азился мечом и копьем, по обы-
чаю назареян, на ристалище близ Темплстоу на третий день  от  сего  дня.
Быть может, бог отцов наших даст ему силу  защитить  неповинную,  засту-
питься за беззащитную. Если же это будет невозможно, пусть девушки наше-
го племени оплачут меня как умершую, ибо я погибну, как олень,  поражен-
ный рукою охотника, и как цветок, срезанный косой земледельца. А  потому
подумай, что можно сделать и есть ли возможность меня спасти. Есть  один
такой воин из назареян, который мог бы взяться за оружие в  мою  защиту.
Это Уилфред, сын Седрика, у иноверцев именуемый Айвенго. Но он в настоя-
щее время еще не в силах облечься в ратные доспехи. Тем не менее дай ему
знать об этом, ибо он пользуется любовью и почетом среди  могучих  сынов
своего племени и был в плену вместе с нами, а потому может найти мне за-
щитника среди своих товарищей. И скажи ему, Уилфреду, сыну Седрика,  что
останется ли Ревекка в живых или умрет, она и в жизни и в  смерти  непо-
винна в том грехе, в котором ее обвиняют. И если такова будет  воля  бо-
жия, что ты лишишься своей дочери, не оставайся,  отец,  в  этой  стране
кровопролитий и жестокостей, но отправляйся в  Кордову,  где  брат  твой
проживает в безопасности под покровительством трона, занимаемого Боабди-
лом, сарацином, ибо жестокость мавританского народа к сынам Иакова дале-
ко не столь ужасна, как жестокость английских назареян".
   Исаак довольно спокойно выслушал чтение письма, но как только Бен-Са-
муэль окончил его, он снова начал выражать свою скорбь, раздирая на себе
одежды, посыпая голову пылью и восклицая:
   - О, дочь моя, дочь моя! Плоть от плоти моей! Кость от костей моих!
   - Ободрись, - сказал раввин, - печалью ничему не  поможешь,  препояшь
свои чресла и ступай отыскивай этого Уилфреда, сына Седрика. Может быть,
он окажет тебе помощь если не личной доблестью,  то  хоть  советом,  ибо
этот юноша весьма угоден Ричарду, прозванному у назареян  Львиным  Серд-
цем, а по стране все упорнее распространяются слухи, что  он  воротился.
Может быть, юноша выпросит у него грамоту за его подписью  и  печатью  с
повелением остановить злодеяние кровожадных  людей,  которые  осмелились
присвоить святое имя Храма своему ордену.
   - Я отыщу его, - сказал Исаак, - отыщу, ибо он хороший юноша и питает
сострадание к гонимым сынам Иакова. Но он еще не в силах владеть  оружи-
ем, а какой же другой христианин захочет сразиться  за  угнетенную  дочь
Сиона?
   - Ах, - сказал раввин, - ты говоришь, как будто вовсе не знаешь хрис-
тиан! Золотом ты купишь их доблесть точно так же, как золотом  покупаешь
себе безопасность. Ободрись, соберись  с  духом  и  поезжай  разыскивать
Уилфреда Айвенго. Я тоже не буду сидеть сложа руки, ибо великий грех по-
кинуть тебя в таком несчастье. Я отправлюсь в  город  Йорк,  где  теперь
собрались многие воины и сильные мужи, и, без сомнения, найду среди  них
охотника сразиться за твою дочь. Ибо золото - их божество и  они  готовы
из-за денег во всякое время прозакладывать свою жизнь,  как  закладывают
земельные угодья. Слушай, брат мой, ведь ты не отступишься от  обещаний,
какие мне придется, быть может, предложить им от твоего имени?
   - О, конечно, брат! - отвечал Исаак. - И благодарю создателя, давшего
мне утешителя в моей скорби. Однако ты не соглашайся сразу на всякое  их
требование, потому что таково свойство этих людей, что  они  запрашивают
фунты, а потом согласны принять и унции. Поступай как тебе угодно, ибо я
совсем потерял голову, и к чему мне будет все мое золото, если  погибнет
дитя любви моей?
   - Прощай, - сказал лекарь, - и да сбудется все, как того желает  твое
сердце.
   Они обнялись на прощанье и разъехались в разные стороны.  Калека  ос-
тался на дороге и некоторое время смотрел им вслед.
   - Эти собаки, - сказал он, - не обратили на меня внимания,  как  если
бы я был раб, или турок, или такой же еврей, как они сами,  а  я,  слава
богу, вольный человек и цеховой мастер. Могли бы, кажется,  бросить  мне
хоть серебряную монетку. Я не обязан разносить их неосвященные  каракули
да еще опасаться, что они меня заворожат, как добрые люди предсказывали.
