Ревекка. На  горе  Кармель
создадим мы тот престол, который я завоюю своей доблестью тебе, и вместо
гроссмейстерского жезла у меня в руке будет царский скипетр.
   - Мечты, - молвила Ревекка, - одни мечты и грезы! Но если бы  и  осу-
ществились они наяву, мне до них нет дела. Какого бы  могущества  ты  ни
достиг, я его не смогу разделять с тобою. Для меня любовь  к  Израилю  и
твердость в вере так много значат, что я не могу уважать человека,  если
он охотно отрекается от родины,  разрывает  связь  с  орденом,  которому
клялся служить, и все это только для того, чтобы удовлетворить страсть к
женщине чуждого ему племени. Не назначай платы за  мое  избавление,  сэр
рыцарь, не продавай великодушного подвига - окажи  покровительство  нес-
частию из одного милосердия, а не из личных выгод. Обратись к английско-
му престолу. Ричард преклонит слух к моим молениям и освободит  меня  от
жестокости моих мучителей.
   - Ни за что, Ревекка, - отвечал храмовник с яростью. - Уж если я  от-
рекусь от моего ордена, то сделаю это ради тебя одной! Но  если  ты  от-
вергнешь мою любовь, мои честолюбивые мечты останутся со мной. Я не поз-
волю одурачить тебя! Склонить голову перед Ричардом! Просить  милости  у
этого гордого сердца! Никогда этого не будет, Ревекка! Орден Храма в мо-
ем лице не падет к ногам Ричарда! Я могу отказаться от ордена,  но  уни-
зить или предать его - никогда.
   - Все мои надежды - на милость божью, - сказала Ревекка, - люди,  как
видно, не помогут.
   - Так знай, - отвечал храмовник. - Ты очень горда, но и я тоже  горд.
Если я появлюсь на ристалище в полном боевом вооружении, никакие  земные
помыслы не помешают мне пустить в ход всю мою силу, все  мое  искусство.
Подумай же, какова будет тогда твоя участь! Ты  умрешь  смертью  злейших
преступников, тебя сожгут на пылающем костре, и ничего не сохранится  от
этого прекрасного образа, даже тех жалких останков, о которых можно было
б сказать: вот это недавно жило, двигалось... Нет, Ревекка,  женщине  не
перенести мысли о такой участи. Ты еще уступишь моим желаниям!
   - Буагильбер, - отвечала еврейка, - ты не знаешь женского сердца  или
видел только таких женщин, которые утратили лучшие женские  достоинства.
Могу тебя уверить, гордый рыцарь, что ни в одном из самых страшных  сра-
жений не обнаруживал ты такого мужества, какое проявляет женщина,  когда
долг или привязанность призывает ее к страданию. Я сама  женщина,  изне-
женная воспитанием, от природы робкая и с  трудом  переносящая  телесные
страдания; но когда мы с тобой явимся на роковое ристалище,  ты  -  сра-
жаться, а я - на казнь, я твердо уверена, что моя отвага будет много вы-
ше твоей... Прощай, я не хочу больше терять слов с тобою. То время,  ко-
торое осталось дочери Израиля провести на земле, нужно употребить иначе:
она должна обратиться к утешителю, который отвратил лицо свое от ее  на-
рода, но никогда не бывает глух к воплям человека, искренне взывающего к
нему.
   - Значит, мы расстаемся, - проговорил храмовник после минутного  мол-
чания. - И зачем бог допустил нас встретиться в этом мире! Почему ты  не
родилась от благородных родителей и в христианской вере! Клянусь небеса-
ми, когда я смотрю на тебя и думаю, где и когда я тебя  снова  увижу,  я
начинаю жалеть, что не принадлежу к твоему отверженному племени.  Пускай
бы рука моя рылась в сундуках с декелями, не ведая ни  копья,  ни  щита,
гнул бы я спину перед мелкой знатью и наводил бы  страх  на  одних  лишь
должников!.. Вот до чего я дошел, Ревекка,  вот  чего  бы  желал,  чтобы
только быть ближе к тебе в жизни, чтобы избавиться от той страшной роли,
какую должен сыграть в твоей смерти.
