лной мере всеобщей
радости,  а  скорее были подавлены и  озабочены.  Иногда мы сообща обсуждали
наши жалкие шансы, стремясь по возможности представить их в розовых красках.
Но одно лишь упоминание об этом приводило в уныние Паладина. Мы могли питать
хоть какие-то надежды,  ему же не на что было надеяться.  Как правило, Ноэль
Ренгессон старался избегать этого щекотливого разговора, но ни в коем случае
не  в  присутствии Паладина.  Однажды,  когда мы  предавались нашим грустным
размышлениям, он сказал:
     - Держись,   Паладин!   Вчера  ночью  мне   приснился  сон,   будто  ты
единственный из нас всех получил назначение.  Правда, оно не такое уж важное
- что-то вроде лакея или повара, но все же назначение.
     Паладин воспрянул духом и заметно повеселел, Он верил в сны и признавал
сверхъестественное. Размечтавшись, он радостно воскликнул:
     - Ах, если бы твой сон сбылся! Ты веришь в то, что он сбудется?
     - Конечно. Я в этом абсолютно убежден: мои сны почти всегда сбываются.
     - Я расцеловал бы тебя,  Ноэль, если бы этот сон сбылся! Клянусь! Разве
не  замечательно быть слугой первого генерала Франции!  Весь мир  услышит об
этом!   А  когда  слух  дойдет  до  деревни,  все  наши  сельские  остолопы,
заявлявшие,  что я ни к чему не способен, разинут рты от удивления. Думаешь,
так не будет, Ноэль? Ты не веришь, Ноэль?
     - Верю, верю. Вот тебе моя рука.
     - Ноэль,  если все это сбудется,  я не забуду тебя до гроба.  Пожми еще
раз  мне  руку.  Я  надену  расшитую золотом ливрею.  Услышав обо  мне,  эти
сельские олухи скажут:  "Как?  Он слуга главнокомандующего и  известен всему
миру? Какое счастье! Вот уж, видно, чувствует себя на седьмом небе!"
     Он принялся расхаживать взад и вперед,  строя в своем воображении такие
воздушные замки,  что мы  еле успевали следить за  полетом его мечты.  Вдруг
лицо его омрачилось, радость исчезла, и он печально промолвил:
     - Нет,  мой дорогой,  все это выдумка, этого никогда не будет. Я совсем
забыл  о  глупой  истории  в  городишке Туль.  Все  эти  дни  я  старался не
попадаться ей на глаза,  надеясь,  что она забудет и простит. Но я знаю, что
она не простит.  И все-таки я не виноват. Правда, я говорил, что она обещала
выйти за  меня  замуж,  но  ведь  меня подучили сказать это.  Честное слово,
подучили!
     И этот здоровенный детина едва не расплакался.  Почувствовав раскаяние,
он пробормотал:
     - Единственный раз соврал, и то...
     Его раскаяние было встречено дружными насмешками.  Не  успел он  начать
вновь,  как появился слуга д'Олона и сообщил,  что нас вызывают в штаб.  Все
поднялись, и Ноэль сказал:
     - Ага!  Я  вам  что  говорил?  Мое предчувствие меня не  подводит.  Она
собирается назначить его на какую-то должность. Нам нужно отправиться туда и
выразить ему свое почтение. Вперед, ребята!
     Паладин побоялся пойти,  и  нам пришлось оставить его одного.  Когда мы
предстали перед нею и толпой офицеров в блестящих мундирах, Жанна приветливо
поздоровалась с  нами и  улыбаясь сказала,  что  всех нас  зачисляет в  свой
личный штаб,  ибо не  желает разлучаться со  своими старыми друзьями.  Какой
приятный сюрприз!  Какая честь!  И это в то время, когда на наши места можно
было назначить лиц из весьма знатных и влиятельных фамилий. У нас не нашлось
слов,  чтобы выразить свою благодарность.  Что мы перед ее величием! Мы один
за другим шагнули вперед,  и наш начальник д'Олон вручил нам назначения. Все
получили почетные должности:  самые высокие были пожалованы двоим, известным
уже нам рыцарям;  затем следовали оба брата Жанны;  я  назначался ее  первым
пажом и  личным секретарем,  а дворянин по имени Раймонд -  ее вторым пажом;
Ноэль  стал  ее  курьером;  потом следовали два  герольда,  а  за  ними  Жак
Паскерель,  назначенный капелланом и  раздатчиком милостыни.  Еще раньше она
назначила своего дворецкого и выбрала нескольких слуг.
     Осмотревшись, Жанна спросила:
     - А где же Паладин?
