ать, как  сто лет ушло  у поэтов-переводчиков  на  то, чтобы
целиком  перевести  хотя  бы лирику  и  основные поэмы  Китса;  его  драмы и
неоконченные поэмы выходят по-русски только теперь.
     Лишь в 1895 году появился первый достоверно известный, притом  дошедший
до  печатного станка русский перевод из  Китса:  к  столетию со дня рождения
поэта  Николай Бахтин  (1866 --  1940) под псевдонимом Н. Нович  опубликовал
сонет   Китса   "Моим   братьям".   Издатели   первого   советского   научно
подготовленного издания  Китса в  "Литературных  памятниках" (1986) об  этом
переводе  не знали, как не знали и о  том, что  в  1903 году  Вс.Е.  Чешихин
опубликовал около 30 строк из поэмы Китса "Гиперион".  Первыми переводами из
Китса  считались опубликованные в  1908  году переложения  Корнея Чуковского
("Слава" и "День"), выполненные без соблюдения ритма и формы оригинала; увы,
славный Корней Иванович, как и большинство теоретиков поэтического перевода,
когда  дело  доходило  до  практики, результаты  демонстрировал  ужасные.  В
октябре 1963  года Л.К.  Чуковская  записала, что  чуть  ли не первая фраза,
сказанная  ей тогда  совсем еще  молодым  Иосифом Бродским при знакомстве  в
Комарове   у  Ахматовой,  была   такая:  "Переводы   Чуковского  из  Уитмена
доказывают, что Чуковский лишен поэтического дара".
     Насчет  Уитмена сейчас речи  нет, но ранние переложения  Чуковского  из
английских романтиков -- Джона Китса и Томаса Мура -- мнения Бродского, увы,
не опровергают. Напечатанный Леонидом Андрусоном в 1911 году перевод баллады
Китса  "La  Belle  Dame  sans  Merci",  будучи  переиздан   в  1989  году  в
"Стихотворениях  и  поэмах" -- самом на тот момент полном  издании Китса  (в
серии "Классики и современники"), -- книгу не украсил, ибо неизвестно, зачем
заменили уже  ставший  классическим перевод Вильгельма Левика. Наконец, "Ода
греческой  вазе",  которую  в  1913  году  напечатал  в  своем  единственном
поэтическом  сборнике  прекрасный  поэт Василий Комаровский,  оказалась  той
ласточкой, которая не делает весны.
     Все,  что было сделано  в последующую  четверть  века,  тоже  никак  на
известь поэта  у русских  читателей  не повлияло,  даром  что весьма вольное
переложение все  той же баллады "La Belle  Dame sans Merci" в своем сборнике
"Горний путь"  поместил в 1923 году кембриджский  студент  Владимир Набоков,
тогда  еще  "Сирин".  В первой  половине  тридцатых годов  кое-что  из Китса
перевел Михаил Зенкевич, но переводы оставались  неизданными  до  девяностых
годов нашего века.
     Покуда  в  1938--  1941  годах в  "Литературной газете",  "Литературном
обозрении" и "Огоньке"  не появились несколько переводов Бориса Пастернака и
Вильгельма  Левика,  "русский Ките", пожалуй, еще и  не начинался; в  1943--
1945 годах появились немногочисленные  переводы С. Маршака; в  1945 году без
подписи  переводчика "Ода соловью" появилась в  газете "Британский союзник",
тогда же были  выполнены (хотя не дошли до  печати, что по тем временам было
совершенно  естественно)  переводы "прозеванного гения"  русской  поэзии  --
Егора Оболдуева.
     История  перевода сильно искажает перспективу. В советские времена Китс
был поэтом, которого много переводили, но мало и нехотя печатали. Чуть ли не
восемьдесят  лет прождал публикации  перевод поэмы  "Канун Святой  Агнессы",
сделанный Татьяной  Кладо  под  редакцией  Николая Гумилева  в 1920 году.  В
книгах  избранных переводов Пастернака  (1940)  и  Маршака  (1945)  уже были
переводы  из  Китса,  пожалуй,  настоящие  шедевры, -- но и  они  погоды  не
сделали. В 1955 году увидели  свет несколько строф в переводе  Марка Талова,
-- только, в  1990-е годы многие его переводы  из  Китса  были извлечены  из
архива  и  напечатаны,  но  --  припоздали.  В  начале 1960-х  годов кое-что
опубликовал Игнатий Ивановский,  --  но количество  в  качество для  русских
читателей  до середины семидесятых  годов  не переходило.  К  этому  времени
положение  стало   несколько  анекдотичным:  отдельное   издание  Китса   на
английском  языке  --  в  оригинале!  --  вышло  в  1966  году  в  Москве  в
издательстве  "Прогресс"  с  серьезным для  своего  времени  предисловием  и
хорошим  научным аппаратом Владимира Рогова;  авторская книга Китса вышла на
украинском языке в 1968 году:  словом, Ките  в СССР был, но не было Китса на
русском языке.