   - Ты говоришь о евреях, какими сделали их преследования  людей,  тебе
подобных, - сказала Ревекка. - Гнев божий изгнал евреев от отечества, но
трудолюбие открыло им единственный путь к власти и могуществу, и на этом
одном пути им не поставили преград. Почитай древнюю историю израильского
народа и скажи: разве те люди, через которых Иегова творил такие  чудеса
среди народов, были торгаши и ростовщики? Знай же,  гордый  рыцарь,  что
среди нас немало есть знатных имен, по сравнению с которыми ваши  хвале-
ные дворянские фамилии - все равно что тыква перед кедром.  У  нас  есть
семья, родословное древо которых восходит к тем временам, когда в  громе
и молнии являлось божество, окруженное херувимами... Эти семьи  получали
свой высокий сан не от земных владык,  а  от  Голоса,  повелевавшего  их
предкам приблизиться к богу и властвовать над  остальными.  Таковы  были
князья из дома Иакова!
   Щеки Ревекки загорелись румянцем, пока она говорила о  древней  славе
своего племени, но снова побледнели, когда она добавила со вздохом:
   - Да, таковы были князья иудейские, ныне исчезнувшие. Слава их попра-
на, как скошенная трава, и смешана с дорожной грязью. Но есть еще потом-
ки великого рода, есть и такие, что не посрамят своего  высокого  проис-
хождения, и в числе их будет дочь Исаака, сына Адоникама. Прощай!  Я  не
завидую почестям, добытым ценою крови человеческой,  не  завидую  твоему
варварскому роду северных язычников, не завидую и вере твоей, которая  у
тебя на языке, но которой нет ни в твоем сердце, ни в поступках.
   - Я околдован, клянусь небесами! - сказал Буагильбер. - Мне  начинает
казаться, что выживший из ума скелет был прав, я не в силах расстаться с
тобой, точно меня удерживает какая-то сверхъестественная сила.  Прекрас-
ное создание! - продолжал он, подходя к ней ближе, но с великим почтени-
ем. - Так молода, так хороша, так бесстрашна перед лицом смерти! И обре-
чена умереть в позоре и в мучениях. Кто  может  не  плакать  над  тобой?
Двадцать лет слезы не наполняли мои глаза, а теперь я  плачу,  глядя  на
тебя. Но этому суждено свершиться, ничто не спасет тебя. Мы с тобой  оба
- слепые орудия судьбы, неудержимо влекущие нас по предназначенному  пу-
ти, как два корабля, которые несутся по бурным волнам, а  бешеный  ветер
сталкивает их между собой на общую погибель. Прости меня, и  расстанемся
как друзья. Тщетно старался я поколебать твою решимость, но и сам  оста-
юсь тверд и непреклонен, как сама несокрушимая судьба.
   - Люди нередко сваливают на судьбу последствия своих собственных буй-
ных страстей, - сказала Ревекка. - Но я прощаю тебя,  Буагильбер,  тебя,
виновника моей безвременной смерти. У тебя сильная душа;  иногда  в  ней
вспыхивают благородные и великие порывы. Но она -  как  запущенный  сад,
принадлежащий нерадивому хозяину: сорные травы разрослись в ней и заглу-
шили здоровые ростки.
   - Да, Ревекка, - сказал храмовник, - я именно таков, как ты говоришь:
неукротимый, своевольный и гордый  тем,  что  среди  толпы  пустоголовых
глупцов и ловких ханжей я сохранил силу духа, возвышающую меня над ними.
Я с юности приучался к воинским подвигам, стремился к  высоким  целям  и
преследовал их упорно и непоколебимо. Таким я и останусь:  гордым,  неп-
реклонным, неизменным. Мир увидит это, я покажу ему себя; но ты прощаешь
меня, Ревекка?
   - Так искренне, как только может жертва простить своему палачу.
   - Прощай, - сказал храмовник и вышел из комнаты.
   Прецептор Альберт Мальвуазен с нетерпением  ожидал  в  соседнем  зале
возвращения Буагильбера.
   - Как ты замешкался! - сказал Альберт. - Я был  вне  себя  от  беспо-
койства. Что, если бы гроссмейстер или Конрад, его шпион, вздумали зайти
сюда? Дорого бы я поплатился за свое снисхождение!..  Но  что  с  тобою,
брат? Ты еле держишься на ногах, и лицо твое мрачно, как ночь. Здоров ли
ты, Буагильбер?
   - Здоров, - отвечал храмовник, - здоров, как несчастный, который зна-
ет, что через час его казнят. Да нет, впрочем, - вдвое хуже, потому  что
иные из приговоренных к смерти расстаются с  жизнью,  как  с  изношенной
одеждой. Клянусь небесами, Мальвуазен, эта  девушка  превратила  меня  в
тряпку! Я почти решился идти к гроссмейстеру, бросить ему в лицо отрече-
ние от ордена и отказаться от жестокости, которую навязал мне  этот  ти-
ран.
