лась  "семья  Грааль"  (т.е. прямые потомки  Иисуса
Христа, никак не меньше). Уже цитированный  выше Р.Майер заметил, что именно
Робер де  Борон  "первым устанавливает связь  между  Граалем  и событиями  в
Палестине"*. Не случайна такая оговорка:  под "событиями в Палестине"  можно
понимать  не  одну  лишь Священную историю.  Современная для  поэта  история
прокаженного  короля Иерусалима, при жизни которого Иерусалим  не  был взял
мусульманами, определенно проэцируется  на  сюжет  поэмы  Робера  де Борона,
созданной как раз в  те годы, когда подробные  вести  о падении Иерусалима
дошли до  Европы и требовался стимул, чтобы крестоносцы не  утратили рвения
-- и  возвратили Иерусалим. Более других в этом  были заинтересованы "рыцари
Храма"  -- тамплиеры. Не случайно  в поэме  Вольфрама  фон  Эшенбаха  рыцари
Грааля так и зовутся "храмовниками".  И сюжет, вылепленный гениями Кретьена
де Труа и Робера де  Борона,  упал  на  плодоносную почву, почти  немедленно
превратившись из мифа в часть -- как говорил Даниил Андреев -- христианского
"трансмифа". А Европа стояла на пороге  потери всех христианских владений
на  Ближнем  Востоке  (1291)  --  вслед за  чем последовал санкционированный
французским королем  и  римским папой  разгром  более не требующегося ордена
тамплиеров -- и уже сами тамплиеры отошли в область мифологии, превратившись
в  одних  легендах  в  носителей  тайного  знания,  в  других  --  просто  в
дьяволопоклонников, но,  похоже, эти легенды созданы  в  кругах,  отнюдь  не
склонных считать Сатану отрицательным героем.
     Тринадцатый век (приблизительно)  начинался для Европы поэмой Робера де
Борона -- заканчивался  поэмой Данте (по крайней  мере 1300-м годом датирует
Данте свое  путешествие  в загробный мир).  Экспансия на  Восток  Европе  не
удалась. Пройдет всего лишь еще  одно  столетие  -- и родится  португальский
принц  Генрих   Мореплаватель,  который   укажет  Европе  направление  новой
экспансии,  а  еще через  век Христофор Колумб  положит начало  ее реальному
воплощению.  Людям  надолго  станет не  до  поисков  Святого  Грааля, не  до
рыцарских романов, Средневековье постепенно отойдет в область анекдотов,  --
лишь времена романтизма вернут ему и интерес, и почитание. Возродится заодно
и интерес к Святому Граалю.
     Заметим, что  один из положительных героев поэмы, Хеброн (или "Брон"  в
просторечии, как для  краткости  именует его автор) приходится по ее  сюжету
мужем  сестры,  т.е.  просто зятем Иосифу  Аримафейскому.  Именно ближайшему
родственнику,  своему  воспитателю  Раймонду Триполийскому пытался передать
бразды   правления   гибнущего    Иерусалимского    королевства   умирающий
прокаженный король.  Человек  средневековья  видел  опору  прежде  всего  в
собственной  семье  (за  что  порой  горько расплачивался,  -- впрочем,  эта
коллизия актуальна  и в  наши  дни, да  и  останется такой  же в будущем).
Именно  вопрос о том, кто злодей среди тех, кому доверяшься, кто  праведник,
как  узнать заранее, на кого можно положиться,  на кого ни в коем случае нет
-- и  есть главное место  поэмы Робера де Борона. Именно чаша Святого Грааля
предназначена давать  на этот вопрос ответ. Небесный глас Христа  (если быть
точным  --  то  скорее  голос  Святого  Духа)  в  ответ  на  молитву  Иосифа
Аримафейского дает ему прямой ответ:

     ............. сей сосуд возьми,
     Установи перед людьми
     И сам узришь, кто из людей
     Есть праведник, кто -- лиходей. <...>
     Затем Хеброна призови,
     Сего, достойного любви,
     Чья вера свята и крепка,
     Христианина, свояка.
     Велишь Хеброну, чтоб к реке
     Направился, невдалеке
     Спустился на ближайший плЕс
     И с плЕса рыбину принес.
     И повеление даю:
     Положишь рыбину сию
     На стол. Затем, Аримафей,
     Сосудец с Кровию Моей
     Поставишь точно посреди,
     Покрыв платком. Засим пройди
     Покрытого сосуда мимо:
     Сосуду да стоять незримо!