     В  семидесятые-восьмидесятые  годы положение изменилось: вышла  "Поэзия
английского  романтизма XIX века"  (т.  125 Библиотеки Всемирной Литературы,
М.,  1975), наконец, вышла первая авторская  книга Китса на русском языке --
"Лирика"  (М., 1979), по поставленной задаче не  включавшая  ни  одной поэмы
Китса (хотя уже две по-русски к  этому времени были изданы); сборник "Ките и
Шелли", выпущенный Детгизом (М., 1982), прошел вполне незамеченным. Наконец,
состоялось издание Китса в Большой серии "Литературных  памятников" (1986),
но оно носило характер столь "групповой",  что многие переводчики (А. Парин,
В. Микушевич, Е. Витковский и т.д.) попросту не разрешили использовать в нем
свои работы. Положительной  стороной этого издания была  первая  на  русском
языке  публикация  более чем сорока писем Китса. Упоминавшаяся книга в серии
"Классики и современники" в 1989 году подвела итог стараниям прежних лет, но
издание  не  могло  содержать  ни  одного нового  перевода, так  что "сумма"
получилась отнюдь не полная.  Наконец,  большим вкладом в изучение "русского
Китса"  стала диссертация Г.Г. Подольской "Джон Ките в  России",  выпущенная
отдельной  книгой в 1993 году  в Астрахани: увы, в основные библиотеки нашей
страны эта книга не попала.
     Совпадение  дат  может  показаться   случайным,  но  укажем  на  другое
совпадение: если для  России  конец 30-х годов XX  века -- первое  серьезное
знакомство с Китсом, то в самой Англии 1939 год -- дата окончания публикации
его поэтического наследия.  В  этот год было завершено восьмитомное собрание
сочинений Китса, первый вариант которого предпринял Г.Б.Шорман в 1883  году,
а  довел  до  конца  его сын, М.Б.Шорман,  лишь  через  пятьдесят шесть лет.
Публикация писем  и  иных материалов, важных для понимания творчества Китса,
продолжается  по сей  день,  но здесь мы с гордым Альбионом квиты: с  трудом
издали полного (или не полного?) Пушкина, полного Тютчева по сей день ждем.
     Самые  ранние  пробы  пера  Китса  относятся  к  1814  году,  последние
поэтические строки --  к  концу 1819 года;  поэту оставалось  жить еще более
года,  но  на  творчество Господь не оставил  более  ни дня: Китс-поэт  умер
гораздо раньше, чем Китс-человек.  Притом он отнюдь не "отбросил перо"  (как
Рембо), не погрузился в безумие  (как  ГЕльдерлин);  напротив,  за считанные
месяцы до смерти он,  судя по  письмам, хотел  начать новую поэму, -- однако
Китса просто сожгла чахотка. Но  и  того, что  создал он за пять  творческих
лет, хватило ему для никем ныне не оспариваемого бессмертия.
     В  бессмертие его  ввели даже  не пять творческих  лет, а неполных  два
года: в феврале 1818  года была  начата "Изабелла",  в  ноябре  1819 года --
остановлена  работа над  "Гиперионом".  "Шесть  великих од" были  созданы  с
апреля по сентябрь 1819 года. Иначе говоря, в это время Байрон как раз писал
своего  "Мазепу",   Пушкин  работал   над  "Русланом   и  Людмилой",  Россия
зачитывалась первыми томами "Истории государства Российского"  Карамзина, на
острове Святой Елены умирал в изгнании Наполеон.