   - Ты с ума сошел! - сказал Мальвуазен. - Таким поступком ты  погубишь
себя, но не спасешь еврейку, которая, по всему видно, так  дорога  тебе.
Бомануар выберет вместо тебя кого-нибудь другого  на  защиту  ордена,  и
осужденная все равно погибнет.
   - Вздор! Я сам выступлю на ее защиту, - ответил храмовник надменно, -
и тебе, Мальвуазен, я думаю, известно, что во всем  ордене  не  найдется
бойца, способного выдержать удар моего копья.
   - Эх, - сказал лукавый советчик, - ты совсем упускаешь из  виду,  что
тебе не дадут ни случая, ни возможности выполнить  твой  безумный  план.
Попробуй пойти к Луке Бомануару, объяви ему о своем отречении от  клятвы
послушания и посмотри, долго ли после этого деспотичный  старик  оставит
тебя на свободе. Ты едва успеешь произнести эти слова, как очутишься  на
сто футов под землей, в темнице тюремной башни прецептории,  где  будешь
ждать суда, - а судить тебя будут, как подлого отступника и  малодушного
рыцаря. Если же решат, что все-таки ты околдован, тебя  закуют  в  цепи,
отвезут в какой-нибудь отдаленный монастырь, запрут в уединенную  келью,
и ты будешь валяться там на соломе, в темноте, одуревший от заклинаний и
насквозь промокший от святой воды, которой будут тебя усердно  поливать,
чтобы изгнать из тебя беса. Нет, ты должен явиться на ристалище,  Бриан,
иначе ты погиб!
   - Я вырвусь отсюда и убегу! - сказал Буагильбер. - Убегу в  какую-ни-
будь дальнюю страну, куда еще не проникли человеческая глупость  и  изу-
верство. По крайней мере ни одна капля крови этой прекрасной девушки  не
прольется при моем участии.
   - Тебе не удастся бежать, - сказал Мальвуазен. - Твои безумства  воз-
будили подозрения, и тебя не выпустят из стен прецептории.  Пойди  попы-
тайся. Подойди к воротам, прикажи спустить подъемный мост, и ты увидишь,
исполнят ли твое приказание. Ты удивлен, обижен? Но для тебя  же  лучше,
что это так. Твое бегство ни к чему не приведет. Твой герб  будет  пере-
вернут, ты обесславишь своих предков и сам будешь изгнан из ордена.  По-
думай хорошенько: куда деваться от стыда твоим товарищам,  когда  Бриана
де Буагильбера, лучшего бойца в рядах храмовников, публично провозгласят
предателем и собравшиеся освищут твое имя? Каково будет горе французско-
го двора! С какой радостью надменный Ричард узнает, что  тот  самый  ры-
царь, который доставил ему немало хлопот в Палестине и едва  не  омрачил
его всесветную славу, сам потерял честь и доброе  имя  из-за  еврейки  и
все-таки не смог спасти ее, даже ценой такой великой жертвы.
   - Мальвуазен, - сказал рыцарь, - благодарю тебя. Ты затронул ту стру-
ну, которая сильнее всего волнует мою душу. Будь  что  будет,  но  слово
"изменник" никогда не станет рядом с именем Буагильбера. Дай бог,  чтобы
сам Ричард или один из его хваленых любимчиков  выехал  против  меня  на
ристалище. Но нет, там будет пусто - никто не захочет рискнуть жизнью за
неповинную, одинокую...
   - Тем лучше для тебя, если дело этим кончится, - сказал прецептор.  -
Если ее защитник не явится, не ты будешь повинен  в  смерти  злосчастной
девицы, а гроссмейстер, приговоривший ее к казни. На нем и будет  лежать
ответственность за это дело, и он его поставит себе не в вину, а в  зас-
лугу, достойную всяких похвал.
   - Это правда, - сказал Буагильбер, - если не будет у нее защитника, я
буду лишь частью пышного зрелища, то есть появлюсь на  ристалище  верхом
на коне в полном вооружении, но не приму никакого  участия  в  том,  что
последует дальше.
   - Разумеется! - подхватил Мальвуазен. - Не больше, чем статуя Георгия
Победоносца в церковной процессии.
   - Что ж, пусть будет так, как я решил прежде, - сказал надменный хра-
мовник. - Она меня отвергла и унизила, пренебрегла мною. Для чего я ста-
ну жертвовать ей своей славой и уважением других  людей?  Мальвуазен,  я
выеду на ристалище.
