камень вернули. Но распоясавшиеся студенты решили "поставить на  своем" -- и
опять увезли булыжник  к  себе.  Дело запахло скандалом, нашедшим  кое-какое
отражение в стихах Вийона,  но на фоне  событий, сотрясавших Францию (в 1452
году была "реабилитирована" Жанна  д'Арк!),  студенческие шалости оставались
шалостями и даже получению  степени лиценциата  не  помешали.  Тяжба  вокруг
булыжника заглохла, впрочем, лишь  в 1455 году, когда у Вийона начались куда
более крупные неприятности.
     Чем зарабатывал  на жизнь Вийон в эти годы --  можно лишь догадываться,
но едва  ли он и вправду был "котом" при  некоей  толстой  Марго, еще меньше
похожа на правду теория, что юный Франсуа провел  эти  годы  на иждивении  у
добродетельной  матушки.  Судя  по  мастерскому пародированию  "канцелярита"
времен Карла  VII, он  мог прирабатывать  кем угодно,  даже писцом; но  есть
множество подтверждений и тому, что  в своей среде Вийон к этому времени уже
был известным поэтом;  в "Большом Завещании" есть написанная,  видимо, еще в
1447 или 1448 году "Баллада для Робера д'Эстутвиля",  в  акростихе которой
запечатлено имя некоей Амбруазы де  Лорэ, жены парижского прево д'Эстутвиля,
который  "завоевал" ее в  Самюре  на турнире,  организованном герцогом  Рене
Анжуйским  в 1446 году; для XV века должность прево была уже лишь судейской,
но  кушать  молодому   человеку  хотелось  --  вот  и  возникла  "эпиталама"
хлебосольному покровителю. Вийону было всего лишь около семнадцати лет, но в
куда более позднем  возрасте поэт включил  эту балладу в "Большое завещание"
-- едва ли потому, что (как считают иные исследователи) не знал о том, что в
1461 Людовик  XI  прево д'Эстутвиля "уволил": баллада, что  ни говори, не из
числа самых знаменитых, но уже вполне зрелая.
     5  июня  1455  года  случилась в  городе  Париже,  да  еще на церковной
паперти, поножовщина:  клирик Филипп Сермуаз напал на Франсуа Вийона и ножом
рассек  ему губу; причиной  драки, по косвенным данным,  была некая  дама по
имени  Катрин де  Воссель, -- скажем деликатно, что едва она принадлежала  к
высшему  обществу. Поднаторевший  в искусстве уличной  драки Вийон  запустил
камнем  в  голову Сермуаза,  на  чем  жизненный  путь любвеобильного клирика
завершился,  а у  Вийона начались неприятности с правосудием.  Вийон  просто
бежал, и едва ли сам знал куда, кроме того,  что  хотелось ему быть подальше
от парижского суда*.
     Полгода он  где-то бродяжничал, и есть основания  думать, что именно  в
этих  скитаниях выучил он жаргон "кокийяров", проще говоря -- воровской язык
середины  XV века.  В  наследии Вийона  на  нем написано одиннадцать баллад,
шесть из них впервые  появились  еще в первоиздании Пьера Леве (1489),  пять
остальных,   сохраненных   в  рукописи,   принадлежавшей  шведской  королеве
Кристине, впервые увидели свет лишь в 1881 году; окончательно это баллады не
расшифрованы  и  по сей  день.  Впрочем, едва ли они  могут быть  однозначно
расшифрованы вообще: даже современникам было  разобраться в них непросто, не
для  того воры  и  бандиты,  известные теперь под названием  "кокийяров" (не
называть  же  их  "блатными"!)  свой  собственный  язык сочиняли,  чтобы его
понимала всякая придворная  сволочь.  Словом,  язык  забылся. Сколько  таких
языков забылось...
     Сделаем  небольшое  отступление  в  Россию XIX века.  Попробуйте понять
нижеследующие строки:
     "Мисовской курехой  стремыжный бендюх  прохандырили трущи:  лохи биряли
колыги и гомза, кубы биряли бряеть и в устреку кундяков и ягренят; аламонные
карюки  курещали  курески,  ласые  мещата   грошались".  Три  всего  строки,
грамматика явно русская, а  больше  нормальный  читатель не поймет ни слова.
Между тем эта фраза на офенском языке  приведена в первом же издании словаря
В.И.Даля (стр.  LXXVII,  т. I),  где  она  же на нормальный  русский  язык и
переведена:  "В нашей деревне третьего дня проходили солдаты, мужики угощали
их брагой и  вином, бабы подавали  есть, а в дорогу надавали пирогов, яиц  и
блинов; красные девки пели песни, малые ж ребята смеялись".