     Джон Китс умер в  Риме  23  февраля 1821 года;  лишь двадцать  семь лет
спустя его  произведения вышли серьезным двухтомником. Выше уже  шла  речь о
том, как своеобразно  отметил столетие  со  дня  смерти  поэта Бернард  Шоу,
отыскавший  в  "Изабелле",  как уже было  сказано,  азы  марксизма.  Один из
драгоценных   памятников  советской  эпохи   --   не  доведенная  до   конца
"Литературная энциклопедия"; в  пятом ее томе (1931 год) мы  находим  статью
"Джон Китс"  за подписью  "С.  Бабух".  Статья  эта  поразительна  даже  для
советского литературоведения: кроме дат  жизни Китса, в ней, кажется, нет ни
единого слова  правды. Отец Китса,  содержавший конюшню  и  сдававший  внаем
лошадей,  поименован   "содержателем   постоялого   двора",  мы  узнаем   об
удивительной  близости  Китса  к  русским  символистам,  прежде  всего...  к
Александру  Блоку, а заканчивается статья таким пассажем: "Китс в свое время
был  непризнанным  поэтом,  творчество  его  ценили  немногие,  но  зато  он
пользуется большим почетом  у утонченных  буржуазных  эстетов и  мистиков со
второй половины XIX века. Пролетариату же творчество Китса чуждо, непонятно,
даже враждебно".
     Нынешнему  читателю,  пожалуй, трудно будет  даже понять, кого именовал
С.Бабух  "пролетариатом", но  срамиться  перед  всем белым  светом крепнущая
советская власть тоже не всегда хотела, и несколько добрых слов уделил Китсу
в 1936 году (в предисловии  к  уитменовским  "Листьям  травы")  незадолго до
этого вернувшийся  из эмиграции,  а вскоре сгинувший  в сталинском  застенке
князь-коммунист Д.П.Мирский,  --  быть  может, поэтому  Китса  как-то  сразу
"разрешили", появились в печати переводы Б.Пастернака, А.Шмульяна, В.Левика,
поздней  --  С.Маршака.  Китс,   как  установил   журнал  "Интернациональная
литература" в  1938 году,  был затравлен английскими консерваторами. Словом,
"покоя нет..." -- и покой нам  даже не снится.  Спекуляции вокруг знаменитой
формулы  Китса: "В прекрасном --  правда, в  правде -- красота"  (перевод В.
Микушевича,  опубликованный  лишь  в Астрахани,  в 1993  году  -- более  чем
тридцать лет спустя после  того,  как  был сделан) едва ли  прекратятся  и в
третьем тысячелетии после Рождества Христова.
     Одного лишь не будет: заново  в забвение  Джона Китса не отправят, ни в
Англии, ни в России, -- пожалуй, вообще нигде.
     Отец Джона Китса не был ни содержателем  постоялого двора, ни  конюхом,
как  писали у нас в разное время, в зависимости от того, нужно было "тащить"
Китса  в   печать  или  "не  пущать".  Роберт  Бернс  у  нас  тоже  числился
"поэтом-пахарем", но правды в такой формуле не больше, чем если бы биографию
В.Г. Белинского мы  исчерпали словами "известный  преферансист". Отец поэта,
Томас Китс,  был содержателем платной конюшни -- по нынешним временам что-то
среднее между владельцем  таксопарка  и мастерской  по ремонту  автомобилей;
лошадь  в  те  времена,  надо  напомнить,  была  средством  передвижения,  а
собственная лошадь -- роскошью.  Родителям будущего поэта  было всего лет по
двадцать, когда появился на свет их первенец, Джон (31 октября 1795 года), к
которому  скоро  прибавились младшие  братья Джордж, Томас и Эдвард, а также
сестра Френсис Мэри  В год ее рождения (1803) Джон  Китс был отдан в частную
"закрытую" школу,  а  16  апреля следующего  года  в результате  несчастного
случая  отец погиб. Мать необычайно скоро и необычайно  неудачно вышла замуж
во второй раз, впрочем, в 1810 году мать тоже умерла -- от туберкулеза, едва
ли не по наследству доставшегося ее первенцу.
     Состояния,  однако,  вполне  хватало  на  оплату  обучения трех старших
сыновей (четвертый умер младенцем) в школе, где одним из учителей был Чарльз
Кауден Кларк (1787  -- 1877), литератор,  оставивший ценные  воспоминания  о
детстве  и  юности поэта.  Принято  считать, что  именно Кларк привил  Китсу
любовь к  Эдмунду Спенсеру, величайшему поэту английского  возрождения,  чье
имя носит как "спенсеровский сонет", так и "спенсерова строфа" -- обе формы,
характерные своей необычной  рифмовкой, живы в  англоязычной поэзии  до  сих
пор;  спенсеровой строфой написан "Чайльд-Гарольд" Байрона, "Вина и  скорбь"
Вордсворта и  многие  другие  поэмы (не  говоря  уж о  "Королеве фей" самого
Эдмунда  Спенсера, а в ней как-никак около сорока  тысяч строк, и читатели у
этой поэмы  есть поныне):  тем  же  девятистишием  с  характерно  удлиненной
последней строкой написано самое раннее из сохранившихся стихотворений Китса
-- "Подражание Спенсеру" (1814), да и ряд более поздних -- в том числе поэма
"Канун  Святой  Агнессы".  Пять или  шесть стихотворений  Китса,  достоверно
датируемых  1814 годом (31  октября  этого года Джону  Китсу  исполнилось 19
лет), являют нам поэта духовно юного, но творчески -- вполне зрелого.
