ершенно серьезно:
     - Если бы наследник престола в  своем великодушии и милости сказал мне:
"Теперь,  когда я  снова богат и  могуч,  требуй от  меня,  чего хочешь",  я
бросилась бы  перед ним на  колени и  попросила бы его издать указ,  чтобы с
нашей деревни никогда больше не взимали податей.
     Это было сказано просто, от всего сердца и тронуло нас до глубины души;
никто из  нас не засмеялся,  все призадумались.  Нет,  мы не рассмеялись.  И
настал день, когда мы вспомнили эти слова с печальной гордостью и радовались
тому, что не посмеялись тогда, поняв, сколько благородства заключалось в них
и как честно Жанна сдержала слово,  спустя некоторое время попросив у короля
именно этой милости и отказавшись принять хоть что-нибудь для себя.



Глава VII

     В детстве,  до четырнадцатилетнего возраста,  Жанна была самым веселым,
самым  жизнерадостным ребенком в  деревне.  В  играх  она  быстро  бегала  и
заливалась приятным звонким смехом.  Эта черта ее характера,  в соединении с
нежным,  добрым сердцем и мягкими, подкупающими манерами, делала ее всеобщей
любимицей.  Она  всегда была пламенной патриоткой.  Иногда печальные вести с
войны терзали ее душу и сердце,  исторгали у нее слезы,  но потом, когда эти
впечатления проходили,  к  ней опять возвращалось хорошее настроение,  и она
становилась прежней Жанной.
     Однако за последние полтора года она стала сосредоточенной и серьезной.
Нельзя сказать,  чтобы она сильно грустила,  скорее всего, она погружалась в
мечту,  предавалась думам и размышлениям. Она носила в своем сердце тоску по
Франции,  а  это было нелегкое бремя.  Я  хорошо знал,  что ее  больше всего
беспокоило,  но  Другие объясняли эту странную сосредоточенность религиозным
экстазом,  ибо Жанна не делилась своими мыслями с  односельчанами и частично
доверялась только мне,  - поэтому-то я и знал лучше других, что больше всего
волновало ее.  Не раз мне приходила в  голову мысль о том,  что у Жанны есть
какая-то  тайна,  которую она хранит в  себе,  не  раскрывая ее  ни мне,  ни
кому-либо другому.  Эта мысль возникла у  меня потому,  что я  заметил,  как
несколько раз Жанна обрывала свою речь на полуслове и  мгновенно меняла тему
- видимо,  боясь,  что  вот-вот  раскроет что-то.  И  только некоторое время
спустя мне было суждено узнать ее тайну.
     На  другой день после описанного мною разговора мы пасли в  поле скот и
по обыкновению рассуждали о бедствиях Франции.  Не желая расстраивать Жанну,
я  всегда рисовал будущее Франции в  розовых красках,  но  это  было  только
притворство,  ибо безнадежность положения нашей родины не вызывала сомнений.
Теперь мне  стало так  больно лгать ей,  так стыдно обманывать эту невинную,
чистую,  доверчивую девушку,  что я  решил впредь отказаться от  всякой лжи.
Запинаясь почти на каждом слове, я начал излагать ей свои новые политические
взгляды и опять,  конечно,  не смог не солгать - в силу привычки, от которой
не так-то легко отделаться.
     - Жанна,  я  размышлял об этом всю ночь и  пришел к выводу,  что мы все
время ошибались.  Положение Франции ужасно.  Оно  было таким еще  со  времен
Азенкура, а сегодня стало совсем безнадежным и отчаянным.
     Говоря это,  я  старался не смотреть ей в  глаза -  ведь она не ожидала
услышать от  меня  подобных слов.  Разбить ее  сердце,  сокрушить лучшие  ее
надежды такой  откровенно-грубой,  беспощадной речью,  -  это  было  слишком
бесчеловечно.  Но,  высказав все,  облегчив свою душу и  очистив совесть,  я
заглянул Жанне в лицо, чтобы видеть, какое впечатление произвели мои слова.
     Но ее лицо ничего не выражало.  В  серьезных глазах Жанны сквозило едва
заметное удивление - и только. Она заговорила просто и спокойно.
     - Дело Франции безнадежно? Почему ты так думаешь? Скажи мне.
     Радостно видеть,  что  удар,  который,  как  вы  опасались,  должен был
сокрушить дорогого для вас человека,  не имел рокового действия.  Я сразу же
успокоился и мог высказать все без утайки и смущения.