   Сказав эти слова, он поспешно вышел из зала, а  прецептор  последовал
за ним, дабы присмотреть и поддержать его в принятом решении, ибо он сам
был сильно заинтересован в успехах Буагильбера, ожидая для себя  больших
выгод в случае, если тот со временем станет во главе ордена,  не  говоря
уже о надеждах получить место, обещанное ему  Конрадом  Монт-Фитчетом  с
условием, чтобы он всячески способствовал осуждению несчастной  Ревекки.
Оспаривая лучшие побуждения в душе своего друга, Мальвуазен имел над ним
все преимущества хитрого и хладнокровного себялюбца в борьбе  с  челове-
ком, одержимым пылкими и противоречивыми страстями. Тем не менее  потре-
бовалось все его искусство, чтобы заставить Буагильбера следовать приня-
тому решению. Он должен был неотступно наблюдать за своим другом,  чтобы
тот опять не вздумал бежать, и предупреждать возможность его  встречи  с
гроссмейстером, чтобы не допустить его до открытого с ним разрыва; кроме
того, Альберт должен был снова и  снова  приводить  различные  доводы  в
пользу того, что Бриан обязан явиться на ристалище, так  как  на  судьбу
Ревекки это не может оказать никакого влияния, а для негр самого являет-
ся единственным способом спастись от бесславия и позора.
 
 
   Глава XL
 
   Вновь Ричард стал самим собой,
   Прочь, тени!
   "Ричард III"
 
   Но возвратимся к приключениям Черного Рыцаря.  Отъехав  от  заветного
дуба великодушного разбойника, он направил свой путь к соседнему  монас-
тырю, скромному и небогатому, носившему название аббатства  святого  Бо-
тольфа, куда после падения замка Торкилстон перевезли  раненого  Айвенго
под надзором верного Гурта и великодушного Вамбы. Пока мы не станем  го-
ворить о том, что произошло между Уилфредом и его избавителем.  Довольно
сказать, что после долгой и важной беседы аббат разослал гонцов в разные
стороны, а на другой день поутру Черный Рыцарь собрался уезжать  из  мо-
настыря, взяв с собой в проводники шута Вамбу. Перед отъездом рыцарь об-
ратился к Айвенго и сказал ему:
   - Мы с тобой увидимся в Конингсбурге, замке покойного Ательстана, ку-
да отправился  твой  отец  Седрик  на  поминки  по  своему  благородному
родственнику. Я посмотрю там на твою саксонскую родню,  сэр  Уилфред,  и
познакомлюсь с ними покороче. И ты туда приезжай, я берусь примирить те-
бя с отцом.
   Сказав это. Черный Рыцарь ласково простился с Айвенго, который  выра-
зил пламенное желание проводить своего спасителя. Но об этом Черный  Ры-
царь и слышать не хотел.
   - Сегодня отдыхай хорошенько, - сказал он. - Пожалуй, и завтра ты еще
не в силах будешь пуститься в дорогу. Мне  не  нужно  иного  проводника,
кроме честного Вамбы; он будет играть при мне роль попа или шута, смотря
по моему настроению.
   - А я, - сказал Вамба, - готов служить вам от всего сердца. Я  охотно
побываю на поминках Ательстана, потому что, коли еда будет не очень сыт-
ная, а подавать будут не часто, он восстанет из мертвых и начнет взыски-
вать с поваров, прислуги и кравчего. А это такое зрелище, что стоит пос-
мотреть. Я уж надеюсь, сэр рыцарь, что ваша доблесть будет  мне  защитой
перед моим хозяином Седриком, когда мое остроумие потерпит неудачу.
   - Но на что может пригодиться моя доблесть, шут, там,  где  бессильно
твое остроумие? Разреши-ка мне эту загадку.
   - Видите ли, сэр рыцарь, - отвечал Вамба, - шутка  может  много  сде-
лать. Услужливый и наблюдательный плут сразу подмечает,  которым  глазом
сосед его хуже видит, и с этой стороны держится, когда тот  разгорячится
и даст волю своим страстям. А доблесть - это дюжий малый,  который  прет
напролом. Ему нипочем и прилив и бурные ветры, знай себе гребет веслом и
в конце концов причалит к берегу. А потому, добрый сэр  рыцарь,  я  буду
пользоваться только ясной погодой в душе моего благородного хозяина, а в
бурное время, уж надеюсь, вы потрудитесь меня выручать.
   - Сэр Рыцарь Висячего Замка, раз уж вам угодно так называть  себя,  -
сказал Айвенго, - боюсь, что вы изволили избрать себе в  проводники  че-
ресчур болтливого и назойливого шута. Но он знает каждую тропинку в лесу
не хуже любого охотника; притом, как вы сами видели, бедняга верен и на-
дежен, как булат.
