к к истерике, что Дэвиду Келлсу не нужно было и к  гадалке  ходить,
чтобы понять, что ожидает его. Похоже,  сбывалось  пророчество,  которое  из
поколения в поколение передавали в песне солдаты корпуса "Одиссей", сидя  за
столом в кают-компании. В припеве этой  песни  были  такие  слова:  "Брошены
кости, брошены кости, и выпало мне сгноить мои кости в далекой  стране  -  в
России, в далекой стране". Нынче на костях судьбы  вырисовывался  тот  самый
жребий, который был обещан песней.
   Из-под кожуха двигателя высунулась голова маленького моторного чертенка.
   От неожиданности Дэвид чуть не вздрогнул, а чертенок заверещал:
   - Приближаемся к пункту назначения, сэр! Прибываем вовремя! Вовремя, сэр!
   Боже, храни Америку, вовремя!
   Два безумных глаза уставились на Дэвида,  чтобы  удостовериться,  что  он
расслышал доклад.
   Улыбнувшись, Келлс поблагодарил старательного черта. Во всех  Соединенных
Штатах  Галактики  не  было  существ,  испытывавших  большие  патриотические
чувства, чем странный народец из потустороннего  мира.  Дэвид  понимал,  что
такое поведение было своего  рода  щитом,  самообманом,  прикрывающим  самое
низкое, абсолютно бесправное положение этих существ в  современной  Америке.
Впрочем, ничего против выражения любви к его стране со стороны презренной  и
жалкой нечисти Дэвид не имел. Вообще ему даже нравились многие из бесплотных
существ, с которыми доводилось сталкиваться на службе или дома. В  некотором
роде Дэвид даже соотносил себя с  ними.  Другие  люди  частенько  проклинали
черные души созданий ада. Другие, но не Дэвид Келлс, который  сердцем  чуял,
что его душа - чернее самой черной ночи и вечность в  адском  пламени  может
оказаться облегчением, если карающему огню удастся хоть  чуть-чуть  развеять
этот мрак.
   Выудив из внутреннего  кармана  формы  походный  гигиенический  комплект,
Дэвид занялся приведением себя в порядок перед встречей с отцом Зорзой.
   Водя по подбородку депилирующей салфеткой, под корень сбривающей отросшую
жесткую  щетину,  Келлс  предавался  созерцанию  пейзажа  сквозь  прозрачный
колпак, накрывающий пассажирский отсек катера. В его распоряжении оставалось
еще с четверть часа. И большую часть этих  драгоценных  минут  он  собирался
потратить на то, чтобы привести  свои  нервные  клетки  в  состояние  покоя,
близкое к анабиозу.
   Так  он  и  мчался  в   скоростном   катере,   совмещая   меланхолическое
разглядывание проносящихся мимо красот Нью-Мексико и обтирание бесчисленными
салфетками   самых   разных   предназначений:   гигиенических,    очищающих,
дезинфицирующих, а под конец - ароматизирующих.  Он  изо  всех  сил  пытался
избавиться от впечатлений последней экспедиции, которые на редкость  глубоко
вонзились в память и до  отвращения  прочно  прилипли  к  его  телу,  словно
холодная, густая, клейкая грязь.
   Катер миновал порт Лас-Крусес, до  пункта  назначения  осталось  каких-то
семьдесят пять миль. Само это место даже на самых секретных, предназначенных
для  очень  ограниченного  круга  пользователей  каргах   обозначалось   как
испытательный Полигон Херонимо-Спрингс.  На  самом  деле  никакого  полигона
здесь и в помине не было. И ничего похожего на полигон  тоже.  А  находилась
здесь  штаб-квартира  корпуса  "Одиссей".  "Самое  глубоко  засекреченное  и
законспирированное место не только  на  планете,  но,  пожалуй,  и  во  всех
обитаемых мирах",  -  подумал  Дэвид.  За  исключением  штаба  Церкви  Меча,
разумеется.
   Маскироваться русские умели ничуть не хуже американцев. Дэвид, как никто,
знал это и, испытав на собственной шкуре качество русской маскировки, мог  с
уверенностью  подтвердить  такое  мнение.  Да  и  в   остальном   недооценка
противника не входила в число многочисленных недостатков  и  пороков  Дэвида
Келлса.
   На мгновение он задумался, что в эти же минуты делают его враги из Церкви
Меча. Скорее всего именно сейчас какой-то  русский  парень,  один  к  одному
похожий  на  Дэвида   по   званию,   должности,   почти   сверхъестественным
способностям, мчится на такую же встречу в такое же секретное место где-то в
бескрайних просторах Новой России.