     Засим предмета эти три --
     Стол, рыбу, чашу -- осмотри.
     Но, главное, сосудец весь
     Получше платом занавесь.
     Итак, готовое проверь,
     Засим открой всем вашим дверь.
     "Теперь-то, -- скажешь, -- и найду,
     Предав вас Божьему Суду,
     Кто был виновник-лиходей
     Недавних бедствий и смертей".
     Перевод Е.Кассировой

     Именно  в  последующей  сцене  публикаторам   приходится  прибегнуть  к
интерполяции:  прозаическая версия  романа,  традиционно  считающаяся  также
творением  Робера  де Борона, содержит сцену,  которой  в поэтическом тексте
нет, -- с помощью  Святого  Грааля  опознается присевший к священной трапезе
лжец и грешник по имени Моисей. Смысл же святого причастия в том, что лжец и
грешник допущен быть к  нему не может, -- просфора многажды служила набожным
героям мировой  литературы защитой  от демонов  и  от искушений.  Этот мотив
будет десятки  раз  разработан в  более поздней  литературе и,  хотя рыба на
столе  в  доме Иосифа  лежит  отдельно  от  незримой  чаши  Святого  Грааля,
символика, впервые выявленная у Кретьена де Труа, присутствует полностью.
     Исследователи не без  оснований предполагают, что сюжет поэмы Робер  де
Борон  "не сам придумал". В уже цитированной  книге Р.Майера есть отсылка на
"одно  из  апокрифических  евангелий,  обладавшее  в  средние  века  высоким
авторитетом.  "Gesta  Pilati"  ("Деяния  Пилата"),  первая  часть  Евангелия
Никодима, рассказывают, как Иосиф Аримафейский предстает перед синедрионом и
описывает  все,  что  он пережил в темнице"*  -- история  пребывания  Иосифа
Аримафейского в темнице в  этом  апокрифе,  согласно Майеру, довольно близко
совпадает с действием поэмы  Робера де  Борона  (которую  он, явно  не делая
различия между поэтической версией и  прозаической, так и называет -- "Иосиф
Аримафейский"). Упоминаемое Евангелие  от Никодима,  традиционно  датируемое
III веком,  существует в русском  переводе*. Необходимо отметить, что в трех
первых  синоптических   Евангелиях  имя  Никодима  вообще  отсутствует,  его
называет лишь евангелист Иоанн в своем "евангелии духа".
     Евангелие  от Никодима  --  один из  основных  источников известного  в
иконописи сюжета "Сошествие во  ад"; облагороженный в  нем образ прокуратора
Понтия Пилата  на европейскую церковь в целом оказал мало влияния. Множество
апокрифов,  --  прежде всего  опубликованные  в русском  переводе  вместе  с
вышеупомянутым  "Евангелием от  Никодима"  "Сказания  о  смерти  Пилата", --
содержат  элементы, попавшие  в  роман  де  Борона: путешествие  Св.Вероники
вместе  с принадлежащей ей реликвией в Рим, в другом апокрифе  под названием
"Отмщение  Спасителя"  содержится  история  о  том,  как  Иосиф  пребывал  в
заточении вплоть до завоевания  Иерусалима  римлянами; после  штурма  города
рушатся и стены его темницы, Иосиф выходит и повествует о том, что жизнь его
поддерживалась пищей, ниспосылаемой от Господа прямо в его узилище; известна
версия исцеления императора (на этот раз непосредственно Тиберия) от проказы
и обращения  императора в число последователей  Христа --  и  многие  другие
тексты, значительная  часть которых могла быть  известна поэту в  совершенно
иной версии, нежели нам.