Много ли мне прибыли от того червонца, что дала мне девчонка, если  при-
дется на пасху идти на исповедь и поп так меня  застращает,  что  я  ему
вдвое больше заплачу за отпущение. Того и гляди, назовут меня  еврейской
почтой, да и останешься с этой кличкой на всю жизнь.  Должно  быть,  эта
девушка и в самом деле околдовала меня. Да и со всеми так было, кто имел
с ней дело, все равно еврей или христианин, - все ее слушали. Но вот как
подумаю о ней, кажется отдал бы и мастерскую  свою  и  все  инструменты,
лишь бы спасти ее жизнь.
 
 
   Глава XXXIX
 
   О дева, ты неумолимо бесстрастна,
   Я ж гордостью спорю с тобой.
   Сьюард
 
   Под вечер того дня, когда происходил суд над  Ревеккой  (если  только
это можно назвать судом), кто-то тихо постучал в дверь  ее  темницы.  Но
она не обратила никакого внимания, потому что была занята чтением вечер-
них молитв, которые закончила пением гимна; мы попытаемся перевести  его
в следующих словах:
   Когда Израиля народ
   Из рабства шел, бежав от бед,
   Он знал: его господь ведет,
   Ужасным пламенем одет;
   Над изумленною землей
   Столб дыма шел, как туча, днем,
   А ночью отблеск огневой
   Скользил за пламенным столбом.
   Тогда раздался гимн похвал
   Великой мудрости твоей,
   И воин пел, и хор звучал
   Сиона гордых дочерей.
   Нам в нашей горестной судьбе
   Нет больше знамений твоих:
   Забыли предки о тебе,
   И ты, господь, забыл о них!
   Теперь невидим ты для нас,
   Но если светит яркий день,
   В обманчиво счастливый час
   Нас облаком своим одень;
   И в темной грозовой ночи,
   Когда вокруг лишь мгла и дым,
   Ты нас терпенью научи
   И светом озари своим.
   Нет арф у нас. Разрушен храм.
   Мы столько вынесли обид!
   Наш не курится фимиам,
   И звучный тамбурин молчит.
   Но ты сказал нам, наш отец:
   "От вас я жертвы не приму;
   Смирение своих сердец
   Несите к храму моему!"
   Когда звуки этого гимна замерли, у дверей опять  раздался  осторожный
стук.
   - Войди, - отозвалась Ревекка, - коли друг ты мне, а если недруг - не
в моей воле запретить тебе войти.
   - Это я, - сказал Бриан де Буагильбер, входя, - а друг ли я или  нед-
руг, это будет зависеть от того, чем кончится наше свидание.
   Встревоженная появлением человека, неудержимую страсть  которого  она
считала главной причиной своих  бедствий,  Ревекка  попятилась  назад  с
взволнованным и недоверчивым, но далеко не робким  видом,  показывавшим,
что она решила держаться от него как можно дальше и ни за  что  не  сда-
ваться. Она выпрямилась, глядя на него с твердостью, но без всякого  вы-
зова, видимо не желая раздражать его, но обнаруживая намерение в  случае
нужды защищаться до последней возможности.
   - У тебя нет причин бояться меня, Ревекка, - сказал храмовник, - или,
вернее, тебе нечего бояться меня теперь.
   - Я и не боюсь, сэр рыцарь, - ответила Ревекка, хотя учащенное  дыха-
ние не соответствовало героизму этих слов. - Вера моя крепка, и я вас не
боюсь.
   - Да и чего тебе опасаться? - подтвердил Буагильбер серьезно.  -  Мои
прежние безумные порывы теперь тебе не страшны. За дверью стоит  стража,
над которой я не властен. Им предстоит вести тебя на казнь, Ревекка.  Но
до тех пор они никому не позволят обидеть тебя, даже мне,  если  бы  мое
безумие, - потому что ведь это чистое безумие, - еще раз побудило бы ме-
ня к этому.
   - Слава моему богу, - сказала еврейка. - Смерть меньше всего  страшит
меня в этом жилище злобы.
   - Да, пожалуй, - согласился храмовник, - мысль  о  смерти  не  должна
страшить твердую душу, когда путь к ней открывается  внезапно.  Меня  не
пугает удар копья или меча, тебе же прыжок с высоты башни или удар  кин-
жала не страшны по сравнению с тем, что каждый из нас  считает  позором.