   Вспрыск адреналина в кровь сработал мгновенно. Через долю  секунды  Дэвид
ощутил, как его тело привычно завибрировало, наполняясь  энергией  убийства,
силой, несущей смерть противнику. Быстро взяв себя в руки, он  усилием  воли
вновь заставил себя успокоиться.
   Что-что,  а  это  Дэвид  умел  делать  хорошо,  следуя  старой  поговорке
"Одиссеев": "Прибереги злость и силы для боя, приятель".
   Хороший совет. Правильный.
   Дэвид воспользовался им и вернулся к созерцанию пейзажа.
   Катер вслед за рекой пересек западные предгорья гор Сан-Андрее. За кормой
остался форт Хатч, впереди маячила причальная станция Хиллсборо. Здесь  река
текла по плато, почти  на  тысячу  метров  выше  уровня  моря,  и  ничто  не
перекрывало широкий, до самого горизонта, обзор. Пустынное плато  напоминало
морское дно: ровная плоская поверхность, пересеченная кое-где сухими руслами
рек; иногда его однообразие нарушали странной формы каменные  образования  -
огромные валуны громоздились один на другой,  выстраивая  порой  причудливые
пирамиды и башни, угрожающе наклонившиеся и готовые в любой момент  рухнуть,
как сооружение из кубиков, возведенное неверной рукой  малолетнего  ребенка.
Кусты саксаула и  верблюжьей  колючки  шевелили  на  ветру  ветвями,  словно
морские водоросли под действием течения.  Созревшие  семена  горячий  воздух
уносил в пустыню.
   Поездка завораживала Дэвида. Он чувствовал себя  огромной  хищной  рыбой,
акулой,  которую  неведомые  силы  с  невероятной  скоростью  влекут  сквозь
безбрежный океан кристально чистой, прозрачной воды.
   Из  созерцательного  состояния  Келлса  вновь  вывел  восторженный  вопль
моторного чертика:
   - Приехали, сэр, приехали!  Боже,  храни  Америку,  мы  прибыли  точно  в
назначенное время!
   Настроение Дэвида резко ухудшилось, когда он, повернув  голову,  уткнулся
взглядом в высокий белый шпиль -  опознавательный  знак  причальной  станции
Лас-Пальмас.
   Чертовщина, а ведь и вправду приехали!
   Минуту спустя Дэвид, сунув в костлявую клешню чертика несколько банкнотов
на чай (немалую сумму - "на удачу"), вылез на белоснежный пластик причала и,
забросив рюкзак за плечо, осмотрелся, чтобы выяснить, кто  пришел  встретить
его.
   Ответ был однозначен и прост: никто.
   Вся наземная часть станции была пуста, за исключением зависшего  у  самой
земли, в сотне метров от причала, гравилета.  Тишину  нарушал  лишь  смутный
гул, доносившийся с проходящих по реке кораблей.
   Дэвид почувствовал себя лучше. В его распоряжении оказалось еще несколько
минут, чтобы собраться и подготовиться к встрече.
   Он неспешно направился к гравилету, зная, что машина прислана  именно  за
ним. Подойдя вплотную, Дэвид прикоснулся пальцем к сенсорной панели на борту
аппарата. На миг его охватило знакомое и все  равно  беспокоящее  чувство  -
осознание, что тебя просматривают насквозь. Затем послышался писклявый голос
гнома-оператора:  "Добро  пожаловать,  сэр!"  Дверь  гравилета  гостеприимно
распахнулась, впуская Дэвида в кабину. Швырнув рюкзак в дальний угол,  Келлс
привычным движением скользнул на место пассажира. Дверь за ним закрылась,  и
мгновение спустя гравилет резко и бесшумно стал  набирать  скорость.  Машина
двигалась так легко, что Дэвиду и в голову не приходило задуматься,  сколько
тысяч маленьких бесплотных существ, надрываясь, творили заклинания (или  что
они там еще делали), чтобы компенсировать силу притяжения Земли, в то  время
как мириады других  созданий  колдовали,  приводя  в  действие  бесчисленные
детали и агрегаты сложного механизма гравилета.
   Но сегодня он обратил на это внимание и испытал странное чувство -  нечто
вроде  сочувствия  к  крошечным  невольникам,  сносящим  рабскую  долю  ради
удобства хозяина. Словно  муравьи,  подчиняющиеся  передаваемым  при  помощи
феромонов приказам, они делали то или  это,  одно  или  другое  -  абсолютно
безотносительно к собственной воле. И вновь Келлс почувствовал  необъяснимую
логикой близость, родственность с этими созданиями бесплотного мира.