     - Оставим в  стороне патриотические иллюзии и  наши  личные чувства,  -
начал я, - и посмотрим в глаза фактам. О чем они говорят? Они говорят так же
ясно,  как цифры в  приходо-расходной книге торговца.  Стоит только подвести
итог,  чтобы убедиться, что Франция обанкротилась: одна половина ее владений
уже в руках английских шерифов,  а другая тоже не принадлежит французам, так
как на  нее беспрерывно посягают различные банды разбойников,  не признающих
над  собой  ничьей власти.  Наш  нищий король заперт со  своими фаворитами и
шутами  в  маленьком  уголке  королевства,   где  предается  праздности,  не
располагая никакой властью;  у него нет ни денег, ни армии; он не сражается,
не  намерен  сражаться,   не  думает  оказывать  никакого  сопротивления.  В
сущности,  он  хочет только одного:  бросить свою корону в  сточную канаву и
бежать в Шотландию. Таковы факты. Разве они не верны?
     - Да, они верны.
     - В  таком случае я сказал правду.  Стоит только сопоставить эти факты,
чтобы прийти к правильному выводу.
     - К  какому  выводу?  Что  дело  Франции  безнадежно?  -  спросила  она
спокойно.
     - Разумеется. Перед лицом таких фактов сомнений быть не может.
     - Как ты можешь это говорить? Как ты можешь так чувствовать?
     - Очень просто.  Разве я  могу при  подобных обстоятельствах говорить и
чувствовать иначе?  Жанна,  неужели перед лицом этих очевидных фактов ты все
еще питаешь какие-то надежды на возрождение Франции?
     - Надежды?  О, больше, чем надежды! Франция обязательно обретет свободу
и сохранит ее. В этом не может быть ни малейшего сомнения.
     Мне  показалось,  что  ее  ясный  ум  сегодня помутился,  иначе она  не
возражала бы  против таких  убедительных фактов.  А  что,  если  я  еще  раз
попытаюсь разъяснить их ей? Возможно, она поймет.
     - Жанна,  -  снова начал я,  -  твое  сердце,  слепо обожающее Францию,
подводит  тебя.  Ты  не  постигаешь всей  серьезности положения.  Смотри:  я
палочкой сделаю тебе  наглядный чертеж на  земле.  Вот  эта  ломаная линия -
граница Франции. Пересекая ее по центру, я провожу другую линию: это - река.
     - Да, Луара.
     - Видишь - вся эта северная часть страны уже в когтях англичан.
     - Да.
     - А  вот  эта  южная часть,  в  сущности,  никому не  принадлежит,  как
признает и  сам король,  замышляющий бегство в  чужие края.  Здесь находятся
английские войска;  сопротивления им никто не оказывает, и они в любое время
могут  овладеть остальной частью  страны.  Говоря  откровенно,  Франции нет,
Франция  погибла,  Франция перестала существовать.  То,  что  было  когда-то
Францией, стало сегодня английской вотчиной. Разве неправда?
     Голос ее  был еле слышен,  чуть-чуть дрожал,  но  я  отчетливо различил
слова:
     - Да, это правда.
     - Хорошо.  Теперь добавим сюда еще один убедительный факт -  и  картина
будет  полной.  Разве  французские  войска  одерживали  победы?  Шотландские
солдаты  под  французским флагом,  правда,  победили в  двух-трех  сражениях
несколько лет  тому назад,  но  ведь я  говорю о  французах.  После того как
двенадцать  лет  тому  назад  восемь  тысяч  англичан  почти  истребили  под
Азенкуром шестьдесят тысяч  французов,  французскому мужеству пришел  конец.
Теперь уже почти стало поговоркой: британцы еще собираются в бой, а наши уже
наступают спиной.
     - Больно сознаваться, но и это правда.
     - Вот почему питать надежды бессмысленно.
     Я думал,  что теперь ей все стало ясным, не могло не стать ясным, и что
она  сама  признает полную безнадежность положения.  Но  я  ошибся,  глубоко
ошибся. Без малейшего сомнения она проговорила:
     - Франция еще воспрянет. Вот увидишь.
     - Воспрянет? С таким грузом английских войск на плечах?
     - Она сбросит их и растопчет! - с воодушевлением ответила Жанна.
     - Не имея солдат, чтобы сражаться? - переспросил я.
     - Их созовет барабан. Они явятся на его зов и пойдут в бой.
     - Или начнут отступать, как прежде.
