ними и все собрание  хором
повторило то же слово.
   - Братия, - сказал Бомануар, - вам известно, что мы имели полное пра-
во отказать этой женщине в испытании божьим судом, но хоть она и еврейка
и некрещеная, все-таки она существо одинокое и беззащитное. Она прибегла
к покровительству наших мягких законов, и мы не можем ответить ей  отка-
зом. Кроме того, мы не только духовные лица, но рыцари и воины, а потому
для нас было бы позорно уклоняться от поединка. Следовательно, дело обс-
тоит так: Ревекка, дочь Исаака из  Йорка,  на  основании  многочисленных
веских улик обвиняется в том, что околдовала одного из благородных рыца-
рей нашего ордена, а в оправдание свое вызвала нас на бой - по суду  бо-
жию. Как, по-вашему, преподобные братья, кому следует вручить  этот  за-
лог, назначив его в то же время защитником нашей стороны  в  предстоящей
битве?
   - Бриану де Буагильберу, - сказал прецептор Гудольрик,  -  тем  более
что ему лучше всех известно, на чьей стороне правда.
   - Однако, - сказал гроссмейстер, - как же быть, если наш  брат  Бриан
все еще находится под влиянием чар или талисмана?  Впрочем,  мы  сделали
эту оговорку лишь ради предосторожности, ибо ничьей доблестной  руке  из
всего нашего ордена не доверили бы мы с большею готовностью как это, так
и любое другое важное дело.
   - Преподобный отец, - отвечал прецептор Гудольрик, - никакой талисман
не в силах одолеть рыцаря, который выступает на бой за  правое  дело  на
божьем суде.
   - Ты рассудил правильно, брат, - согласился гроссмейстер.  -  Альберт
Мальвуазен, вручи этот залог Бриану де Буагильберу.  Тебе,  брат  Бриан,
поручаем мы это дело, дабы ты мужественно вступил в бой, не сомневаясь в
том, что победа достанется правому. А тебе, Ревекка,  мы  даем  два  дня
сроку, чтобы найти себе защитника.
   - Не много же вы даете мне времени, - сказала Ревекка. - Я чужестран-
ка и не вашей веры, так что нелегко мне будет  найти  человека,  который
рискнул бы своей жизнью и честью ради меня, да еще в бою против  рыцаря,
слывущего знаменитым бойцом.
   - Более мы не можем откладывать,  -  отвечал  гроссмейстер,  -  битва
должна состояться в нашем присутствии, а важные дела заставляют нас  от-
быть отсюда не позже как через три дня.
   - Да будет воля божья, - молвила Ревекка. - Возлагаю на него все  мое
упование - у господа одно мгновение имеет такую же силу, как целый век.
   - Это ты хорошо сказала, девица, - заметил гроссмейстер, - но нам от-
лично известно, кто умеет принимать на себя  ангельский  образ.  Значит,
остается лишь назначить место, приличное для битвы, а также, если  пона-
добится, то и для казни. Где прецептор здешней обители?
   Альберт Мальвуазен, все еще державший в руке перчатку Ревекки,  стоял
возле Буагильбера и что-то горячо ему доказывал вполголоса.
   - Как, - сказал гроссмейстер, - он не хочет принимать залог?
   - Нет, он хочет, он принял залог, высокопреподобный отец,  -  отвечал
Мальвуазен, проворно сунув перчатку под свою мантию. - Что  же  касается
места для поединка, то, по моему мнению, для этой цели  всего  пригоднее
ристалище святого Георгия, близ нашей прецептории.
   - Хорошо, - сказал гроссмейстер. - Ревекка, на это ристалище ты долж-
на представить своего защитника. Если же ты не исполнишь этого или  если
твой защитник будет побежден на суде божьем, ты  умрешь,  как  колдунья,
согласно приговору. Пусть наш суд и решение будут записаны и это решение
прочитано во всеуслышание, дабы никто не мог отговориться незнанием  на-
шего постановления.