     Этим  годом датирован лишь в 1848 году впервые опубликованный сонет  "К
Байрону"  --  сонет  несовершенный,  полный  любви  и восхищения; сам Байрон
творчество Китса,  насколько можно судить,  в грош не ставил и, лишь узнав о
трагической смерти молодого поэта, отозвал  из печати  весьма издевательские
строки, ему посвященные. Но отозвать  из типографии -- не  значит вычеркнуть
из истории, и мало  ли  мы случаев знаем,  когда  после безвременной  смерти
поэта современники начинали  каяться.  Слишком уж на памяти был в те времена
несчастный  жребий  Томаса  Чаттертона (1752  --  1770),  гениального юноши,
доведенного  до самоубийства самолюбивыми критиками, не в  последнюю очередь
славным  сэром  Горацием  Уолполом  (1717   --   1797),   сыном  английского
премьер-министра, чья "готическая"  повесть "Замок Отранто" читаема и теперь
(впрочем,  не  без  смеха)  студентами,  изучающими  литературу  XVIII века.
Восемнадцатилетний Чаттертон, получив  от Уолпола уничтожающий отзыв на свои
стилизованные  стихи  (он  писал  от  имени  монаха XV  века Томаса  Роули),
отравился мышьяком в  предместье Лондона -- от боязни голода. Уолпол каялся,
но -- поздно.
     Весной 1815  года (по  другой версии  -- полугодом раньше)  Китс  пишет
сонет, посвященный  Чаттертону.  Интересно, что  английский язык  Чаттертона
(много позже,  в  сентябре 1819 года) Китс называл "самым чистым" -- хотя  в
значительной мере  Чаттертон компенсировал недостаток лингвистических знаний
интуицией. Влияние Чаттертона, прежде  всего драмы "Элла", прослеживается во
многих строках Китса -- таким образом, домысел Китса обрастал плотью, "самый
чистый" (хоть  отчасти и  вымышленный)  язык Чаттертона оказывал  влияние на
хрустально-чистый (для нас, читателей конца XX века) язык Джона Китса.
     Сонет "К Чаттертону" был  опубликован лишь  в 1848 году,  --  но создан
весной  1815 года, когда самому Китсу шел двадцатый  год,  и написал он куда
меньше, чем Чаттертон: для гениальных детей и подростков такие сопоставления
никогда  не  случайны.  Средства  к  жизни у Китса  были, он  пытался  стать
практикующим  врачом. Однако летом 1816 года провалил  экзамен на  медика  и
больше к этой стезе не возвращался, решив всецело посвятить себя литературе.
Первым его опубликованным стихотворением был сонет "К Одиночеству"  (октябрь
1815 года  --  Китсу  ровно  20  лет), а  следом  появились первые серьезные
литературные  союзники  и  друзья.  Только   что  вышедший   из  двухлетнего
заключения (по политическим причинам!) небездарный поэт Ли Хант рекомендовал
английским  читателям  молодую поросль английской поэзии -- среди юношей, на
творчество которых  Ли Хант рекомендовал обратить внимание, был помимо Китса
еще  и Шелли: тот самый Шелли, который написал  на  смерть Китса лучшую  из
своих поэм -- "Адонаис". А Китс погрузился в писание стихотворений: сонетов,
посланий  к  друзьям,  отрывков, черновиков к будущим, никогда не  созданным
произведениям, и в  марте 1817  года  вышел  в  свет  его первый поэтический
сборник  "Стихотворения".  Сборнику был  предпослан эпиграф из  Спенсера  (и
портрет  Спенсера),  книга  была  посвящена  Ли  Ханту...  и осталась  почти
нераспроданной.   Полдюжины   более-менее  дружественных   отзывов   (нечего
удивляться  -- отзывы  писали друзья, в том числе Ли  Хант) дела не  меняли:
сборник, едва выйдя, стал для поэта "ювенилией".