     - Нет! Они пойдут вперед, только вперед! Вот увидишь.
     - А несчастный король?
     - Он возвратит свой трон и получит корону.
     - Ну,  право же,  у меня кружится голова.  Если бы я мог поверить,  что
через  тридцать лет  английское иго  будет свергнуто,  а  французский король
увенчает свою голову короной...
     - Все это случится не позже чем через два года.
     - В самом деле? Но кто же сделает возможным это невозможное?
     - Бог.
     Она сказала это тихо и внятно, - голосом, полным благоговения.
     Откуда эти странные мысли в ее голове? Этот вопрос не давал мне покоя в
течение нескольких дней.  Вполне естественно, что я усомнился в нормальности
ее  рассудка.  Иначе  чем  можно  объяснить подобную уверенность?  Возможно,
переживания и  размышления о  бедствиях Франции  пошатнули ее  здравый ум  и
наполнили его фантастическими призраками, - да, я допускал и это.
     Но  наблюдая  за  ней,  испытывая ее,  я  убедился,  что  мои  опасения
беспочвенны.  Взор ее был чист и ясен, поведение безупречно, речь спокойна и
разумна.  Нет,  рассудок ее был в порядке,  по-прежнему ее ум - самый ясный,
самый  проницательный  в  нашем  селе.   Она  продолжила  думать  о  других,
заботиться о других,  постоянно жертвуя собой,  как и прежде. Она продолжала
посещать больных,  оказывать помощь  бедным и  готова была  в  любую  минуту
уступить свою  постель странникам,  довольствуясь сном на  полу.  Было нечто
таинственное во всем этом,  но только не расстройство души и  ума.  Я хорошо
понимал это.
     Ключ к ее тайне скоро попал в мои руки,  и случилось это вот как. То, о
чем я собираюсь вам рассказать, видимо, вы знаете из исторических сочинений,
но вы никогда не слышали показаний очевидцев, современников Жанны.
     Однажды спускался я с горы,  - это было 15 мая 1428 года. Очутившись на
опушке дубового леса,  я уже собирался выйти на открытую поляну,  на которой
рос наш Волшебный бук,  как вдруг остановился,  притаившись в густой листве.
Дело в  том,  что я заметил Жанну и вздумал подшутить над ней.  Представьте,
это пустое, вздорное намерение граничило почти непосредственно, так сказать,
вплотную  с  событием,  которому  суждено  было  навсегда войти  в  песни  и
предания.
     День был пасмурный,  и  поляна,  где стоял Волшебный бук,  была покрыта
мягкой,  густой тенью.  Жанна сидела на естественном возвышении,  образуемом
узловатыми корнями дерева.  Сложенные руки она держала на коленях,  а голову
немного наклонила вперед.  У нее был вид человека,  который полностью ушел в
свои мысли,  погрузился в глубокие мечтания и забыл все на свете.  И вдруг я
увидел нечто  странное,  поразительное:  по  направлению к  дереву по  траве
медленно скользил белый призрак.  Он  был огромных размеров,  в  одеждах,  у
которых вместо рукавов были крылья,  и такой необыкновенной белизны,  словно
всю поляну озарила молния;  но даже сравнение с молнией неудачно, потому что
на молнию можно все же смотреть, а этот свет был так ослепителен, что у меня
заболели и стали слезиться глаза.  Я обнажил голову,  сознавая,  что являюсь
свидетелем чего-то таинственного,  потустороннего.  Я еле дышал,  охваченный
ужасом и священным трепетом.
     И еще одно странное явление.  Сначала в лесу было тихо;  он был охвачен
той глубокой тишиной,  которая обычно наступает перед грозой,  когда птицы и
звери в страхе прячутся кто куда.  Но теперь все птицы вдруг громко запели с
такой радостью, восторгом и воодушевлением, что невозможно описать; их пение
было  таким  возвышенным и  захватывающим,  словно  они  совершали  таинство
божественного преклонения.  С первыми звуками птичьих голосов Жанна упала на
колени, низко склонила голову и скрестила руки на груди.
     Она  еще  не  видела призрака.  Или о  его приближении возвестило пение
птиц?  Мне казалось,  именно так.  Возможно,  ей и раньше являлось это.  Да,
возможно, вполне возможно.