   Один из капелланов, исправлявших должность писцов, внес протокол  за-
седания в огромную книгу, куда записывались все  деяния  рыцарей  Храма,
собиравшихся ради подобных целей. Когда он кончил, другой капеллан гром-
ко прочитал вслух приговор гроссмейстера, который, в переводе  с  норма-
но-французского языка, звучит следующим образом:
   "Ревекка, еврейка, дочь Исаака из  Йорка,  будучи  обличаема  в  кол-
довстве, обольщении и иных пагубных деяниях  против  одного  из  рыцарей
святейшего ордена Сионского Храма, не признала себя  виновною;  она  ут-
верждает, что свидетельские показания, в сей  день  данные  против  нее,
лживы, злостны и недобросовестны. Посредством законного отвода собствен-
ной особы, как непригодной для ратного дела,  она  предлагает  выставить
себе защитника, дабы решить дело божьим судом, и ручается, что  оный  ее
защитник сразится за нее по всем правилам истинных рыцарских  законов  и
обычаев, в чем представила свой залог, приняв на себя ответственность за
все расходы и убытки. Оный залог ее вручен благородному дворянину и  ры-
царю Бриану де Буагильберу, члену святого ордена Храма,  и  рыцарь  этот
должен биться в  помянутом  поединке  от  имени  своего  ордена  и  ради
собственной защиты, так как лично пострадал от порчи и вредоносных волх-
вований жалобщицы. А посему высокопреподобный отец и могущественный гос-
подин Лука, маркиз Бомануар, изволил удовлетворить означенное прошение и
согласиться на замещение ее личности посредством полномочного заступника
и назначил поединок на третий день от сего дня, а  местом  оного  избрал
ристалище в ограде святого Георгия, близ  прецептории  Темплстоу.  Сверх
того, гроссмейстер повелевает жалобщице явиться на поединок в лице свое-
го заступника, в противном же случае она подвергнется казни, установлен-
ной законом за колдовство и волхвования. Равно повелевает он  явиться  в
назначенный срок на ристалище и защитнику ордена, угрожая  провозгласить
его в противном случае подлым предателем. При сем оный благородный  лорд
и высокопреподобный отец назначил помянутой битве состояться в его  лич-
ном присутствии, с соблюдением всех правил  и  обычаев,  пристойных  для
настоящего случая. И да поможет бог правому делу".
   - Аминь! - произнес гроссмейстер, а за ним повторили все присутствую-
щие.
   Ревекка ничего не сказала, но, сложив руки, устремила глаза  к  небу.
Потом скромно напомнила гроссмейстеру, что следует дозволить ей снестись
со своими друзьями, чтобы известить их о том положении,  в  котором  она
находится, и просить их отыскать защитника, который может  за  нее  сра-
зиться.
   - Это законно и справедливо, - сказал гроссмейстер, - Избери сама по-
сыльного, которому могла бы довериться, и мы дозволим ему свободный дос-
туп в ту келью, где ты содержишься.
   - Нет ли здесь кого-нибудь, - сказала Ревекка, - кто из любви к спра-
ведливости или за щедрое вознаграждение согласился бы исполнить  поруче-
ние несчастной девушки, находящейся в бедственном положении?
   Все молчали. В присутствии гроссмейстера никто  не  решался  выказать
участие к оклеветанной пленнице, из опасения, что его могут  заподозрить
в сочувствии к евреям. Этот страх был так силен,  что  пересиливал  даже
охоту получить обещанную награду, а о чувстве сострадания нечего было  и
говорить. Несколько минут Ревекка в невыразимой тревоге ждала  ответа  и
наконец воскликнула:
   - Да неужели в такой стране, как Англия, я  буду  лишена  последнего,
жалкого способа спасти свою жизнь из-за того, что никто не хочет оказать
мне милости, в которой не отказывают и худшему из преступников!
   Хигг, сын Снелля, наконец подал голос. Он сказал:
   - Хотя я калека, но все же кое-как могу двигаться благодаря ее  мило-
сердной помощи. Я исполню твое поручение, - продолжал  он,  обращаясь  к
Ревекке, - я постараюсь поспешить, насколько могу при моем убожестве. Уж
как бы я был рад, если бы мои ноги были так быстры, чтобы исправить зло,
какое наделал тебе мой язык! Ох, когда я поминал о твоем милосердии,  не
думал я, что тебе же от этого будет хуже.
   - Все в руках божьих, - сказала Ревекка. - Он может и слабейшим  ору-
дием выручить из плена иудеев. А для  выполнения  его  предначертаний  и
улитка годится не хуже сокола. Отыщи Исаака из Йорка. Вот  тебе  деньги,
тут их довольно для уплаты за лошадь и за посыльного. Доставь ему письмо
от меня. Не знаю, быть может, само  небо  внушает  мне  это  чувство,  а
только я убеждена, что не этой смертью мне суждено умереть и что найдет-
ся для меня заступник. Прощай. Жизнь и смерть  зависят  от  твоего  про-
ворства.
   Крестьянин принял из ее рук письмо, заключавшее  несколько  строк  на
еврейском языке. Многие в толпе уговаривали его не прикасаться к  нечес-
тивой записке. Но Хигг твердо решил оказать услугу своей  благодетельни-
це. Она, по его словам, спасла ему тело, и он был уверен, что она не за-
хочет погубить его душу.
