по ним открыли огонь,  и они были остановлены. Жанна подбадривала
своих солдат вдохновенными словами и  опять повела их в  атаку в  образцовом
порядке. На этот раз она заняла Марги под крики "ура!". А потом она сразу же
круто повернула направо,  на  равнину,  и  ударила по  неприятелю,  как  раз
подоспевшему в  направлении  Клеруа.  Началось  трудное  дело:  обе  стороны
яростно дрались и  поочередно то продвигались вперед,  то теснили назад друг
друга; победа колебалась между теми и другими. И вдруг - поднялась паника на
нашей  стороне.  Объясняют это  разными  причинами.  Одни  утверждают,  что,
услыхав канонаду,  наши передние ряды вообразили,  что  пути отхода отрезаны
англичанами;  другие же доказывают,  что в задних рядах пронесся слух, будто
Жанна  убита.  Как  бы  то  ни  было,  наши  силы  дрогнули  и  обратились в
беспорядочное бегство  к  насыпной  дороге.  Жанна  пыталась  собрать  их  и
повернуть обратно,  она кричала,  что победа обеспечена,  но это не помогло;
солдаты рассыпались и промчались мимо нее,  как морская волна. Старик д'Олон
умолял  ее   отступить,   пока  еще  была  возможность  спастись,   но   она
отказывалась;  тогда  он  схватил  ее  коня  под  уздцы  и,  несмотря на  ее
возражения, повел его рядом со своим конем вслед за остатками разбежавшегося
войска.  Потеряв голову,  солдаты жалкой, беспорядочной толпой неслись вдоль
дороги;  пальбу пришлось прекратить,  вследствие этого англичане и бургундцы
благополучно сомкнулись: первые - впереди, вторые - сзади своей добычи. Этим
же охватывающим маневром противник устроил французам кровавую баню у  самого
"бульвара";  и там,  в углу, образуемом флангом укреплений и скатом дорожной
насыпи,  они  храбро сражались в  безнадежном бою  и  погибли все -  один за
другим.  Флави,  наблюдавший все  это с  городской стопы,  приказал запереть
ворота и поднять мост; путь отхода Жанне был отрезан.
     Маленький отряд ее  телохранителей таял на  глазах.  Оба  наших славных
рыцаря были ранены,  точно так же как и  оба брата Жанны,  а за ними и Ноэль
Ренгессон,  -  все  они  получили тяжелые ранения,  самоотверженно прикрывая
Жанну. Остались только Карлик и Паладин, они ни за что не хотели сдаваться и
стояли несокрушимо,  как две железные башни,  обрызганные и  залитые кровью.
Куда  бы  ни  обрушивался топор одного или  меч  другого,  там  враг  только
вскрикивал и  падал замертво.  Храбро сражаясь и свято выполняя свой долг до
последнего вздоха,  эти добрые простые воины окончили свой славный путь. Мир
их праху! Они были мне очень дороги...
     Вдруг послышались злорадные крики, и Жанна, все еще упорно защищавшаяся
мечом,  была схвачена за епанчу и  сброшена с лошади.  Ее унесли пленницей в
лагерь  герцога  Бургундского,   и  за  ней,   с  диким  ревом,  последовали
торжествующие победители.
     Ужасная  весть  сразу  же   распространилась  по   всей   округе,   она
передавалась из уст в уста и всюду,  куда она доходила,  поражала людей, как
паралич;  люди перешептывались,  повторяя,  как во сне,  одни и те же слова:
"Орлеанская Дева схвачена!..  Жанна д'Арк в  плену!..  Спасительница Франции
погибла для нас!.." И они, бедняги, повторяли это без конца, словно не могли
постичь,  как  это  могло случиться,  как  милосердный господь мог допустить
такое бедствие.
     Вы,  вероятно, знаете, как выглядит город, когда он от крыш до мостовой
завешен  черными  траурными  полотнищами?  Тогда  вы  представите себе,  как
выглядел Тур  и  некоторые другие города.  Но  можно  ли  выразить в  словах
глубину печали, охватившей крестьянство по всей Франции? Нет, никто этого не
сможет сделать,  и  сами они,  бедные бессловесные существа,  не могли бы ни
высказать, ни выплакать свою скорбь; но она- эта глубокая скорбь - заполняла
все уголки их души. Да что говорить: душа всей нации облеклась в траур!