     Лучезарное видение  медленно  приближалось к  Жанне;  краем  своим  оно
коснулось ее,  охватило,  окутало неземным великолепием.  И в небесном свете
лицо ее,  до сих пор лишь человечески прекрасное,  стало ангельским; залитая
дивным  сиянием,  ее  простая  крестьянская  одежда  стала  подобна  одеянию
ангелов,  какими они представляются нам у подножия престола господня в наших
мечтах и сновидениях.
     Неожиданно Жанна  поднялась  и  остановилась,  слегка  склонив  голову,
опустив руки,  с  вытянутыми вперед  и  молитвенно сложенными пальцами;  она
стояла в  ореоле дивного сияния,  сама не  сознавая этого;  казалось,  она к
чему-то прислушивалась,  но я ничего не слышал.  Немного погодя, она подняла
голову и взглянула так,  будто смотрела в лицо великану; затем сложила руки,
в  божественном экстазе возвела их к небу и заговорила с мольбой.  Отдельные
слова долетали до моего слуха. Я слышал, как она сказала:
     - Но я  так молода!  Я слишком молода,  чтобы покинуть свою мать и свой
дом и пойти в неизвестный мне мир свершать такое великое,  трудное дело! Ах,
смогу ли  я  разговаривать с  мужчинами,  быть соратником воинов?  Я  рискую
подвергнуть себя оскорблениям,  грубостям и  презрению!  Смогу ли я пойти на
войну и командовать войсками?  Ведь я - девушка, ничего не знающая в военном
деле,  никогда не державшая в руках оружия и не умеющая даже оседлать коня и
ездить верхом... Однако, если такое повеление...
     Ее  голос ослабел и  был прерван рыданиями;  больше я  не  расслышал ни
слова.  Тогда я  пришел в себя.  Я сообразил,  что насильственно вторгаюсь в
божественную тайну и  могу быть за это наказан.  Я  испугался и  углубился в
лес. Там я вырезал метку на коре дерева: мне хотелось убедиться, что все это
свершилось не во сне,  и что я действительно был свидетелем видения.  У меня
было намерение прийти сюда еще  раз и  убедиться по  сделанной мною зарубке,
что все это я видел не во сне, а наяву.



Глава VIII

     Внезапно меня  окликнули.  Это  был  голос  Жанны.  От  неожиданности я
вздрогнул:  откуда она могла знать,  что я нахожусь рядом? Я перекрестился и
прошептал "свят-свят",  дабы  развеять чары.  Я  знал,  что  никакие чары не
устоят против моей молитвы.  Меня окликнули вновь,  и  я  вышел из  укрытия.
Передо мной действительно была Жанна,  но уже не такая, какой являлась мне в
чудном видении.  Она больше не плакала и  имела такой же вид,  как и полтора
года назад,  когда ее сердце ничем не было удручено,  а  душа была по-детски
беззаботна.  К  ней вернулись прежняя энергия и  задор,  а  в  глазах у  нее
светилась какая-то восторженность.  Казалось, она все время была в забытьи и
только теперь проснулась.  В самом деле, можно было подумать, что, побывав в
мире ином,  она опять вернулась в наш мир.  Я так обрадовался, что готов был
кричать,  звать сюда всех,  чтобы приветствовать Жанну. В радостном порыве я
подбежал к ней и заговорил:
     - О  Жанна,  если бы  ты  знала,  что я  хочу тебе сказать!  Ты даже не
представляешь.  Я  только что видел чудный сон и  во сне -  тебя:  ты стояла
именно здесь, где стоишь сейчас...
     Она подняла руку и ответила:
     - Это был не сон.
     Ее ответ меня так поразил, что мне опять стало жутко.
     - Не сон? - проговорил я. - Откуда ты знаешь, Жанна?
     - А теперь тебе что-нибудь снится?
     - Думаю, что нет. Уверен, что нет.
     - Конечно,  нет.  Я это вижу. Это. не было сном и тогда, когда ты делал
зарубку на дереве.
     Я  почувствовал,  как  у  меня  по  спине  пробежали мурашки.  Теперь я
нисколько  не   сомневался,   что  это  был  не  сон,   а   нечто  страшное,
сверхъестественное.  Затем  я  вспомнил,  что  мои  грешные  стопы  попирают
священную землю в том месте,  где явилось небесное видение. Я быстро отошел,
объятый страхом. Жанна последовала за мной.
     - Не бойся, - сказала она, - бояться нечего. Пойдем со мною. Мы сядем у
родника, и я открою тебе свою тайну.