   Дэвид перевел мысли на встречу, вернее, отсутствие таковой на  причальной
станции. Нет, он вовсе не был удивлен или обижен. Просто это стало еще одним
доказательством, что Америка  напряженно  готовилась  к  войне.  А  задание,
которое предстояло ему выполнить (если он, конечно,  согласится  взяться  за
дело), было, видимо, настолько секретно, что  никому  нельзя  было  доверить
даже встретить его.
   Кстати, только теперь Дэвид обратил внимание на еще  одно  знаменательное
отсутствие,   а   именно:   отсутствие    привычной    писклявой    болтовни
гнома-оператора гравилета. Эта братия отличается  такой  разговорчивостью  и
так любит развлекать людей трескотней, что порой приходится  прикрикнуть  на
них, чтобы призвать к порядку. На этот же раз гном-оператор, произнеся  лишь
слова приветствия, как в рот воды набрал.
   Дэвид пожалел, что у него осталось мало времени, чтобы подумать.
   Гравилет стал снижать скорость столь же легко и бесшумно, как  разгонялся
несколько минут назад.  Он  обогнул  вершину  холма,  и  в  окне  неожиданно
засверкала водная гладь - озеро Херонимо.
   Проскользнув над грубой каменной набережной, гравилет полетел над водой к
торчащей  посреди  озера  огромной   скале,   формой   напоминавшей   слона.
Единственным признаком того, что на скалистом острове бывали люди, был синий
глаз на слоновьей голове, обведенный рубиново-красной полосой.
   Штаб-квартира корпуса "Одиссей".
   Когда гравилет приблизился к острову, глаз исчез,  скрытый  отъехавшей  в
сторону частью скалы. Гравилет отработанным до автоматизма виражом нырнул  в
черноту пещеры.
   А Дэвид Келлс, сжав кулаки, простонал:
   - Не готов я, будь все проклято! Не готов!

***

   У отца Зорзы были невероятные глаза. Темные, как конспирация  сицилийской
мафии, глубокие, как подземелья Ватикана, - стоило им остановиться на  тебе,
и все твои самые потаенные секреты стремительно рвались  наружу,  выдавая  с
головой все греховные дела и постыдные мысли.
   Дэвид опустил голову, избегая встречаться взглядом с этими пронзительными
глазами.
   - Я не хочу браться за это, святой отец, - сказал Келлс. - Пусть  вызовут
кого-нибудь другого.
   - Начальство назвало именно тебя, Дэвид, -  возразил  отец  Зорза  низким
мягким голосом.
   Дэвид ничего не ответил и не оторвал взгляда от пола. Он прекрасно  знал,
что глаза жреца будут столь же вежливы и понимающи, как и его голос. А еще в
них будет  боль  -  смиренное  принятие  страданий  от  ран,  наносимых  ему
грешниками, такими, как Дэвид. Зорза затянул паузу  ровно  настолько,  чтобы
Дэвид почувствовал себя неуютно. Затем жрец сказал:
   - Это задание чрезвычайно важно и ответственно. Я  думал,  ты  воспримешь
его как особую честь. Только поэтому я изъявил предварительное  согласие  от
твоего имени.
   Дэвид пожал плечами.
   - Мне уже было оказано немало  почестей  самого  разного  рода.  Премного
благодарен, - сказал он твердо, насколько мог. -  А  сейчас  я  посчитал  бы
высшей честью, если мне будет позволено погрузиться в сон,  и  чем  быстрее,
тем лучше.
   Отец Зорза вздохнул:
   - Но почему, сын мой, в тебе возникло  такое  сопротивление?  Что  мешает
тебе, что беспокоит, тревожит твою душу?
   Дэвид мучительно искал ответ:
   - Потому что... меня беспокоит... - не закончив фразу, он замолчал, почти
физически ощущая в груди тугой узел из  спутавшихся  воедино  противоречивых
чувств и мыслей.
   Отчаявшись, Келлс безнадежно мотнул головой,  потом  прокашлялся,  словно
пытаясь выплюнуть этот узел, и наконец хрипло произнес:
   - У меня есть право.
   - Разумеется, Дэвид, - сказал жрец. - Никто не отрицает  твоего  права  в
любой миг отказаться от любого задания.
   - И без каких-либо объяснений с моей стороны! - настойчиво уточнил Дэвид.
   Вновь - долгое, неловкое  молчание,  которое  опять  нарушил  голос  отца
Зорзы:
   - Именно так, сын мой. Ты абсолютно прав - никаких объяснений  ты  давать
не обязан.