     Итак,   24  мая.   Опускается  занавес  над  самой  невиданной,   самой
патетической и самой удивительной военной драмой,  когда-либо разыгранной на
мировой сцене. Жанна д'Арк уже никогда больше не отправится в поход.


КНИГА ТРЕТЬЯ. СУД И МУЧЕНИЧЕСТВО



Глава I

     Мне  больно,  невыносимо больно  останавливаться подробно  на  позорной
истории лета и зимы,  последовавших за пленением Жанны. Некоторое время я не
особенно беспокоился,  так как со  дня на  день ждал известия,  что за Жанну
потребуют выкуп и  что король,  нет,  не король,  а  вся благодарная Франция
поспешит внести его.  По  законам войны,  ее не могли лишить привилегии быть
выкупленной. Она не была мятежницей; согласно всем законам, она была воином,
поставлена самим королем во  главе французской армии и  не была виновна ни в
каком преступлении, предусмотренном военным кодексом; поэтому ее нельзя было
задержать ни под каким предлогом, если бы только выкуп был внесен.
     Но  тянулись дни за  днями,  а  никакого выкупа не  предлагали!  Трудно
поверить,  но это правда.  Может быть, эта гадина Тремуйль наушничал королю?
Нам известно только то,  что король молчал,  проявляя полнейшее равнодушие и
не  предпринимая ничего в  пользу этой бедной девушки,  которая для него так
много сделала.
     К  несчастью,  во вражеском стане усердия хватало с  избытком.  Весть о
пленении Жанны  дошла до  Парижа на  другой же  день,  и  ликующие англичане
вместе с  бургундцами весь день и  всю ночь оглашали окрестности колокольным
звоном и громом артиллерийских салютов;  а на следующий день главный викарий
инквизиции прислал герцогу Бургундскому письмо с требованием выдать пленницу
в руки католической церкви, которая намерена судить ее как еретичку.
     Англичане усмотрели в  этом  удобный предлог,  хотя в  сущности здесь с
самого  начала действовала английская власть,  а  не  церковь.  Церковью они
воспользовались как слепым орудием, как ширмой, и не случайно: церковь могла
лишить  Жанну  д'Арк  не  только  жизни,  но  и  подорвать  ее  влияние,  ее
вдохновляющее воздействие  на  войска,  тогда  как  англичане  могли  только
казнить  ее  тело,  а  это  не  ослабило бы  притягательной силы  ее  имени,
напротив, это прославило бы и обессмертило ее на вечные времена. Жанна д'Арк
была  единственным авторитетом во  Франции,  который  признавали  англичане,
единственной силой,  с  которой они  считались.  Они были уверены,  что если
удастся  убедить  церковь  лишить  ее  жизни,  объявив ее  идолопоклонницей,
еретичкой и  колдуньей,  посланной не  небесами,  а  дьяволом,  то тем самым
английское господство легко было бы восстановить.
     Герцог  Бургундский  ко   всему  прислушивался,   но  выжидал.   Он  не
сомневался,  что  французский король или  французский народ вскоре предложат
выкуп  покрупнее,  чем  англичане.  Он  держал Жанну  в  строгом заточении в
надежной крепости и  терпеливо ждал длительное время.  Он был все же принцем
французской крови,  и  в  глубине  души  ему  было  совестно продавать Жанну
англичанам.  Однако  его  ожидания  не  оправдались:  с  французской стороны
предложения не поступало.
     Как-то   раз   Жанна   ловко   провела  своего  тюремщика:   неожиданно
выскользнув,  она  заперла его  вместо себя.  Но  при  попытке к  бегству ее
заметил часовой; Жанна была поймана и снова водворена в темницу.
     После этого ее перевезли в замок Боревуар, укрепленный еще сильнее. Это
было в начале августа - уже более двух месяцев Жанна находилась в плену. Там
ее  заточили на самом верху каменной башни высотой в  шестьдесят футов.  Там
она снова томилась,  томилась долго -  около трех с половиной месяцев. И все
эти тягостные пять месяцев ее мучило сознание, что англичане, под прикрытием
церкви,  торгуются за  нее,  точно за лошадь или рабыню,  а  Франция молчит,
король безмолвствует, молчат все ее друзья. Поистине, это было ужасно!