     Современники, к слову сказать,  кристально чистым английский язык Китса
не считали: Ли Хант и  его младшие  друзья, группировавшиеся вокруг  журнала
"Экзаминер", нередко  были обзываемы  прозвищем "кокни",  как в  те  времена
именовался лондонский разговорный язык. Получивший  хорошее,  но  отнюдь  не
блестящее  и  не  всеобъемлющее  образование  Китс был,  возможно,  наименее
образованным  из  числа  великих  английских  поэтов-романтиков. Он  не знал
древнегреческого языка, явно был не в ладах с латынью, стеснялся этого -- и,
быть может, поэтому  постоянно стремился прочь от слишком  близкой  дружбы с
получившим университетское образование Шелли; быть может, именно поэтому ему
столь импонировали фигуры откровенных автодидактов -- Чатгертона, поздней --
Бернса.
     Однако  из всех  английских  романтиков  именно  Китс обладал  наиболее
органичной  связью с многовековой традицией  европейской культуры. Не считая
уже упомянутой  любви  к  Спенсеру и  другим  поэтам английского Ренессанса,
боготворя  Мильтона,  Гомера  Ките  предпочитал  читать  в  переводе Джорджа
Чапмена  (1559? -- 1634), современника Спенсера; даже шекспировского "Короля
Лира"  он  читает  как повторение  полюбившегося эпизода  из  поэмы Спенсера
"Королева  Фей"  (см. сонет  "Перед  тем  как  перечитать  "Короля  Лира"").
Буквально  с самых первых  известных нам строк Китса  в его поэзии возникает
антитеза: природа -- культура. Город (по Китсу) явно не  относится ни к тому
ни к другому, и лучшее,  что  можно  сделать, -- это  из города бежать  (см.
сонет "Тому,  кто в  городе был заточен..."). Природу  Китс возводит в идеал
("Одиночество", "К морю" -- и прославленные поздние оды), но  искусству этот
идеал противостоит очень неожиданно, по Китсу, природа располагается едва ли
не внутри  искусства, искусство же  размещено  в  душе поэта --  это  прямым
текстом сказано в "Оде Психее" и "Оде к греческой вазе".
     Большинству  читателей, быть  может,  и незаметно, что  в  "Оде Психее"
лирический герой,  гуляя  по  парку, набрел  не на  влюбленную парочку, а на
статую,  изображающую  Амура и  Психею;  вся  последующая молитва  Психее  о
разрешении  воздвигнуть ей  жертвенник  содержит точное указание о  том, где
жертвенник будет  воздвигнут: в душе  самого  поэта. Китс  воздвигает алтарь
Психее-Душе  --   в  собственной  душе!  Философу,  дабы  изложить  подобную
концепцию  искусства, пришлось бы  написать большую  книгу. Китс  уложился в
неполные семьдесят строк одного-единственного стихотворения.
     Впрочем,  подобный "пейзаж  души"  --  отнюдь не изобретение  Китса. На
гобеленах  XV  века  и  в  аллегорических поэмах  следующего  столетия часто
встречалось изображение  души в виде обширного пространства, чаще всего сада
или  леса,  с  постройками,  фонтанами  и  олицетворениями  страстей, подчас
сражающимися друг с другом. Для  романтизма тяга к средневековью характерна,
но едва ли такая; тут  уж перед нами  скорей "душа души",  если использовать
выражение   старшего   современника  Китса,   Г.Р.Державина.  И   английский
"нерегулярный" парк поэтому столь любезен Китсу: именно там могут неожиданно
явиться  то  герои скульптурной  группы, то  греческая  урна  на постаменте,
персонажи  оживают,  разворачивают  действа то на  сюжет, взятый у  Боккаччо
("Изабелла"), то на более  или менее собственный сюжет Китса  ("Канун Святой
Агнессы"),  действие становится  все более  -- как выразился С.Эйзенштейн  о
поэмах Пушкина  "Полтава" и "Медный  всадник" -- "кинематографично", следует
чередование  крупных   и  общих  планов,   наплывы  и  т.д.  --  перед  нами
используются приемы  искусства, о  самом создании которого во  времена Китса
никто  и не помышлял. Вещью  бесконечно далекой  от  природы, одухотворенной
статуей, венчается китсовский пейзаж. Ките создал свою собственную поэтику и
свой поэтический мир, настолько сильно  опережая  каноны своего времени, что
отчасти, быть  может, становится  понятно -- отчего не  поняли и не  приняли
Китса почти все  его  мудрые  современники. Мы  "не понимать"  уже  не имеем
права.  Концепция парка (верней --  "сада")  как проекции души (и  наоборот)
давно и подробно  разработана, хорошо известна антитеза "французского" пар