     Слава  Богу,  В.И.Далю  было  у  кого  спросить  значение  тайных  слов
разносчиков-офеней,  мелких торговцев той поры, бродивших  из села  в село с
коробами  городского  товара.  К  французским кокийярам никакой  В.И.Даль  с
расспросами не  приставал, зато оказался в их среде Франсуа Вийон, взял да и
сочинил  на  их  языке  больше  десятка  баллад  (нет  уверенности, что  все
уцелели), теперь,  спустя пятьсот лет с лишним  ученым и поэтам-переводчикам
остается по большей части гадать -- что же все это значит.
     На самом  деле все  это не  так  уж  сложно:  многие  слова в  подобных
искусственных  языках  просто заимствуются  из других  (в  офенский, скажем,
попало немало  греческих). Много  архаизмов, провинциализмов,  ломаных слов.
Короче,  общий  смысл  этих  баллад худо-бедно понятен,  -- ничуть  не менее
понятен,  чем  какая-нибудь  шумерская  клинопись   или   даже   архаический
древнегреческий.  Трудней  с  поэтическим  переводом:  на  русский  язык  их
пытались переложить неоднократно -- и каждый раз отступались. Переводы Елены
Кассировой в виде эксперимента были сперва опубликованы в очень малотиражном
журнале  "Ной";  позднее --  в  виде  последней части  поэтического наследия
Вийона в "полном" Вийоне (Рипол-классик, М,  1998). Не надо подходить к этим
балладам  со  строгими  моральными  требованиями:  для  воров  годятся  лишь
воровские сюжеты, а много ли их? Виселица, палач, застенок, кабак, бардак --
вот почти и все. И меньше всего годятся эти баллады  для подражания в жизни:
уголовный  кодекс  во  Франции времен  Карла VII и Людовика XI, понятно, был
иным, чем в  наши дни в России, но лучше не ставить экспериментов. Как писал
в свое время  М. Гаспаров (цитирую по памяти): "Одно  дело подражать Овидию,
другое -- героям Овидия..."
     Надо  отметить,  что  лишь  Елена  Кассирова  взяла  на  себя  смелость
перевести все  одиннадцать баллад; притом использовав  некий "синтетический"
блатной жаргон, вызывающий лишь ощущение "фени", но на самом деле включающий
слова  из разных ее слоев; Юрий  Корнеев перевел полностью только баллады из
издания Пьера  Леве  (и  одну  -- из не известного  ученым  до середины  XIX
кодекса  Кристины  Шведской),  им,  однако,  был использован  просто немного
устаревший блатной язык ХХ века. Существует также перевод  первой из баллад,
опубликованный в  1999 году в Ростове-на-Дону  ("Феникс") за подписью  "Фима
Жиганец" (судя по копирайту -- подлинное  имя  этого "Жиганца" -- А.Сидоров,
сделан этот перевод без знания французского языка и даже  без  подстрочника:
вместо  таковых использованы переводы Кассировой и Корнеева; как пишет "Фима
Жиганец" "Эти баллады перевели Е.Кассирова и Ю.Корнеев, однако, к сожалению,
они  практически не знают русского уголовного  арго и их переводы отличаются
искусственностью и фальшью". Как говорится, не похвалишь сам себя --  кто  ж
тебя  похвалит,  чем  и занимается  "Фима  Жиганец".  Использовать  "русское
уголовное  арго"  через пятьсот  с большим гаком  лет для  перевода  баллад,
созданных на  жаргоне "кокийяров" --  мягко  говоря,  означает идти  по пути
наименьшего сопротивления.  Е.Кассирова,  используя известный  эксперимент
Л.Гумилева  и  С.Снегова  (по  переложению  научно-исторического  текста  на
синтетически-блатной), пока  что создала  единственный полный  и  достаточно
убедительный для русского читателя  вариант  переложения вийоновских "баллад
кокийяров".
     Сам Вийон,  впрочем, в уголовной области изучением  воровского языка не
ограничился. Вернувшись в Париж с пустыми карманами в начале 1456 года, он с
друзьями "пошел на скок": ограбил Наваррский коллеж; поскольку он всего лишь
стоял  "на  стреме" (на атасе, на  вассере, на  шухере и т.д. --  по  выбору
читателя),  заплатили ему лишь четверть взятой  "кассы" -- сто двадцать пять
золотых экю.  По тем временам  это было немало,  но и кража  была достаточно
громкой, так что в очередной раз Вийон "сваливает" из Парижа.