     Тем  не  менее,  услыхав однажды,  что Компьен осажден и  вот-вот будет
захвачен, а неприятель угрожает уничтожить всех жителей поголовно, не щадя и
семилетних  детей,   она   почувствовала  непреодолимое  желание  сейчас  же
броситься к  ним на  помощь.  Разорвав на полосы постельные принадлежности и
связав их,  ночью она стала спускаться по этой непрочной веревке;  но слабая
ткань  порвалась,  она  упала,  сильно расшиблась и  три  дня  пролежала без
сознания, не принимая ни пищи, ни воды.
     Наконец,  к  нам на  выручку подоспел французский отряд,  возглавляемый
графом  Вандомским;  Компьен отстояли,  и  осада  была  снята.  Для  герцога
Бургундского это было настоящим бедствием.  Он сильно нуждался в деньгах,  и
теперь  было  удобнее  всего  сделать ему  предложение выдать  Жанну  д'Арк.
Англичане немедленно послали французского епископа,  того самого презренного
Пьера Кошона из города Бовэ, - да будет он проклят! В случае успеха ему была
обещана часть  архиепископства Руанского,  в  то  время  вакантного.  Он  же
требовал,  чтобы  его  назначили председателем церковного суда  над  Жанной,
поскольку место битвы,  где она была взята в плен, находилось в пределах его
епархии.
     По  военному  обычаю  того  времени,  выкуп  принца  королевской  крови
определялся в  10  000 ливров золотом,  что составляет 61  125 франков;  эта
установленная сумма должна была быть принята,  если ее предложат,  -  отказа
быть не могло.
     Кошон сообщил,  что именно такую сумму предлагают англичане в  качестве
выкупа  за  бедную  крестьянскую девушку из  Домреми.  Это  с  поразительной
наглядностью свидетельствует о  том огромном значении,  которое ей придавали
англичане.   Предложение  было   принято.   За   эту   сумму   Жанна  д'Арк,
освободительница Франции,  была  продана,  продана своим  врагам,  врагам ее
родины,  тем самым вратам, которые угнетали и разоряли Францию, вымолачивали
и  выколачивали все до зернышка из ее закромов,  терзали и истязали ее живое
тело  в  течение целого столетия,  не  давая отдыха даже  в  воскресные дни;
врагам,  которые давным-давно забыли,  как выглядит в лицо живой француз,  -
настолько они  привыкли видеть  его  дрожащую спину,  видеть  его  бегущим в
паническом ужасе;  врагам,  которых она  беспощадно громила в  открытом бою,
устрашала,   усмиряла  и   приучала  уважать  французскую  доблесть,   вновь
возродившуюся в  народе под влиянием ее  великого примера;  врагам,  которые
жаждали ее крови,  ибо она была единственной силой, стоящей между торжеством
англичан  и  унижением  Франции;  -  продана  французскому попу  французским
принцем при  молчаливом попустительстве французского короля  и  французского
народа, равнодушно взирающих на этот позор!
     А она? Что говорила она? Ничего. Ни единого слова упрека не сорвалось с
ее уст. Она была выше этого - она была Жанной д'Арк, и этим сказано все.
     Ее воинская честь была незапятнанной.  Привлекать ее к  ответственности
за  боевые действия нельзя было никак.  Требовалась более хитрая уловка,  и,
как  видите,  уловка  нашлась.  Жанну  собирались судить церковным судом  за
преступления против религии.  Если таковые не  обнаружатся,  их  можно будет
создать искусственно. Обделать это грязное дело и взялся негодяй Кошон.
     Местом  для  ведения  процесса был  избран  Руан  -  центр  английского
владычества;  его  население находилось под  властью англичан на  протяжении
жизни  нескольких поколений и  теперь едва  ли  могло считаться французским,
разве только по языку. Город сильно охранялся войсками. Жанну доставили туда
примерно в  конце декабря 1430 года и  бросили в тюрьму.  Да,  эту свободную
душу бросили в тюрьму и заковали в цепи!