     Сьер Бертран ответил:
     - Он думал, что вы его не вызывали, ваше превосходительство.
     - Нехорошо. Позовите его.
     Паладин робко  вошел  и,  не  осмеливаясь подойти ближе,  остановился у
двери, смущенный и испуганный. Жанна ласково сказала:
     - Всю дорогу я  наблюдала за  тобой.  Ты  начал плохо,  но  исправился.
Раньше ты был пустым фантазером,  но в тебе кроется настоящая храбрость, и я
дам тебе возможность проявить ее.
     Услышав такие слова, Паладин просиял от радости.
     - Пойдешь ли ты за мной?
     - В огонь и в воду, - ответил он. Тут я подумал: "Она превратила нашего
болтуна в героя. Несомненно, это еще одно из ее чудес".
     - Верю,  -  сказала Жанна.  -  Вот  тебе мое  знамя.  Бери!  Ты  должен
следовать за  мной во  всех походах и  боях и,  когда Франция будет спасена,
вернешь его мне обратно.
     Он   взял   знамя,   являющееся  сейчас  самой  драгоценной  реликвией,
сохранившейся от Жанны, и произнес дрожащим от волнения голосом:
     - Если я  когда-нибудь не оправдаю этого высокого доверия,  пусть тогда
мои товарищи покарают меня. Это право я оставляю за ними, зная, что у них не
будет оснований воспользоваться им.



Глава XI

     Домой мы с Ноэлем возвращались вместе;  сначала шли молча,  потрясенные
тем, что произошло. Наконец, Ноэль не выдержал:
     - Вообще, есть чему удивляться. Видал, как вознесли нашего медведя! Это
что же, как в евангелии: первые станут последними, и наоборот?
     - Действительно!  Я все еще никак не могу опомниться.  Ведь это одна из
самых почетных должностей, какую она могла предложить.
     - Да.  Генералов много,  и  она может возвести в  это звание любого,  а
знаменосец - один.
     - Конечно! При главнокомандующем это самая видная должность!
     - И  добавь:  самая  завидная и  почетная.  На  это  место претендовали
сыновья каких-то двух герцогов,  как мы знаем.  А что вышло? Посчастливилось
лишь одной нашей ветряной мельнице. Подумать только - такое повышение!
     - Просто непостижимо!  Собственно говоря,  это та  же  Жанна,  только в
малом масштабе.
     - Ума не приложу, как это объяснить.
     - По-моему,  это  не  так  уж  и  трудно.  Ноэль  посмотрел на  меня  с
удивлением, словно желая убедиться - говорю я в шутку или всерьез.
     - Я думал,  -  сказал он,  -  ты не умеешь быть серьезным, но, кажется,
ошибся. Если ты можешь помочь мне разгадать эту загадку, пожалуйста. Я готов
слушать.
     - Пожалуй,  да.  Ты ведь знаешь, что у нашего глазного рыцаря голова не
трухой набита,  если уж  он  что  говорит,  то  говорит с  толком.  Так вот,
однажды,  когда мы  вместе ехали и  рассуждали об  исключительных дарованиях
Жанны,  он сказал: "Из всех ее дарований самое поразительное - зрение. У нее
ясновидящее око".  Не подумав,  я ляпнул,  как дурак: "Ясновидящее око? Ну и
что тут особенного?  Мы все не слепые".  "Нет,  -  ответил рыцарь,  - люди с
таким зрением рождаются редко". Потом он разъяснил мне смысл своих слов, и я
все понял.  Он сказал,  что обыкновенный глаз видит и судит только о внешней
стороне явлений. А ясновидящее око проникает в сущность человека, раскрывает
его сердце и душу,  обнажает его способности и возможности,  именно то,  что
недоступно  обычному  глазу.  Он  добавил,  что  даже  величайший полководец
потерпит неудачу и  ничего не  добьется,  если у  него нет дара ясновидения.
Иначе говоря,  грош ему цена,  раз он  не умеет разбираться в  людях и  не в
состоянии безошибочно оценить своих  подчиненных.  Он  интуитивно чувствует,
что  один силен в  стратегии,  другой без раздумья готов броситься в  огонь,
третий обладает необыкновенной настойчивостью и упорством. Каждого он ставит
на  свое  место и  благодаря этому выигрывает.  Командир же,  лишенный этого
дара,  все путает и терпит поражение. Он, конечно, был прав, отзываясь так о
Жанне, и я это понимал. Помнится, когда еще она была ребенком, однажды ночью
к  нам  забрел бродяга.  Все  мы,  в  том числе и  ее  отец,  приняли его за
мошенника,  а  она  под  жалкими  лохмотьями  его  одежды  угадала  честного
человека.  Или вот еще случай:  как-то давным-давно,  на обеде у  коменданта
Вокулера  я  ничего  особенного не  приметил  в  наших  двух  рыцарях,  хоть
проговорил с  ними добрых два  часа.  Жанна же,  побыв там каких-нибудь пять
минут и  не обменявшись с  ними ни словом,  сразу увидела в  них достойных и
преданных людей. И она не ошиблась - ее определение подтвердилось полностью.