     В конце поэмы Брон (Хеброн), зять Иосифа Аримафейского, оказывается тем
самым Королем-Рыбаком, с упоминанием которого связано первое появление слова
"Грааль" в поэтическом тексте -- в романе Кретьена де Труа.  Король-Рыбак  с
верными  ему  сторонниками  принимает на  хранение  чашу Святого Грааля -- и
уходит в неизвестные, однако  явно западные края. Робер Де Борон обещает еще
множество повествований  о  судьбе  чудесной чаши;  два  таких  продолжения,
записанные  прозой, сохранились, -- однако, как всякий  хороший  рассказчик,
Робер де Борон отнюдь не собирался удачную историю  заканчивать: тысяча лет,
самый малый срок, отделявший его время он времени жизни родственников Иосифа
Аримафейского,  сулила  еще  множество  сюжетных  линий, перемен  владельцев
священного предмета, неожиданных поворотов действия; почти  ни одна "история
с  продолжением"  не   заканчивается  иначе  как  на  полуслове,  "на  самом
интересном месте". Продолжение обычно  начинается в таких случаях с введения
новых  героев  и необходимого  краткого  пересказа  первой части,  -- именно
такова  сохранившаяся в прозаическом виде  целиком и  в поэтическом в объеме
502 стихов вторая  часть романа  -- "Мерлин";  впрочем,  этот сюжет русскому
читателю  хорошо известен, хотя  Мерлин  здесь -- волшебник весьма недобрый,
короче  говоря, "отрицательный"  вариант Мерлина, тогда как в  ХХ веке более
привычен   Мерлин  "положительный".  Таков   был  средневековый  роман,  где
поколения рыцарей за  круглым  столом  наследовали одно другому, описывались
деяния  детей  героев,  их  внуков и правнуков,  и точно  так  же  поэма, не
дописанная одним  поэтом, попадала в руки более  молодого, порою даже  более
талантливого.
     "Персевалю" Кретьена де Труа  повезло меньше: его продолжали три поэта,
и последнее продолжение этой  книги, сложенное  неким  Манассье между 1215 и
1235 годами, доводит роман до конца. Увы, "продолжение" значительно уступает
кретьеновскому "началу" и по пластике стиха, и по фантазии. В этом отношении
написанный по-немецки  Вольфрамом  фон Эшенбахом между  1200 и  1210  годами
"Парцифаль"  обладает несравненно большей поэтической  ценностью,  и недаром
остается не только чтим  в наши дни, но даже читаем ради  удовольствия как в
оригинале,  так  и в  переводе.  На русском языке,  увы, мы  не  располагаем
переводом  этой  поэмы;  "сокращенное"  же  переложение,  выполненное  Львом
Гинзбургом для "Библиотеки Всемирной Литературы" оставляет при сравнении с
оригиналом чувство горестного  недоумения: это и  в  самом  деле отрывки  из
поэмы Вольфрама фон Эшенбаха, но каждый отрывок, будучи взят по отдельности,
растянут  по  сравнению  с  текстом оригинала  по меньшей  мере вдвое.  Лишь
вспомнив о том, что во времена советской власти переводчикам платили именно
построчно (отсюда  "лесенка", "елочка"  и  все иные  способы, в  просторечии
именуемые строчкогонством), можно понять -- чего ради страдавший от нищеты и
голода,  притесняемый  к  тому  же антисемитами  председатель  переводческой
секции Московского отделения Союза советских писателей Лев Гинзбург пошел на
такой подлог. Понять такой поступок можно, и простить тоже можно. Невозможно
лишь  читать  получившееся  произведение,  и приходится  констатировать, что
никакого  "Парцифаля"  Вольфрама  фон  Эшенбаха,  кроме  небольших  цитат  в
переводе В.Микушевича, мы по сей день не имеем.
     Впрочем, мы много чего не имеем.  До нашего издания,  в частности,  был
неизвестен русским  читателям и Робер де Борон, -- хотя ученые-медиевисты  с
одной стороны и визионеры-штайнерианцы с другой стороны всегда ценили это
произведение очень высоко. Однако путь от писателя  до  читателя чаще  всего
очень долог: XIX век  открыл  великую литературу европейского средневековья,
ХХ  век  с трудом и далеко не  всю  донес ее до читателя,  -- а, скажем, для
весьма обширной и неплохо сохранившейся литературы Византии время не настало
до сих  пор, по сей день издаются в основном каталоги  сохранившихся книг --
но  книги  эти  в  абсолютной  массе никем  все  еще даже "по диагонали"  не
прочитаны. А  открытия мирового значения  в медиевистике  делаются не так уж
редко -- да только и сам счастливый кладоискатель чаще всего далеко не сразу
осознает,  что именно  он нашел.  Чего стоит открытие  одной  лишь  "Carmina
Burana", первого и основного до сих пор источника лирики вагантов: обнаружен
он был  в  1803 году, опубликован в 1847 году, стал любимой книгой читателей
новейшего времени лишь еще столетие спустя.