     Преступление открылось не скоро, в марте  1457 года, в мае того же года
выплыло и участие в нем Вийона. Проступок в глазах властей был отягчен еще и
тем,  что  в 1455 году, перед смертью, убитый Вийоном клирик Сармуаз простил
Вийона; преступник,  на  всякий  случай  подав два прошения  о  помиловании,
скрылся; по возвращении в 1456 году получил от самого короля помилование, --
после  чего,  как  принято  считать,  и написал  свое  "Лэ", или  же  "Малое
завещание"  в современной традиции.  "Малое Завещание" -- поэма в 320 строк,
написанная восьмистишиями  с определенной  системой рифмовки  (ававвсвс), --
собственно, ту  же форму поэт использует и в "Большом Завещании", но  в него
будет  вставлено  множество  баллад,  рондо   и  прочих  "украшений".  Сорок
восьмистиший   "Малого   завещания"   (или   "Предуказанья",   как   перевел
Ю.А.Кожевников)  были  сочинены  явно  не   среди  благочестивых  деяний  --
содержание говорит само за себя.
     Где скитался, чем занимался Вийон, сбежавший из Парижа во второй раз --
лучше не импровизировать. Вроде бы он бежал в Анжер, вроде бы был приговорен
к казни через повешение и поэтому сочинил знаменитую балладу о повешенных. В
1460  году он  сидел  в тюрьме в Орлеане --  Бог  весть, за что, но смертную
казнь  обещали  ему нешуточно. Выручила на этот  раз Вийона вечно ожидаемая,
всегда  сомнительная  надежда  заключенных  --  амнистия:  очень юная  Мария
Орлеанская изволила прибыть в свои владения, и немногих сидевших в городской
тюрьме одним махом помиловали. Но за стихи,  да еще на простонародном языке,
никогда не платили много (Джон Мильтон, к примеру,  через два столетия через
Вийона  получил за "Потерянный рай" гонорар...  в  пять фунтов  стерлингов),
быть  писарем поэт-гуляка отвык, он вернулся к привычному образу жизни. Итог
обычный: в октябре 1461  года тридцатилетний  поэт оказывается  узником Тибо
д'Оссиньи, епископа  в небольшом городе Мэн-сюр-Луар. И снова что-то не дает
злой  судьбе  расправиться с  поэтом: Людовик  XI, проезжая  через  городок,
согласно традиции, милует и освобождает всех преступников, -- надо полагать,
в  чем  бы Вийон ни был  виновен,  епископ должен был  его выпустить. Скрипи
зубами не скрипи, а король во Франции -- это король.
     В  1461-1462 г.г.  Вийон, наконец,  приводит в  порядок  свое  "Большое
завещание", включает в него  ранние баллады, причем  придерживается каких-то
нам  уже непонятных принципов  нумерологии (бандиты  всегда суеверны):  лишь
написав те же сорок строф, из которых строилось "Лэ" ("Малое завещание", оно
же  "Предуказание"), лишь  прибавив к  ним  еще  одну  строфу,  он  начинает
включать в корпус  поэмы  баллады.  И  первой  вставляет  самую по  сей день
прославленную -- "Балладу о дамах минувших времен". Ученик  Николая Гумилева
-- одного из  первых  русских переводчиков этой  баллады  -- Георгий  Иванов
напишет в конце 1940-х годов стихотворение, которое надо привести целиком:
     Где прошлогодний снег, скажите мне?...
     Нетаявший, почти альпийский снег,
     Невинной жертвой отданный весне,
     Апрелем обращенный в плеск и бег,
     В дыханье одуванчиков и роз
     Взволнованного мира светлый вал,
     В поэзию,
     В бессмысленный вопрос,
     Что ей Виллон когда-то задавал?

     Думается, знаменитый вопрос о прошлогоднем снеге  задавался  в поэзии и
до Вийона,  но именно Вийон его обессмертил. В частности, у Рабле на вопрос,
заданный Панургу: куда же тот девал все свое достояние,  --  Панург отвечает
вопросом на  вопрос, интересуется, где же прошлогодний снег, то есть впрямую
цитирует  Вийона,  что и дало, возможно, кое-кому создать легенду о том, что
образ Панурга  непосредственно с Вийона  Рабле и списал. Кто знает  -- может
быть, это и правда.