А кого она направила в Блуа укрощать этих омерзительных рекрутов, бандитов и
убийц, сбежавших туда из бывших шаек Арманьяка. Кого? Конечно, самого сатану
- Ла  Гира,  этого грозного льва войны,  отъявленного забияку,  беспощадного
громилу,  извергающего,  как Везувий,  неслыханные проклятия и богохульства.
Кто же, как не он, справится с этой толпой неистовствующих дьяволов? Кто это
умеет лучше него?  Никто.  А  почему?  Да  потому,  что он  сам -  дьявол из
дьяволов,  равен им всем,  вместе взятым,  и к тому же, вероятно, приходится
отцом большинству из них. До своего прибытия в Блуа Жанна временно назначила
его командовать ими,  а потом?..  О,  потом она возьмется за этих молодчиков
сама и  приберет их  к  рукам,  это уж  наверное,  или я  совсем не знаю ее,
несмотря на  долгие годы близкого общения.  Предвкушаю изумительное зрелище!
Небесное  создание в  белых  латах  подчинит себе  эту  дрянь,  это  сборище
оборванцев, эти отбросы общества.
     - Ла Гир! - воскликнул Ноэль, - наш прославленный герой! Как бы я хотел
увидеть его!
     - И я тоже.  Его имя волнует меня с самого детства.  - Вот бы услышать,
как он ругается!
     - Еще бы!  Лучше слушать его ругань,  чем чью-либо молитву.  И  в то же
время  он  -  сама  наивность и  простодушие.  Однажды,  будучи обвиненным в
грабежах,  он сказал:  "Если б сам бог был солдатом, он бы тоже грабил!" Вот
вам  и  Ла  Гир-этот  "гнев  божий".  Лично  я  считаю его  самым подходящим
человеком для временного командования в  Блуа,  Как видишь,  ясновидящее око
Жанны заметило и его.
     - А  теперь вернемся к начатому разговору.  Я с чистой душой отношусь к
Паладину,  и не потому,  что он просто славный малый, а потому, что он - мое
детище.  Это я сделал его таким ветрогоном и самым первым хвастуном и лгуном
в королевстве.  Я рад за него,  хоть и не обладаю ясновидящим оком.  Но я бы
никогда не  назначил его на  самую ответственную должность в  армии.  Он  бы
отправился у меня в тыл добивать раненых и снимать одежду с убитых.
     - Что ж,  поживем -  увидим.  Жанна, видимо, знает, где он сможет лучше
проявить себя.  А  теперь послушай.  Когда  такая  авторитетная личность как
Жанна д'Арк говорит о  человеке,  что он храбр,  человек верит ей,  и  этого
достаточно.  Действительно,  достаточно поверить в  то,  что ты храбр,  и ты
будешь храбрым. В этом вся соль.
     - Ты попал в точку!  -  воскликнул Ноэль.  -  Дело в том,  что у нее не
только  ясновидящее  око,   но  и  животворные  уста.   Францию  усмирили  и
поработили, но стоило Жанне д'Арк поднять свой голос, как Франция воспрянула
духом и с гордо поднятой головой идет в поход.
     Но  тут  меня неожиданно вызвали к  Жанне.  Она собиралась продиктовать
письмо.
     На следующий день портные сшили нам новое обмундирование, и мы получили
новые доспехи.  Теперь на  всех  нас  приятно было взглянуть,  независимо от
того,  пойдем мы  на  войну или  нет.  В  богатом мундире из  дорогого сукна
Паладин возвышался над нами,  как башня,  и  его великолепный костюм отливал
всеми  цветами радуги в  лучах  заходящего солнца.  Форма вполне мирная,  но
такие воинские атрибуты, как перья на шлеме, расшитый пояс, железный панцирь
и латы, придавали ему еще более статный и внушительный вид.