Заметь, что я говорю о нас обоих. Очень может быть, что  мои  понятия  о
чести так же нелепы, как и твои, Ревекка, но зато мы оба сумеем  умереть
за них.
   - Несчастный ты человек! - воскликнула Ревекка. - Неужели ты  обречен
рисковать жизнью из-за  верований,  которых  не  признает  твой  здравый
смысл? Ведь это все равно, что отдавать свои сокровища за то, что не мо-
жет заменить хлеба. Но обо мне ты так не думай. Твоя решимость  зыблется
на бурных и переменчивых волнах людского мнения, а моя держится на  ска-
лах вечности.
   - Перестань, - сказал храмовник, - теперь бесполезны такие  рассужде-
ния. Ты обречена умереть не той быстрой и легкой смертью, которую добро-
вольно избирает скорбь и радостно приветствует отчаяние, но смертью мед-
ленной, в ужасных пытках и страданиях, которую  присуждают  за  то,  что
дьявольское ханжество этих людей называет твоим преступлением.
   - А кому же, - возразила Ревекка, - если такова будет моя участь, ко-
му я ею обязана? Конечно, тому, кто из  эгоистичных,  низких  побуждений
насильно притащил меня сюда, а теперь - уж и не знаю, ради каких целей -
пришел запугивать меня, преувеличивая ужасы той горькой участи,  которую
сам же мне уготовил.
   - Не думай, - сказал храмовник, - не думай, что я был виновен в этом.
Я собственной грудью оборонил бы тебя от этой опасности, как защищал те-
бя от стрел.
   - Если бы ты это делал  с  благородным  намерением  оказать  покрови-
тельство невиновной, - сказала Ревекка, - я была бы благодарна  тебе  за
эту заботу, но ты с тех пор столько раз ставил себе в заслугу этот  пос-
тупок, что мне противна стала жизнь, сохраненная той ценою,  которую  ты
требуешь от меня.
   - Оставь свои упреки, Ревекка, - сказал храмовник, - у меня  довольно
и своего горя, не усугубляй его своими нападками.
   - Так чего же ты хочешь, сэр рыцарь? -  спросила  еврейка.  -  Говори
прямо, если ты пришел не для того, чтобы полюбоваться причиненным  тобою
несчастьем, говори. А потом, сделай милость,  оставь  меня.  Переход  от
времени к вечности короток, но страшен, а мне остается так  мало  часов,
чтобы приготовиться к нему.
   - Я вижу, Ревекка, - сказал Буагильбер, - что ты продолжаешь  считать
меня виновником тех страданий, от которых я хотел бы тебя избавить.
   - Сэр рыцарь, я не желаю попрекать тебя. Но разве не твоей страсти  я
обязана своей ужасной участью?
   - Ты заблуждаешься. Это неправда, - поспешно возразил храмовник. - Ты
приписываешь мне то, чего я не мог предвидеть и что случилось помимо мо-
ей воли. Мог ли я предугадать неожиданный приезд сюда  этого  полоумного
старика, который благодаря нескольким вспышкам безумной отваги и  благо-
говению глупцов перед его бессмысленными самоистязаниями возвеличен пре-
выше своих заслуг, а теперь он царит над здравым смыслом,  надо  мной  и
над сотнями членов нашего ордена, которые и думают и чувствуют как люди,
свободные от тех нелепых предрассудков, которые являются основанием  для
его суждений и поступков.
   - Однако, - сказала Ревекка, - и ты был в  числе  судей;  и  хотя  ты
знал, что я невиновна, ты не протестовал против моего осуждения и  даже,
насколько я понимаю, сам выступишь на поединке суда божьего, чтобы дока-
зать мою преступность и подтвердить приговор.
   - Терпение, Ревекка! - сказал храмовник. - Ни один народ не умеет по-
коряться времени так, как твой, и, покоряясь ему, вести свою ладью,  ис-
пользуя даже противные ветры.
   - В недобрый час научился Израиль такому печальному искусству, - мол-
вила Ревекка. - Но человеческое сердце под влиянием  несчастий  делается
покорным, как твердая сталь под действием огня, а тот, кто перестал быть
свободным гражданином родной страны, поневоле  должен  гнуть  шею  перед
иноземцами. Таково проклятие, тяготеющее над нами, сэр рыцарь, заслужен-
ное нашими прегрешениями и грехами отцов наших. Но вы, вы, кто превозно-
сит свою свободу как право первородства, насколько же глубже ваш  позор,
когда вопреки вашим собственным убеждениям, вы унижаетесь до  потворства
предрассудкам других людей.