   - Я достану себе, - сказал он, - добрую лошадь у соседа Ботана  и  на
ней поскачу в Йорк.
   Но, по счастью, ему не пришлось так спешить: за четверть мили от  во-
рот прецептории навстречу ему попались два всадника, которых  он  по  их
одежде и высоким желтым шапкам тотчас признал за евреев. Поравнявшись  с
ними, он увидел, что один из них был его прежний хозяин Исаак из  Йорка,
а другой - раввин Бен-Самуэль. Они прослышали, что в прецептории собрал-
ся капитул ордена храмовников под председательством гроссмейстера и  что
там происходит суд над колдуньей. Поэтому они и направились к  прецепто-
рии, но держались несколько поодаль от нее.
   - Брат Бен-Самуэль, - говорил Исаак, - не знаю отчего,  но  моя  душа
неспокойна. Обвинения в колдовстве часто возводят на людей нашего племе-
ни и такой клеветой прикрывают злодейства, учиняемые над евреями.
   - Будь спокоен, брат, - отвечал лекарь, - ты имеешь возможность всег-
да поладить с назареянами, потому что богат, а следовательно, во  всякое
время можешь купить себе у них всякие  льготы.  Деньги  имеют  такую  же
власть над грубыми умами этих нечестивцев, как в древности печать  Соло-
мона над злыми духами... Но что за жалкий калека идет к нам  по  дороге,
опираясь на костыли? Он, верно, хочет со мной посоветоваться. Друг  мой,
- продолжал он, обращаясь к Хигту, сыну Снелля, - я не  откажу  тебе  во
врачебной помощи, но я никогда  не  даю  нищим,  просящим  милостыню  на
большой дороге. Ступай прочь. Что это? У тебя, кажется, ноги парализова-
ны? Но ты можешь все-таки заработать себе пропитание руками. Правда,  на
посылки ты не годишься, и хорошим пастухом тоже не будешь, и  в  солдаты
тебя не примут, и к нетерпеливому хозяину на службу лучше  не  поступай,
но все-таки есть такие занятия... Брат, что с тобой?  -  воскликнул  он,
прервав свою речь и повернувшись к Исааку; тот, пробежав письмо,  подан-
ное Хиггом, испустил глубокий стон, упал со своего мула на землю и лежал
без сознания, как умирающий.
   В великом смятении раввин соскочил с седла и поспешил пустить  в  ход
все средства, чтобы привести в чувство своего друга. Он достал  даже  из
кармана инструмент для пускания крови, как вдруг Исаак  ожил,  сорвал  с
себя шапку и, схватив горсть дорожной пыли, осыпал  ею  голову.  Сначала
врач подумал, что столь внезапное и резкое проявление чувств есть  приз-
нак умопомешательства, и еще раз взялся за ланцет, но вскоре убедился  в
противном.
   - Дитя моей печали! - воскликнул Исаак. - Тебя следовало  назвать  не
Ревеккой, а Бенони. Зачем, кому это нужно, чтобы твоя смерть свела  меня
в могилу и чтобы я в отчаянии скорбящего сердца, умирая, проклинал бога?
   - Брат, - сказал потрясенный раввин, - ты ли произносишь такие слова,
будучи отцом во Израиле? Ведь дочь твоя, надеюсь, еще жива?
   - Жива, - ответил Исаак, - но лишь как Даниил, ввергнутый  в  ров  со
львами! Она в плену у этих дьяволов, и они обрекли ее на жестокую казнь,
не пощадив ни юности ее, ни дивной красоты! А  она  ли  не  была  венцом
пальмовым, украшавшим свежей зеленью мою седую голову...  И  она  должна
увянуть в одну ночь, как тыква Ионы! Дитя любви моей! Дитя моих преклон-
ных лет! О Ревекка, дочь Рахили! Смерть уже покрыла тебя  своей  мрачной
тенью!
   - Да ты прочти письмо, - сказал раввин, - быть может, мы  еще  найдем
средство спасти ее.
   - Читай лучше сам, брат, - отвечал Исаак, - мои  глаза  обратились  в
источник слез.
   Лекарь взял письмо и прочел вслух по-еврейски:
   - "Исааку, сыну Адоникама, иноверцами называемому Исааком  из  Йорка,
привет, да будет с тобой мир и благословение,  обетование  да  умножится
тебе на многие годы. Отец мой, я обречена на казнь за то, чего не ведала
душа моя, - за колдовство и волхвование. Отец  мой,  если  можно,  найди
сильного человека, который бы ради меня ср