     К этому времени был отдан приказ -  идти в Блуа.  Наступило утро, ясное
утро с  легким морозцем.  Наш разросшийся отряд двинулся рысью,  колонной по
два:  впереди Жанна с герцогом Алансонским,  за ними - д'Олон вместе с нашим
рослым знаменосцем,  а потом все остальные;  картина живописная, можете себе
представить.  Когда мы  прокладывали путь  сквозь восторженные толпы народа,
Жанна  в  шапочке  с  павлиньими перьями  непринужденно кланялась направо  и
налево.  Лучи солнца,  ослепляя, отражались от ее серебряного панциря. Народ
понимал,  что  перед  ним  раздвигается  занавес  и  начинается  первый  акт
невиданной доселе драмы,  и в нем пробудились надежды.  Энтузиазм нарастал с
каждой минутой,  пока,  наконец, не вылился в громовое "ура". Из отдаленного
конца  улицы  до  нас  донеслись неясные звуки военного марша,  и  вскоре мы
увидели  отряды  копьеносцев,   двигавшихся  нам  навстречу;  солнце  играло
тусклыми  бликами  на  бесчисленных панцирях,  время  от  времени  вспыхивая
ослепительными  искрами  на  остриях  отточенных  копий;  казалось,  на  нас
надвигается звездная туманность,  а  над ней -  яркое,созвездие.  То был наш
почетный караул.  Он присоединился к  колонне,  и шествие замкнулось.  Итак,
занавес раздвинулся - начался первый боевой поход Жанны д'Арк.



Глава XII

     Мы пробыли в Блуа три дня.  О, этот лагерь! Я храню воспоминания о нем,
как драгоценный клад.  Вы спрашиваете о  порядке?  Какой там порядок!  Среди
этих разбойников порядка было не  более,  чем  в  стае волков или гиен.  Они
буянили, пьянствовали, сквернословили, горланили, проводили время в грубых и
непристойных играх.  Лагерь кишел распутными молодками; в бесстыдстве они ни
в  чем  не  уступали  мужчинам:   предавались  шумной  гульбе,   ругались  и
безобразничали.
     И  вот  среди этой  разнузданной толпы мы  с  Ноэлем впервые увидели Ла
Гира.  Он  оказался таким,  каким мы  его и  представляли:  огромного роста,
воинственной осанки,  закованный в  броню с  головы до ног.  На шлеме у него
развевался султан из  перьев,  на  боку висел большой старинный меч.  Ла Гир
направлялся к  Жанне,  чтобы  официально ей  представиться,  и,  проходя  по
лагерю,  наводил порядок,  оповещая,  что Дева прибыла и  что в  присутствии
предводителя армии он не потерпит,  чтобы в лагере был такой ералаш. Нещадно
бранясь, он наводил порядок особым, присущим ему одному способом - с помощью
своих увесистых кулаков.  Он то и  дело пускал их в  ход.  Удар -  и человек
валился с ног.
     - Как ты стоишь,  чертова образина? - гремел Ла Гир, разражаясь бранью.
- Главнокомандующий в  лагере,  а  у  вас все шиворот-навыворот.  Подтянись!
Равняйсь!  -  рычал он и  одним ударом валил свою жертву с ног.  Что в таком
случае означало его "равняйсь", оставалось его личным секретом.
     Мы следовали за нашим богатырем до самого штаба, не переставая слушать,
наблюдать,  восхищаться.  Вы скажете, нас разбирало любопытство? Да. Ведь он
был любимым героем всех мальчишек Франции от  колыбели до  этого счастливого
дня,  нашим общим кумиром и  гордостью.  Я вспомнил,  как еще в Домреми,  на
выгоне,  Жанна  упрекала Паладина за  непочтительный отзыв  о  таких великих
людях,  как Ла Гир и бастард Орлеанский,  при этом она сказала, что сочла бы
за счастье взглянуть на них хоть одним глазком.  Для Жанны и всех девочек он
был таким же предметом увлечения, как и для мальчиков.
     И вот, наконец, один из этих героев предстал! И в качестве кого? Трудно
поверить,  но  факт  налицо:  он  шел,  чтобы  обнажить перед  ней  голову и
выслушать ее приказания.
     И  пока Ла  Гир неподалеку от штаба усмирял банду разнузданных рекрутов
своим  особым способом,  мы  направились взглянуть на  только что  прибывших
знаменитых  полководцев,   составлявших  свиту  Жанны.   Их   было  шестеро,
прославленных командиров французских войск.  Все они были красавцами в своих
великолепных латах,  но  самым  красивым,  самым стройным из  всех  оказался
главный адмирал Франции.