   - В твоих словах есть горькая правда, Ревекка, - сказал Буагильбер, в
волнении шагая взад и вперед по комнате, - но я пришел не за тем,  чтобы
обмениваться с тобой упреками. Знай, что Буагильбер никому в мире не ус-
тупает, хотя, смотря по обстоятельствам, иногда меняет свои планы.  Воля
его подобна горному потоку: если на пути его встречается утес, он  может
на некоторое время уклониться от прямого пути в своем течении, но непре-
менно пробьется вперед и найдет дорогу к океану. Ты помнишь обрывок пер-
гамента, на котором был написан совет потребовать защитника? Как ты  ду-
маешь, кто это написал, если не Буагильбер? В ком ином могла  ты  пробу-
дить такое участие?
   - Короткая отсрочка смертной казни, и ничего больше, -  отвечала  Ре-
векка. - Не много пользы мне от этого; и неужели ничего  другого  ты  не
мог сделать для той, на голову которой обрушил столько  горя  и  наконец
привел на край могилы?
   - Нет, это далеко не все, что я намерен был сделать для тебя, -  ска-
зал Буагильбер. - Если бы не проклятое вмешательство того старого изуве-
ра и глупца Гудольрика (он, будучи рыцарем Храма, все-таки притворяется,
будто думает и рассуждает так же, как все), роль бойца за  честь  ордена
поручили бы не прецептору, а одному из рядовых рыцарей. Тогда бы  я  сам
при первом призыве боевой трубы явился на ристалище - конечно, под видом
странствующего рыцаря, искателя  приключений  -  и  с  оружием  в  руках
объявил бы себя твоим заступником. И если бы  Бомануар  выставил  против
меня не одного, а двоих или троих из присутствующих братьев, не сомнева-
юсь, что я каждого поочередно вышиб бы из седла одним и тем  же  копьем.
Вот как я намерен был поступить, Ревекка. Я отстоял бы твою невиновность
и от тебя самой надеялся бы получить награду за свою победу.
   - Все это пустая похвальба, сэр рыцарь, - сказала Ревекка, - ты хвас-
таешься тем, что мог бы совершить; однако ты счел более удобным действо-
вать совсем по-иному. Ты принял мою перчатку. Значит, мой защитник - ес-
ли только для такого одинокого существа, как  я,  найдется  защитник,  -
явившись на ристалище, должен будет сразиться с  тобой.  А  ты  все  еще
представляешься моим другом и покровителем.
   - Я и хочу быть твоим другом и покровителем, - отвечал  храмовник,  -
но подумай, чем я при этом рискую или, лучше сказать,  какому  бесславию
неминуемо подвергнусь. Так не осуждай же меня, если я поставлю некоторые
условия, прежде чем ради твоего спасения пожертвую всем,  что  для  меня
было дорого.
   - Говори, - сказала Ревекка, - я не понимаю тебя.
   - Ну хорошо, - сказал Буагильбер, - я буду говорить все, как не гово-
рит даже грешник, пришедший на исповедь к своему духовному отцу. Если  я
не явлюсь на ристалище, Ревекка, я лишусь своего сана и доброго имени  -
потеряю все, чем дышал до сих пор - уважение моих  товарищей  и  надежду
унаследовать то могущество, ту власть,  которой  теперь  владеет  старый
изувер Лука де Бомануар и которой я воспользовался бы иначе. Таков будет
мой удел, если я не явлюсь сразиться с твоим заступником. Черт бы побрал
этого Гудольрика, устроившего мне такую дьявольскую западню! И да  будет
проклят Альберт Мальвуазен, остановивший меня,  когда  я  хотел  бросить
твою перчатку в лицо выжившему из ума изуверу, который мог поверить  не-
лепой клевете на существо, столь возвышенное и прекрасное, как ту.
   - К чему теперь все эти напыщенные речи в льстивые слова!  -  сказала
Ревекка. - Тебе предстоял выбор: пролить кровь  неповинной  женщины  или
рискнуть своими земными выгодами и надеждами. Зачем ты все это  говоришь
- твой выбор сделан.