   - Ничего, - молвил рыцарь, - лишь бы он сумел указать мне дорогу. Что
за беда, если он захочет позабавить меня в пути.  Ну,  прощай,  Уилфред,
выздоравливай, друг мой. Но смотри, я тебе запрещаю выезжать по  крайней
мере до завтра.
   С этими словами он протянул  руку  Уилфреду,  который  ее  поцеловал,
простился с аббатом, сел на коня и поехал в сопровождении одного Вамбы.
   Айвенго проводил их взглядом, пока они не скрылись в чаще  окружающих
лесов, потом воротился в монастырь.
   Но вскоре после ранней обедни он послал сказать  аббату,  что  желает
его видеть. Старик прибежал в испуге и с беспокойством осведомился,  как
он себя чувствует.
   - Лучше, - отвечал он, - гораздо лучше, нежели мог надеяться вначале:
или моя рана была не так серьезна, как я думал, судя по  большой  потери
крови, или целебный бальзам оказал на нее чудесное действие, но  я  себя
так чувствую, что, пожалуй, могу надеть панцирь;  это  большое  счастье,
потому что мне такие мысли приходят на ум, что я не  могу  больше  здесь
оставаться в бездействии.
   - Сохрани бог, - сказал аббат, - чтобы сын Седрика Сакса покинул нашу
обитель, прежде чем зажили его раны. Стыдно нам будет, если мы  допустим
это!
   - Я и сам не покинул бы вашу гостеприимную обитель,  святой  отец,  -
сказал Айвенго, - если бы не чувствовал себя способным пуститься в доро-
гу и если бы не было в том нужды.
   - А что же вынуждает тебя к такому внезапному отъезду?  -  допрашивал
аббат.
   - Разве никогда вам не  случалось,  святой  отец,  томиться  зловещим
предчувствием, ожидать какой-то беды, тщетно доискиваясь, какая бы могла
быть тому причина? - сказал рыцарь. - Разве никогда не  омрачалась  ваша
душа, словно зеленый луг в солнечный день, над  которым  вдруг  проходит
черная туча, предвестница грозы? Разве ты не думаешь,  что  такие  пред-
чувствия достойны нашего внимания, что, быть может, это ангелы-хранители
подают нам весть о близкой опасности?
   - Не отрицаю, - сказал аббат, осеняя себя крестным знамением, - такие
вещи случаются, и они бывают от бога. Но подобные внушения приходят  не-
даром и клонятся к пользе и преуспеянию. А ты, раненый  и  немощный,  на
что ты можешь пригодиться тому, за кем желаешь следовать? Ведь в  случае
нападения ты не в силах будешь защищать его.
   - Ты ошибаешься, приор, - сказал Айвенго, - сил у меня довольно, и  я
отлично могу выдержать бой со всяким, кто захочет со мной помериться. Но
если бы это и не было нужно, разве я не могу быть ему полезен иными спо-
собами, кроме оружия? Слишком хорошо известно, что саксы не  любят  нор-
маннов. Как знать, что может случиться, если он вдруг явится среди них в
такую минуту, когда сердца их раздражены смертью  Ательстана,  а  головы
отуманены чрезмерным употреблением вина. Сдается мне, что его  появление
в такое время может иметь в высшей степени опасные последствия. Вот я  и
решился или предупредить беду или разделить его участь. А для того чтобы
я мог исполнить свое намерение, прошу тебя: достань мне верховую лошадь,
у которой шаг был бы помягче, чем у моего боевого коня.
   - Что ж, - отвечал почтенный аббат, - я тебе  уступлю  мою  испанскую
кобылу: она ходит иноходью, жаль только, что все-таки не  такой  ровной,
как лошадка приора Сент-Альбанской обители. Могу, однако ж,  поручиться,
что у моей Метлы - так зову я своего иноходца - очень  мягкая  и  ровная
рысь. И она очень послушная лошадка, пожалуй только у проезжего фокусни-
ка найдется скотина еще послушнее моей. Но ведь та  даже  умеет  плясать
меж разложенных яиц. А едучи на Метле, я сочинял целые проповеди, и  хо-
рошие выходили проповеди, одинаково поучительные  как  для  монастырской
братии, так и для прочих христианских душ.
   - Так, пожалуйста, преподобный отец,  прикажите  сейчас  же  оседлать
Метлу и велите Гурту принести сюда мое вооружение.
   - Однако ж, любезный