     Но я задержал ее и спросил:
     - Сперва объясни мне.  Не  могла же  ты видеть меня в  лесу.  Как же ты
узнала, что я сделал на дереве зарубку?
     - Подожди немного, дойдет и до этого. Узнаешь все.
     - И еще хочу спросить: что означает это страшное видение?
     - Я все скажу,  только ты не бойся -  никакая опасность тебе не грозит.
Это было видение архангела Михаила, предводителя небесного воинства.
     Я  осенил себя  крестным знамением,  трепеща от  ужаса при  мысли,  что
осквернил своими стопами священную землю.
     - А ты не боялась, Жанна? Ты видела его лик, его фигуру?
     - Да,  но я не боялась,  потому что это для меня не впервые.  Я боялась
только вначале.
     - Когда это было, Жанна?
     - Около трех лет тому назад.
     - Так давно? И сколько раз он являлся тебе?
     - Много раз.
     - Вот почему ты так изменилась,  стала задумчивой и не похожей на себя.
Теперь я все понимаю. Почему же ты не сказала нам об этом?
     - Мне  было  запрещено.  А  теперь я  получила дозволение и  скоро всем
расскажу.  Но  пока  я  открылась тебе  одному,  и  несколько дней пусть все
остается тайной.
     - А кроме меня никто не видел этот лучезарный призрак?
     - Никто. Он являлся мне и раньше в присутствии тебя и других, но никому
из  вас не  было дано видеть его.  Сегодня все было иначе,  и  мне объяснено
почему. Но теперь видение больше не появится.
     - В  таком случае оно было знамением и  для меня -  знамением,  имеющим
особое значение?
     - Да, но я не смею говорить об этом.
     - Странно,  что  такой ослепительный свет  мог  сосредоточиться в  поле
человеческого зрения, а источник света все же оставался невидимым.
     - Призрак не был безмолвным. Мне являются многие святые, сопровождаемые
ангелами,  и  разговаривают со мною.  Я  одна слышу их голоса,  а  другие не
слышат. Мне очень дороги эти мои "голоса", как я их называю.
     - О чем же они тебе говорят, Жанна?
     - О многом, больше всего о Франции.
     - Что именно о Франции?
     - Они говорили о  ее бедствиях,  несчастьях и унижениях.  Что же другое
они могли предсказать?
     - Они предсказывали это заранее?
     - Да.  Поэтому я  всегда  знала,  что  должно произойти.  Моя  печаль и
задумчивость объясняются этим.  Иначе и быть не могло. Но мои голоса никогда
не оставляли меня без надежды и утешения. Более того, они предсказывали, что
Франция будет спасена, станет снова великим и свободным государством. Но как
и  кто это свершит,  мне не дано было знать.  -  При этих словах в ее глазах
вспыхнуло какое-то  яркое таинственное сияние,  которое я  не  раз  наблюдал
впоследствии,  когда ратные трубы призывали к  атакам.  Я называл это сияние
"боевым огнем".  Грудь  ее  вздымалась,  яркая  краска заливала лицо.  -  Но
сегодня я все узнала,  -  продолжала она.  -  Господь избрал смиреннейшее из
своих созданий для свершения великого подвига.  Таково веление всевышнего, и
под его охраной, опираясь на его могущество, я поведу войска в бой, освобожу
Францию и  возложу корону  на  голову его  слуги  -  дофина,  который станет
королем {Прим. стр.73}.
     Изумленный, я мог только спросить:
     - Ты, Жанна? Ты, дитя, поведешь войска?
     - Да.  Сначала и  я  была подавлена этой мыслью.  Действительно,  я еще
ребенок,  несведущий в" военном деле,  неприспособленный к  суровой лагерной
жизни  и  ратному труду.  Но  минуты слабости и  неверия в  себя  миновали и
никогда не вернутся вновь.  Я  призвана,  и  с помощью божьей я не отступлю,
пока  не  разрублю английский кулак,  сжимающий горло  Франции.  Мои  голоса
никогда не обманывали меня;  не солгали они и сегодня.  Они сказали, чтобы я
пошла к Роберу де Бодрикуру,  коменданту Вокулера,  - он даст мне солдат для
охраны и пошлет к королю.  Через год англичанам будет нанесен удар,  который
явится началом конца, а конец не замедлит последовать.
     - Где же он будет нанесен?
     - Мои голоса не сказали мне;  не сказали они и  того,  что произойдет в
этом  году,   прежде  чем  будет  нанесен  удар.   Я  знаю  только