     Нет,  наверное, необходимости  поднимать  из  пыли  веков все рыцарские
романы, все  поэтическое  средневековье: чрезмерное увлечение  таковыми  уже
вполне  исчерпывающе описано Сервантесом, и  его  пародия так и  останется
живей любого, самого талантливого "Амадиса Галльского", живей  даже эпоса
Томаса Мэлори. Притом история повторяется не дважды, а многократно -- не как
фарс, но как скверный анекдот: происходит это непосредственно в наше время,
когда горестно однообразный поток жанра  "фэнтези"  заэксплуатировал до  дыр
считанное  по пальцам количество источников, -- по  преимуществу кельтские и
скандинавские  эпосы  с добавкой  все тех же  "Рыцарей Круглого Стола", --
притом авторы сериалов даже не заботятся оглянуться, увидеть и услышать, как
хохочет  над ними и  над их  читателями Марк Твен  со страниц блистательного
романа  "Янки  при   дворе   короля  Артура",  --   опять-таки   торжествует
взаимосвязанность  пародируемого текста  с пародируемым  оригиналом:  долгая
жизнь обычно  гарантирована обоим, но  больше читателей окажется неизменно у
пародии. Из романа Марка Твена вынырнул  в русских  словарях забавный глагол
"граалить"  -- уехать  неведомо куда в поисках неведомо  чего, в  частности,
Святого Грааля,  чем занимаются рыцари рядом с марктвеновским героем.  Не то
смешно,  не  то  грустно, но слово "Грааль"  русский  читатель до  недавнего
времени  у  Марка Твена впервые  и  узнавал.  Теперь  положение  иное,  счет
переводных  и собственных  книг в жанре  фэнтэзи пошел на  десятки тысяч. Но
будет очень  странно, если читатель отряхнет с  них пыль через восемьсот лет
-- и станет с упоением читать. Впрочем, все возможно.
     Последний рыцарский турнир состоялся как будто в  начале  XVII века, во
времена Шекспира и Сервантеса, -- а в наши  дни энтузиасты-униформисты, того
гляди, превратят его в  олимпийский вид спорта, -- впрочем, частично кое-что
из турнира  --  то же  фехтование --  свои права  отвоевало.  Если никто  не
отправляется "граалить",  то разве  лишь потому,  что некуда: слишком  тесна
стала человечеству наша планета. Апокрифы же, не попавшие в основной  корпус
Библии, стали одним из видов популярного чтения. Да и в самом деле, конечно,
"Книги  Сивилл"  написанные  древнегреческими  гекзаметрами   --  позднейшая
иудейская подделка,  ей не две  с половиной тысячи лет, ей всего лишь... две
тысячи лет,  а на  иных из этих книг еще и  чернила не  обсохли, им всего-то
тысяча семьсот лет! То же и  со средневековыми версиями евангелий. Пусть нет
в  них богодухновенности и в канон Библии их никому включать  и в голову  не
придет, зато никто не станет оспаривать их высокие литературные достоинства.
Гностические  евангелия,  обретенные  в  Наг-Хаммади в  1945 году, интересны
отнюдь  не  только  историкам  религии  и  философии;  высокие  литературные
достоинства  одного лишь  найденного  тогда  "Евангелия от  Фомы"  обязывают
культурного человека прочесть эту книгу, -- заметим, совсем небольшую. То же
отчасти  относится  и  к   "Евангелию  от  Никодима",  апокрифу   отнюдь  не
гностическому, но все же апокрифу -- а изучение  их господствующей  церковью
никогда  не  поощрялось,   --  впрочем,   из  них  вырастали  художественные
произведения, от "Романа о Граале" до увенчанного Нобелевской премией  уже в
наши  дни  "Евангелия от Иисуса" португальского писателя  Жозе  Сарамаго.  И
таких примеров в литературе последнего тысячелетия величайшее множество.
     Разумеется, жаль, что  нет  возможности  вместе  с поэтической  версией
"Романа  о  Граале" издать  и  прозаическую, сохранившуюся  -- в отличие  от
поэтической  -- во  множестве  списков, часто довольно сильно  различающихся
текстуально и явно изобилующих позднейшими вставками, тоже  интересными (ибо
для  нас  "позднейшие"  вставки  сделаны  все-таки весьма, весьма давно).  В
частности,  Иосиф  Аримафейский  по  одному  из  таких  списков  оказывается
проповедником  христианства  в  Британии (от  этого сюжета рукой  подать  до
круглого  стола короля  Артура), -- и в этой версии Грааль  прямо поименован
потиром. В позднейших французских изданиях -- в частности, в издании В.Нитце
1927 года, по которому выполнен перевод  Е.Кассировой -- введена разбивка на
сцены,  добавлен прозаический  отрывок, без которого текст теряет связность,
--  словом,  перед  нами  в  той  или  иной  степени  попытка  реконструкции
окончательного поэтического замысла Робера де Борона. Однако ведь и в первых
списках Библии тоже нет разбивки на слова.  Потомки вынуждены  хоть  немного
адаптировать к своему восприятию текст, пришедший из  глубины веков. Иначе у
книги просто не будет читателей. Однако подобные "вмешательства" сведены и в
публикации Нитце,  и  тем  более  в современном  переводе на русский язык, к
предельно возможному минимуму.