     И по-прежнему Франция бездействовала.  Чем это объяснить?  Мне кажется,
здесь возможно лишь одно объяснение.  Вы помните: всякий раз, когда Жанна не
участвовала в  походе,  французы сдерживались и ничего не предпринимали;  но
всякий раз,  когда она,  встав во  главе армии,  вела ее за собой,  французы
сметали все на  своем пути,  сражались,  как львы,  до  тех пор,  пока могли
видеть перед собой ее белые доспехи или ее знамя;  и  каждый раз,  когда она
падала раненной или проносился слух о  ее  гибели,  -  как это случилось под
Компьеном,  -  они бросались в бегство,  как стадо баранов. Из этого я делаю
вывод,  что они были еще далеки от настоящего возрождения,  что в глубине их
душ  еще  сохранялись следы  страха  и  трусости,  накопившиеся веками,  как
результат неудач,  поражений,  отсутствия доверия друг  к  другу и  к  своим
вождям,  ибо они знали из горького опыта, что всюду гнездится измена. Короли
изменяли своим виднейшим вассалам и  полководцам,  а  те,  в  свою  очередь,
предавали и  главу государства и друг друга.  Солдаты видели,  что они могут
полагаться только на Жанну и ни на кого больше. Не стало ее - и все пропало.
Она  была  солнцем,  под  лучами  которого пробуждались и  бурлили замерзшие
потоки;  закатилось это солнце -  и потоки опять затянуло льдом; армия и вся
Франция опять стали тем,  чем были прежде -  сборищем мертвецов, неспособных
ни к мысли, ни к надежде, ни к честолюбию, ни к действию.



Глава II

     Моя рана долго не  заживала и  беспокоила меня до  половины октября,  и
лишь  наступившее похолодание восстановило мое  пошатнувшееся здоровье.  Все
это время ходили слухи,  что король собирается выкупить Жанну. Я верил этому
по  молодости лет,  не  сознавая еще всей мелочности и  низости жалкого рода
человеческого,  который так  хвастливо кричит о  себе и  считает себя выше и
лучше других живых существ.
     В  октябре я  уже  настолько оправился,  что  смог  участвовать в  двух
вылазках, и во второй из них, 23 числа, снова был ранен. Как видите, счастье
от  меня отвернулось.  В  ночь на 25 октября осаждающие отступили;  в  стане
врага поднялась суматоха,  и один из пленников бежал,  благополучно добрался
до  Компьена и  приковылял ко  мне в  комнату,  взволнованный и  бледный как
полотно.
     - Как? Ноэль Ренгессон? Ты - жив?
     Да,  это  был он.  Вам нетрудно представить,  какой радостной была наша
встреча!  Она  была  радостной и  вместе с  тем  грустной.  Мы  не  решались
произнести имя Жанны.  Наш голос обрывался,  сдавленный спазмами.  Мы хорошо
понимали,  что связано с  этим именем;  поэтому мы могли говорить лишь "она"
или "ее", по дорогого имени не упоминали.
     Заговорили о ее личном штабе.  Старый д'Олон, раненный и взятый в плен,
все еще находился при Жанне и служил ей с разрешения герцога Бургундского. С
Жанной обходились почтительно,  в  соответствии с ее рангом и достоинствами,
как  с  высокопоставленной  пленницей,   захваченной  в  честном  бою.   Так
продолжалось до тех пор,  -  мы об этом узнали позже, - пока она не попала в
руки подлого исчадия сатаны - Пьера Кошона, епископа города Бовэ.
     Ноэль  произнес  прекрасную,  прочувствованную речь  в  похвалу  нашего
добродушного хвастуна  и  весельчака,  нашего  богатыря знаменосца,  который
теперь уже умолк навсегда. Совершив все свои настоящие и воображаемые битвы,
рассчитавшись с земными делами, он с честью закончил свой жизненный путь.
     - А  ведь подумать только,  как везло человеку!  -  воскликнул Ноэль со
слезами на  глазах.  -  Всегда он  был  баловнем судьбы!  Диву даешься,  как
счастье следовало за ним по пятам с  первого и  до последнего шага;  на поле
брани и всюду он выделялся своей статной фигурой,  все его замечали,  все за
ним ухаживали,  все тайно или явно ему завидовали;  всегда ему представлялся
случай отличиться, совершить что-то важное, благородное, и никогда он такого
случая не упускал.  Вначале его прозвали Паладином в  шутку,  а  потом стали
звать его так и всерьез,  потому что он великолепно оправдывал это прозвище.
Наконец ему выпало высшее счастье: он пал на поле брани в боевых доспехах, -
пал,  верный своему долгу,  с  боевым знаменем в руках,  и закрыл свои глаза
навеки -  о,  вы только подумайте!  - под одобряющим ласковым взглядом самой
Жанны д'Арк!  Он осушил до последней капли чашу славы и, торжествуя, ушел на
вечный  покой,   счастливо  избежав  тех  бедствий,   того  позора,  которые
обрушились на нас потом.  Какое счастье, какое счастье! А мы? За какие грехи
мы  осуждены  оставаться здесь  -  мы,  завоевавшие право  лежать  рядом  со
счастливыми мертвецами?