   Дэвид боролся с искушением бросить все, оборвать разговор на полуслове  и
отправиться в Зал Покоя. Он хотел одиночества, никем не нарушаемой тишины  и
спокойствия, и будь прокляты все задания, вместе взятые!
   - Я не испугался, святой отец, - зачем-то сказал он.
   - Я знаю, что ты не боишься, сын мой, - кивнул Зорза.
   - И никогда ничего не боялся! - уже  более  уверенно  и  дерзко  произнес
Келлс.
   - Никогда? - негромко переспросил жрец. Келлс покачал головой:
   - Никогда и ничего! - Голос его звучал совершенно твердо и уверенно.
   Келлс был натренирован и физиологически модернизирован таким образом, что
мысли о боли или смерти в принципе не могли  родиться  в  его  мозгу,  когда
лучший из "Одиссеев" выходил на задание.
   С иезуитской хитростью отец Зорза зацепил Дэвида за больное место, уколол
туда, а теперь еще и повернул клинок в болезненной ране.
   - Значит, никогда? Даже, когда, проходя  мимо  Зала  Покоя,  ты  заглянул
внутрь? - прищурив глаза, спросил он.
   Дэвид скрипнул зубами. Зорза слишком хорошо знал его. Направляясь сюда, в
часовню, где жрец назначил ему встречу, Дэвид  действительно  проходил  мимо
Зала Покоя. И - надо же было такому случиться - заглянул  внутрь.  В  мягком
полумраке он  разглядел  висящие  на  стенах  иконоподобные  голографические
портреты воинов корпуса "Одиссей" - от  самых  юных  до  тех,  кто  стоял  у
истоков славной истории легендарного подразделения. И первым в этой  галерее
героев был портрет  самого  Дэвида  Келлса.  Он  был  первым  "Одиссеем",  о
подвигах которого были сложены первые легенды.
   Затем Дэвид  перевел  взгляд  на  восьмифутовые  прозрачные  цилиндры,  в
которых бурлили струи магических  газов,  порожденных  искусно  подобранными
заклинаниями.
   Благодаря этим потокам люди, находившиеся в сосудах, не умирали, но и  не
жили, пребывая в особом состоянии, которое "Одиссеи" называли сном, а чаще -
Сном с большой буквы. В каждом из цилиндров обычно находилось  по  человеку.
Пуст бывал лишь один прозрачный  саркофаг.  Нагие  тела  героев  были  столь
безупречны,  что  казались  статуями,  изваянными   гениальным   скульптором
древности.
   Но сейчас его встретил ряд  пустых  саркофагов.  Значит,  дело  и  впрямь
такое, что серьезнее не бывает,  если  весь  корпус  "Одиссей"  разбужен  по
тревоге.
   Взгляд Дэвида  остановился  на  цилиндре,  находившемся  в  самом  центре
галереи героев, рядом с его собственным голографическим портретом...
   Дом! Единственное место во Вселенной, которое он мог назвать домом!
   Первой  реакцией  Дэвида  было  сильное,  почти   непреодолимое   желание
оказаться там, в саркофаге. Он чуть не заплакал.  Господи,  как  же  хочется
погрузиться в Сон! Сон! Как он  нуждается  в  нем,  в  сотне  лет  крепкого,
безмятежного Сна, в котором существуют  лишь  приятные  видения,  отгоняющие
прочь кошмарные воспоминания о людях, которых он убил за свою долгую  жизнь.
Лишь иногда приносимые  коварными  призраками  мучения  совести  прорывались
сквозь плотное защитное покрывало и вносили  смятение  в  его  крепкий,  как
смерть, Сон.
   Второй его реакцией был страх.
   Что будет, если война вспыхнет в полную силу? Его ведь призовут убивать.
   Убивать, убивать, снова убивать - и так долгие  годы  без  перерыва,  без
какой-либо надежды на отдых и священный Сон. Все его товарищи уже  разбужены
и готовятся к грязной работе среди жерновов наступающей войны.
   Эта мысль потрясла его до глубины души.
   Дэпид вздохнул.
   - Да, святой отец, - признался он, - я заглянул в Зал  Покоя.  И  я...  я
испугался.
   - Почему, сын мой? Было бы естественно, если бы ты обрадовался, вспомнив,
какой безмятежный покой ожидает тебя, когда задание будет выполнено.