   - Нет, Ревекка, - сказал рыцарь более мягким голосом, подойдя  к  ней
поближе, - мой выбор еще не сделан. Нет. И знай - тебе  самой  предстоит
сделать выбор. Если я появлюсь на ристалище, я  обязан  поддержать  свою
честь и боевую славу. И тогда, будет ли у тебя защитник или не будет,  -
все равно ты умрешь на костре, привязанная к столбу, ибо не родился  еще
тот рыцарь, который был бы мне равен в бою или одолел меня, разве только
Ричард Львиное Сердце да его любимец Уилфред Айвенго. Но, как  тебе  из-
вестно, Айвенго еще не в силах носить панцирь, а Ричард далеко, в  чуже-
земной тюрьме. Итак, если я выеду на состязание, ты умрешь, хотя бы твоя
красота и побудила какого-нибудь пылкого юношу принять вызов в твою  за-
щиту.
   - К чему ты столько раз повторяешь одно и то же?
   - Для того, - ответил храмовник, - чтобы ты яснее  могла  представить
себе ожидающую тебя участь.
   - Так переверни ее другой стороной, - сказала еврейка,  -  что  тогда
будет?
   - Если я выеду, - продолжал Буагильбер, - и покажусь на роковом  рис-
талище, ты умрешь медленной и мучительной смертью, в такой пытке,  какая
предназначена для грешников за гробом. Если же я не явлюсь,  меня  лишат
рыцарского звания, я буду опозорен, обвинен в колдовстве,  в  общении  с
неверными; знатное имя, еще более прославленное моими подвигами,  станет
мне укором и посмешищем. Я утрачу свою славу, свою честь, лишусь надежды
на такое величие и могущество, какого достигали немногие из императоров.
Пожертвую честолюбивыми замыслами, разрушу планы столь же  высокие,  как
те горы, по которым язычники чуть не взобрались на небеса,  если  верить
их сказаниям, и всем этим, Ревекка, я готов пожертвовать, - прибавил он,
бросаясь к ее ногам, - откажусь и от славы, и от величия, и  от  власти,
хотя она уже почти в моих руках, - все брошу, лишь бы ты сказала:  "Буа-
гильбер, будь моим возлюбленным".
   - Это безрассудно, сэр рыцарь, - отвечала Ревекка, - Торопись,  поез-
жай к регенту, к королеве-матери, к принцу Джону. Из уважения к английс-
кой короне они не могут позволить вашему гроссмейстеру  так  своевольни-
чать. Этим ты можешь оказать  мне  действительное  покровительство,  без
всяких жертв со своей стороны и не требуя от меня никаких наград.
   - Я не хочу иметь с ними дела, - продолжал он, хватаясь  за  полу  ее
платья, - я обращаюсь только к тебе. Что же заставляет тебя делать такой
выбор? Подумай, будь я хоть сам сатана, - ведь смерть еще хуже сатаны, а
мой соперник - смерть.
   - Я не взвешиваю этих зол, - сказала Ревекка, опасаясь слишком  прог-
невить необузданного рыцаря,  но  преисполненная  твердой  решимости  не
только не принимать его предложений, но и не прикидываться благосклонной
к нему. - Будь же мужчиной, призови на помощь свою  веру.  Если  правда,
что ваша вера учит милосердию, которого у вас больше на словах,  чем  на
деле, избавь меня от страшной смерти, не требуя вознаграждения,  которое
превратило бы твое великодушие в низкий торг.
   - Нет! - воскликнул надменный храмовник, вскакивая. - Этим ты меня не
обманешь! Если я откажусь от добытой славы и от будущих почестей, я сде-
лаю это только ради тебя, и мы спасемся не иначе,  как  вместе.  Слушай,
Ревекка, - продолжал он снова, понизив голос. - Англия,  Европа  -  ведь
это не весь мир. Есть и другие страны, где мы можем жить, и там я  найду
простор для своего честолюбия. Поедем в Палестину. Там  живет  мой  друг
Конрад, маркиз де Монсеррат, человек, подобный мне, свободный от  глупых
предрассудков, которые держат в оковах наш прирожденный  здравый  смысл.
Скорее можно вступить в союз с Саладином, чем терпеть пренебрежение этих
изуверов, которых мы презираем. Я проложу новые пути к величию,  -  про-
должал он, расхаживая крупными шагами по комнате, - Европа  еще  услышит
звонкую поступь того, кого изгнала из числа сынов своих. Сколько бы мил-
лионов крестоносцев ни посылала она во имя защиты  Палестины,  какое  бы
великое множество сарацинских сабель ни давало им отпор, никто не сумеет
пробиться так глубоко в эту страну, из-за которой состязаются все  наро-
ды, никто не сможет основаться там так прочно, как я и те мои  товарищи,
которые пойдут за мной и в огонь и в воду, что бы там ни делал и ни  го-
ворил этот старый ханжа. И ты будешь царицей,