     А вопрос между тем остался, остался во всей мировой поэзии, в том числе
и в русской, чему доказательство  было  приведено выше. Едва ли вопрос  этот
"бессмысленный",  каковым посчитал его Георгий Иванов. Вопрос  этот косвенно
восходит к книге Екклесиаста -- и неожиданно ей  противоречит. Ибо никуда не
делись  из  человеческой  памяти  перечисленные  Вийоном  красавицы  -- Таис
Афинская,  сопровождавшая  Александра  Македонского в  походах  и  спалившая
столицу Персии;  Элоиза,  возлюбленная  оскопленного  Пьера Абеляра;  Бланка
Кастильская и прекрасные дамы  человеческого рода, даже Флора (богиня) и Эхо
(нимфа), попавшие в балладу  из  мифологии, -- отнюдь не христианской,  -- к
Вийону  в перечень "дам былых времен": исчезают только  те, кто не оставляет
векам ни памяти  о себе, ни  имени. Даже жалкий Катуллов  Равид,  о  котором
ничего  не  известно,  кроме  того,  что он, если употребить мягкий  термин,
"поделил" какую-то красавицу с Катуллом -- даже он бессмертен.
     Так что бессмертие  прошлогоднему  снегу гарантируют  историк и поэт, и
лишь события, подобные пожару Александрийской библиотеки,  в силах уменьшить
шанс убогого Равида (он  же  прошлогодний снег)  на  бессмертие. Да  и то не
очень: археология  в  ХХ  веке  откопала  столько  всего,  что  впору заново
переписывать историю. Одна находка рукописей гностиков в  Наг-Хаммади в 1945
году перевернула целую отрасль истории религии, не говоря о философии.
     Традиционно считается, что где-то под Парижем,  зимой 1461-1462  годов,
Вийон свое "Большое  завещание" дописал, отредактировал  и перебелил,  -- по
тем  временам,  едва-едва  узнавшим  о книгопечатании,  такое  событие  было
равносильно  публикации.  Но поэзия поэзией, а  воровство и  теперь казалось
поэту занятием  тоже очень привлекательным. Осенью 1462 года  он уже сидел в
парижской тюрьме Шатле, обвиненный в какой-то краже, в  которой, может быть,
даже и не был виновен. 7 ноября того  же  года  его  из тюрьмы выпустили, но
припомнили  старые грехи: обязали вернуть сто двадцать пять  экю, полученных
им некогда после удачной кражи в Наваррском коллеже.
     Уже через месяц Вийон влип в какую-то уличную драку и опять очутился за
решеткой. Неизвестно, какие прегрешения прежних лет  всплыли в этот  раз, но
Вийон  был подвергнут пытке и приговорен к  повешению. Вийон привычно  подал
прошение о помиловании  и чуть ли не  столь же привычно его получил 5 января
1463 года, -- однако  на десять лет  буян был изгнан из Парижа. Три дня было
дано ему  на сборы,  из Парижа  он определенно  отбыл  --  и  больше  ничего
достоверного  мы о  нем не знаем. В XV веке пустяковой царапины хватило  бы,
чтобы схватить "антонов огонь" (заражение крови), а  неспокойному поэту было
известно  много иных  способов отправиться на тот свет.  Во  всяком  случае,
история  Рабле  о Виллоне, остепенившемся в  стенах  обители  Сен-Максен, не
тянет даже на  апокриф. "Король баллад и вор" (так назвал Вийона Эзра Паунд)
сгинул  неведомо где и едва ли долго прожил: изобилие судебных дел до начала
1463 года, в которых был замешан Вийон, и полное их отсутствие в последующий
период дают основание предположить,  что  прожил поэт-гуляка  после ухода из
Парижа 8 января 1463 года недолго.
     Великие его  современники -- испанец Хорхе  Манрике  (1440-1478), автор
"Стансов  на  смерть отца",  или  фламандец  Антонис де Ровере  (1430-1482),
итальянец  Лоренцо  Медичи  (1449-1492)   или   англичанин  Роберт  Хенрисон
(ок.1430-1506)  долго и весело  смеялись бы,  узнай  они, что живут  в эпоху
Франсуа  Вийона, -- особенно веселился бы, надо думать, почти  полновластный
владыка Флоренции,  богатейший  банкир Лоренцо Медичи, Лоренцо Великолепный.
Но история рассудила именно  так.  Даже король Франции Людовик  XI прославил
свое правление тем, что даровал жизнь Вийону: без этого не было бы приведено
в  порядок  и закончено  "Большое  завещание".  И  сейчас, больше  чем через
пятьсот лет, мы  должны быть  благодарны французскому монарху --  хотя бы за
одно это.