   Дэвид прикусил язык. Ему хотелось огрызнуться, заявить, что, видимо,  все
так и было  подстроено:  он  зайдет  в  зал,  восхитится  покоем,  ужаснется
перспективе лишиться его навсегда и тут же согласится  пойти  на  задание  -
вновь окунуться в грязь, кровь и смерть. Еще одно (или  не  одно)  убийство.
Еще  один  грех  на  душу.  Совершенно   ненужный   ему   грех,   по   праву
предназначавшийся душе струсившего сопляка. О чем Келлс  сейчас  жалел,  так
это о том, что он не пристрелил наложившего в штаны сукина сына.
   Успев продумать все это, он заставил себя спокойно ответить:
   - Я не готов к новому заданию. Я хорошо поработал, и сейчас единственное,
что мне нужно, - отдых. Я уже не хочу в отпуск, мне немедленно нужен Сон.
   Разбудите меня через сто лет. Не раньше. Позже - можно, но не раньше!
   Это тоже входило в  права  Дэвида.  Он  мог  не  только  отказываться  от
задания, ничего не объясняя, но мог также и лично назначать время и условия,
при которых его следовало разбудить. Именно этим правом он собирался  сейчас
воспользоваться и твердо гнул свою линию, пока  вдруг  не  совершил  ошибку,
добавив к уже сказанному:
   - Через сто лет пусть меня разбудят, но только если война не продлится до
этого времени. Если же она затянется  больше  чем  на  целый  век,  тогда  я
строжайше приказываю не будить меня до того дня, пока она не закончится.
   В глазах отца Зорзы мелькнул огонек; в следующую секунду Дэвид понял, что
это он сам зажег его.
   - Наконец-то, сын мой. Теперь я понял, что тревожит тебя, - сказал  жрец,
широко улыбаясь. - Ты не находишь себе покоя  из-за  людей,  чьи  души  тебе
придется отправить на тот свет, если начнется война.
   Дэвид ничего не сказал. Слова были излишни. Отец Зорза  уже  уловил  суть
проблем и теперь неумолимой логикой петлю за петлей распутывал в душе Келлса
клубок противоречий.
   - Мы ведь столько раз об этом говорили, сын мой, -  вздохнул  жрец.  -  И
всякий раз я тебе повторяю: "Если ты действуешь во  имя  справедливого  дела
богом хранимой Америки, ты не можешь согрешить".
   Дэвид подавил готовый сорваться с губ стон. Он и так убил  слишком  много
людей! Так неужели...
   И, словно читая его мысли, отец Зорза поспешил сказать:
   - Не важно, что именно ты делаешь, сколько душ пришлось  тебе  освободить
из плена ветхих  тел.  Главное  -  твоя  душа  останется  чистой,  как  душа
невинного,  только  что  окрещенного  младенца.  Тебя  не   коснутся   чужие
проклятия. Твоя душа, свободная от тяжести грехов, поднимется прямо к вратам
рая и предстанет пред господними очами.
   - Да, святой отец, - кивнул Дэвид. - Я уже давно все понял.
   На самом деле он вкладывал в свои слова совсем другой смысл.
   Зорза тоже понимал это и решил выложить Келлсу еще один аргумент.
   Последний в сегодняшнем споре.
   - А знаешь, сын мой, что тревожит в этой ситуации меня? - спросил  он.  -
То, что  ты  отказался  от  предложенного  задания,  даже  не  выяснив,  что
предстоит сделать. Поэтому я сомневаюсь, стоит ли мне  пытаться  переубедить
тебя. Но при всем этом где-то в глубине души  я  чувствую,  что  твой  отказ
именно сегодня может лечь тягчайшим грехом  на  мою  и  твою  души.  Грехом,
который не сможет ни искупить, ни выжечь даже пламя чистилища.
   Дэвид вздрогнул.
   - Что это за грех? - шепотом спросил он. - И как я смогу согрешить,  если
буду спать в Зале Покоя?
   - Ты согрешишь тем, что откажешься предотвратить,  остановить  уже  почти
начавшуюся войну, сын мой, Подумай о тысячах, нет - о миллионах,  миллиардах
жизней, которые будут спасены  тобой,  -  тобой!  -  если  ты  справишься  с
задачей. А если ты откажешься, то они обречены.
   Жрец помолчал, затем продолжил речь, глядя на Дэвида из-под полуопущенных
век:
   - Понимаешь... Отказ от задания неизбежно означает начало массовой бойни.
   Нет, больше, чем бойни. Это будет катастрофа, холокост.  И  ты  будешь  в
ответе за все это. Конечно, мы пошлем кого-то другого, но справиться  можешь
только ты.
   Келлс дрогнул, пон