     Немного помолчав, он продолжал:
     - Они вырвали священное знамя из его мертвой руки и  унесли с собой эту
добычу,  самую драгоценную после той,  кому оно принадлежало.  Но у  них его
теперь нет.  Месяц тому назад мы  рискнули своей жизнью:  оба  наших славных
рыцаря -  мои товарищи по плену -  и я, мы выкрали знамя и переправили его в
надежные  руки  в  Орлеан;  теперь  оно  там  в  безопасности,  в  хранилище
казначейства.
     Как я был благодарен Ноэлю за радостное известие!  Впоследствии я видел
это знамя не раз,  когда ежегодно,  8  мая,  приезжал в Орлеан в числе самых
почетных гостей,  чтобы  занять  первое место  на  банкетах и  в  процессиях
(разумеется,  после того, как скончались братья Жанны). Знамя и впредь будет
храниться там,  свято оберегаемое любовью всей Франции,  может быть,  тысячу
лет, словом, - до тех пор, пока не истлеет его последний лоскуток [Знамя это
хранилось там  360 лет и,  наконец,  было сожжено на  костре вместе с  двумя
мечами,  пернатым головным убором,  одеждой и  другими реликвиями Орлеанской
Девы,  уничтожено толпами народа  во  время  революции.  Ничего не  осталось
теперь из  того,  к  чему,  по преданиям,  прикасалась рука Жанны д'Арк,  за
исключением немногих,  свято хранимых, государственных и военных документов,
подписанных ею,  причем,  -  поскольку она сама писать не умела,  - рукой ее
водил писец,  быть может,  ее секретарь Луи де Конт.  Остался еще камень,  с
которого,  по преданию,  она однажды садилась на коня,  отправляясь в поход.
Лет двадцать пять тому назад существовал еще один волосок с  ее  головы.  Он
был продет в  восковую печать,  прикрепленную к  пергаменту государственного
документа.  Волосок этот был похищен вместе с  печатью и документом каким-то
вандалом, собирателем древностей, и исчез бесследно. Нет сомнения в том, что
он существует, но где - это известно только вору. (Примечание М.Твена)].
     Две или три недели спустя после этой беседы до  нас дошла ошеломляющая,
страшная весть,  поразившая нас,  как  удар  грома,  -  Жанна  д'Арк продана
англичанам!
     Никогда ни на минуту мы не допускали мысли,  что подобное случится.  Мы
были молоды,  конечно,  и,  как я уже говорил,  еще не знали, как жесток род
человеческий!  Мы так гордились своей родиной, так верили в ее благородство,
в ее величие,  в ее признательность!  Мы малого ждали от короля,  зато всего
ждали от Франции.  Каждому было известно,  что во многих городах и  селениях
священники-патриоты устраивали церковные шествия,  убеждая народ  жертвовать
деньги,  имущество,  все  что  можно,  чтобы  выкупить  свою  спасительницу,
посланную небесами.  В том,  что необходимая сумма выкупа будет собрана,  мы
нисколько не сомневались.
     Но теперь все кончено,  все погибло.  Настали тяжкие времена. Казалось,
само небо покрылось мраком; надежда и радость покинули нас. Неужели этот мой
добрый друг,  сидящий у  моей постели,  это  когда-то  веселое,  беззаботное
существо,  вся жизнь которого была сплошной шуткой, о котором по праву можно
было сказать, что он больше смеялся, чем дышал, - неужели этот весельчак был
тем  Ноэлем Ренгессоном?  Нет,  нет!  Тот  прежний Ноэль исчез безвозвратно.
Сердце его было разбито. Он как во сне блуждал по комнате, звонкий ручей его
смеха иссяк в самом источнике.
     Впрочем,  может быть,  это и лучше. У меня было такое же настроение. Мы
были друзьями по несчастью.  Он терпеливо ухаживал за мной в  течение долгих
томительных недель;  наконец,  в январе я окреп настолько, что мог выходить.
Тогда он спросил меня:
     - Ну что, пойдем?
     - Да.
     Объяснений не  требовалось.  Сердца  наши  были  в  Руане,  туда  мы  и
направлялись.  Все самое дорогое для нас было там, в стенах руанского замка.
Мы не могли ей помочь, но все же для нас было не