     Когда Ла  Гир  вошел,  он  изумился при  виде  необыкновенной красоты и
молодости Жанны.  По  ее  веселой улыбке  можно  было  догадаться,  что  она
счастлива встретиться,  наконец,  с  любимым героем своего детства.  Ла Гир,
держа шлем в руке,  одетой в стальную перчатку, низко поклонился и отрывисто
произнес краткую, сердечную приветственную речь, на этот раз уже без ругани.
Мы заметили, что они сразу понравились друг другу.
     Вскоре официальное представление окончилось и  все  разошлись.  Ла  Гир
остался. Как давние друзья, они сидели за столом, пили вино, весело смеялись
и мирна беседовали.  Потом она отдала ему,  как начальнику лагеря, несколько
распоряжений,  от которых у  него захватило дух.  Жанна начала с  того,  что
приказала немедленно выгнать из лагеря всех гулящих женщин,  всех до единой,
прекратить попойки и кутежи,  водворить порядок и дисциплину.  Его изумление
достигло предела, когда она заявила:
     - Каждый,  кто становится под мое знамя,  обязан побывать на исповеди у
священника и  получить отпущение грехов,  и все рекруты должны дважды в день
присутствовать на богослужении.
     От этих слов Ла Гир чуть не выскочил из своих доспехов. Некоторое время
он не мог вымолвить ни слова, потом проговорил в глубоком унынии:
     - О милое дитя мое,  ведь все они нечестивцы,  эти мои птенчики. Ходить
молиться?  Зачем же это,  душа моя? Да они скорее пошлют нас всех к чертовой
бабушке!
     И  он  продолжал говорить и  говорить,  изливая потоки  брани  и  хулы,
приводя  различные доводы,  которые развеселили Жанну  и  заставили смеяться
так,  как она еще не  смеялась со времен Домреми,  когда резвилась на лугах.
Нельзя было не радоваться, глядя на нее.
     Она  все-таки  настояла на  своем,  и  суровый воин сдался.  Воскликнув
"слушаюсь!"  и  добавив,  что  готов  повиноваться ее  приказаниям,  Ла  Гир
пообещал сделать все от  него зависящее.  Потом,  отведя душу лавиной бурных
проклятий,  сказал,  что  в  своем  лагере  свернет голову каждому,  кто  не
пожелает очиститься от  грехов и  не  начнет вести благочестивую жизнь.  Его
слова снова рассмешили Жанну.  Все  это  ее  страшно забавляло.  Но  она  не
согласилась с  его  способом обращения грешников в  праведников:  они должны
были пойти на это добровольно.
     Тут уже Ла  Гир не возражал,  но пояснил,  что будет расправляться не с
добровольцами, а только с теми, кто откажется повиноваться. "Не надо убивать
ни  тех,  ни  других",  -  сказала она.  Жанна  не  могла допустить подобных
действий.  Призывать человека добровольно вступить в армию,  а за несогласие
или  неподчинение грозить ему  смертью,-это  что же  -  принуждение?  А  она
хотела, чтобы человек был всецело свободен в своем выборе.
     Ла Гир вздохнул и обещал подумать о богослужениях, усомнившись, однако,
что  в  его  лагере найдется солдат,  способный пойти  в  церковь с  меньшим
отвращением, чем он сам. Тогда Жанна поднесла ему новый сюрприз, заявив:
     - И вы пойдете, милый человек!
     - Я? Никогда! Чепуха!
     - Нет, не чепуха. Два раза в день вы будете слушать мессу.
     - Уж не сон ли это?  А  может,  я  пьян или туговат на ухо?  Нет,  да я
скорее пойду к...
     - Куда  угодно.  Но  с  завтрашнего  утра  вы  начнете.  Сначала  будет
трудновато,  а  потом  станет легче.  Не  огорчайтесь.  Скоро  это  войдет в
привычку.
     Ла Гир попытался превратить все в  шутку,  но из этого ничего не вышло.
Он тяжело вздохнул и печально произнес:
     - Так и быть, сделаю это ради вас; для кого-нибудь другого ни за что бы
этого не сделал, будь я проклят...
     - Не надо проклятий.  Бросьте.  -  Бросить?  О,  это невозможно!  Никак
невозможно, ваше превосходительство, это мой родной язык.
     Он  так настойчиво молил о  снисхождении,  что Жанна частично уступила,
разрешив  клясться  своим  генеральским жезлом  -  символом  дарованной  ему
власти.
     Он  сказал,  что  будет  применять эту  клятву,  но  только лишь  в  ее
присутствии,  в других же местах останется самим собой. Но он не был уверен,
что выполнит свое обязательство, - так все это уже вошло у него в привычку и
являлось, пожалуй, единственным утешением в его преклонные годы.
     Этот  гроз