     Именно  здесь мы подходим  к  последнему из возможных  образов  Святого
Грааля -- образу  невербализируемому,  невоплотимому  в  слова  и собственно
словам  почти  непричастному:   "Поиск  Грааля  <...>  --  это  символ
духовного  приключения,  каковым  и  является  поиск  Бога,  абсолюта,  или,
согласно Юнгу, внутренней  наполненности,  которой соответствует  господство
чувств. Это приключение рыцаря, давшего обет бедности  и представляющего тип
идеального   мужчины,   обладателя   трех  добродетелей:  отваги,  верности,
целомудрия"*.  Здесь от  сюжета  собственно  Святого Грааля  мы  вступаем  в
область иного  сюжета, для европейской  культуры едва ли не более важного --
сюжета поисков Грааля, или, если угодно, странствия, конечной целью которого
является  обретение Грааля,  однако цель  в  данном случае  не перерастает в
самоцель, ибо в  странствии  герой-протагонист  способен  прожить всю жизнь,
совершая  один подвиг за другим, приближаясь к архетипу вечного странника. В
античном мире чем-то подобным было путешествие за Золотым Руном, сведшееся в
конце  концов к  поэме  Аполлония  Родосского; современное литературоведение
приравнивает подобное бесконечное странствие  к попытке (всегда  бесплодной)
бежать от самого себя.
     Хорхе  Луис  Борхес  свел  все  сюжеты  мировой  литературы  к  четырем
основным: обороне  укрепленного города, странствию в  поисках заветной цели,
возвращению  героя домой из дальнего странствия и самоубийству Бога (заметим
в скобках, что  как  минимум пятый  сюжет,  легенду  о братьях-антагонистах,
великий  аргентинский мудрец  как-то  пропустил  мимо  внимания).  История о
Святом  Граале содержит  в  себе  элементы чуть  ли  не  всех  четырех:  как
укрепленный город вполне может  рассматриваться "твердыня  Монсальват",  где
(по  крайней  мере, по  вагнеровскому  "Лоэнгрину") Грааль  хранится,  поиск
заветной цели  самоочевиден,  а ведь обретя  ее, придется еще  и  вернуться,
иначе в странствии  не было смысла, --  ну, а "самоубийством бога" не совсем
христианский разум слепца-библиотекаря именовал собственно сюжет  Евангелий.
Однако сюжет, в котором поиски  Грааля становятся важней, нежели сам Грааль,
подарил  миру  едва ли  не  всю литературу, осененную  крылами  Музы Дальних
Странствий --  вплоть до естественнонаучной. Желание достичь Северного пояса
или Южного, подняться на Эверест или  опуститься на дно Марианской  впадины,
желание ступить ногой на поверхность Луны -- все это в конечном счете поиски
Грааля, и не так уж счастлив тот, кто  своей  цели достиг: жизнь  его  может
потерять  смысл.  Счастливец по сравнению с  ним  тот, кто стремится к  цели
заведомо недостижимой: не к доказательству теоремы Ферма  (уже доказана), не
к решению квадратуры  круга (того гляди решит ее кто-нибудь ненароком), не к
поискам десяти пропавших колен Израилевых  (вдруг  да  найдутся), а проще --
проводит дни своего земного странствия в поисках Святого Грааля, к примеру.
     Ибо жизнь такого человека исполнена высокого смысла, он готов на жертвы
и  подвиги, он не боится быть смешным,  он исполнен  нравственной  чистоты и
славных помыслов: он -- рыцарь.
     Рыцарь Святого Грааля.





























     ВОЗВРАЩЕНИЕ РАЯ

     Есть в Библии слова, как бы брошенные вскользь...
     Отец Александр Мень. Библия и лит