     Рассуждение о  том  --  к средневековью отнести Данте и  Вийона  или  к
Возрождению  --  оставим защитникам ученых диссертаций; интересно в личности
Вийона то, что он безусловно существовал. На роль Шекспира претендует (пусть
без  серьезных  оснований)  десятка три  исторических  личностей,  даже  про
Наполеона  сочинена книга --  не  было, мол, никакого Наполеона, некий умник
написал  трактат о том, что и Льюиса  Кэрролла не было -- сказки  про Алису,
оказывается,  принадлежат   перу   королевы  Виктории.  А  вот   Вийон  был.
Свидетельством  тому  не  только  его  сохранившиеся  рукописи  (если  и  не
автографы, то прижизненные списки), но и  судебные протоколы: был оный Вийон
пытаем, бросаем в яму, сажаем на хлеб и воду, закован в цепи -- все было.
     Был автор "Предуказанья", "Большого завещания", "Разных  стихотворений"
(их   восемнадцать),   "Баллад,  написанных   на   воровском   жаргоне"  (их
одиннадцать). Многое, видимо, пропало. Многое  под сомнением -- то ли Вийон,
то  ли   кто-то  из  подражателей.  Можно  бы  составить  большую  книгу  из
стихотворений,   посвященных   Вийону.  Можно  бы  издать  целую  библиотеку
биографий  Вийона  (преимущественно  -- совершенно  фантастических).  Многое
"можно  бы".  Пока  и  то  слава  Богу,  что  полное   собрание  поэтических
произведений  Вийона издано  на русском  языке  полностью, не  раз  --  и  в
различных версиях.
     Еще одно свидетельство того, что Вийона неплохо  знали и ценили еще при
его жизни -- это то,  что меценаты тех лет к нему явно благоволили. Выше уже
было  рассказано  о  парижском  прево  Робере  д'Эстутвиле;  пробовал  Вийон
пробиться и ко двору  поэта-любителя  Рене  Анжуйского, однако  главный след
попыток Вийона стать "придворным поэтом" -- знаменитая "Баллада поэтического
состязания в  Блуа".  Первую строку  этой баллады --  "От жажды  умираю  над
ручьем"* придумал другой  великий  французский поэт XV века --  Карл (Шарль)
Орлеанский  (1394-1465),  чье поэтической наследие  огромно и, как уже  было
сказано,  почти  неизвестно  русскому  читателю.  Четверть  века  проведя  в
английском  плену,  герцог  выкуплен был лишь в  1441 году; затем удалился в
замок  Блуа  на  Луаре, который  стал центром культурной жизни,  поэтических
турниров  и многого другого, что грело сердце вассального  монарха. Впрочем,
история внесла  поправки: поздний сын Карла Орлеанского  под именем Людовика
XII  Валуа  в 1498 году стал королем  Франции.  Однако этот  факт  никак  не
перевешивает на весах  истории и культуры  обширного поэтического  наследия,
оставленного его отцом.
     Карл  Орлеанский  понимал, что  поэзия -- не рыцарский турнир, и строку
насчет "умирания  жажды  возле  колодца"  предложил  всем желающим известным
поэтам  в конце  1457 года; есть сведения, что в  этом году в замке  в самом
деле пересох колодец.  С 1457 по 1460 год  включительно  на  эту строку было
написано более  десятка  баллад,  самыми  прославленными из коих  оказались,
понятно, произведения лучших поэтов -- Вийона и самого Карла Орлеанского. Но
при дворе великого поэта другой великий поэт прижиться не  мог, и  объяснять
причину нет нужды.
     Одна из  поздних  баллад Вийона обращена к герцогу Бурбонскому  (т.е. к
Жану II де  Бурбону,  1426-1488). Из герцогства Бурбонэ  происходили  предки
Вийона, --  есть теория  о  том,  что  именно туда  хотел  удалиться  Вийон,
перешагнув  тридцатилетний рубеж. Едва ли ему  это  удалось.  Никаких следов
пребывания Вийона  при дворе  герцога не обнаружилось. Мы  вообще  ничего не
знаем о Вийоне после 8 января 1463 года.
     Но мы знаем, что он бессмертен.































     ШОТЛАНДСКАЯ РЕЧЬ

     Ничем особенным он не отличался от своих соседей, разве только чудо как
хорошо играл на лютне. Да умел сочинять стихи.
     Томас Рифмач. Шотландская легенда

     "Вот он, молодой  Бернс: житель  грубой  вересковой страны,  получающий
семь  фунтов  за  год, бедняк  среди  бедняков,  невысоко стоящий  во мнении
почтенны