сьма.  Этот  замечательный документ  интересен  со
многих точек зрения:  он написан с большой прямотой и откровенностью, ярким,
убедительным языком и  проникнут наивной верой в возможность решения великой
задачи,  которую Жанна  поставила перед собой,  или,  если  хотите,  которую
поставили перед  ней.  В  этом  документе вы  видите  величественные картины
сражений и слышите барабанную дробь.  В нем ясно выступает воинственная душа
Жанны,  и  на некоторое время образ маленькой,  кроткой пастушки исчезает из
поля вашего зрения.  Эта неграмотная деревенская девушка, не имеющая понятия
о  том,  как  нужно диктовать,  а  тем более сочинять официальные документы,
адресованные королям и полководцам, находит целый ряд убедительных доводов и
составляет послание с такой легкостью, словно это было ее привычным занятием
с самого детства.
     Вот этот документ:

     "Именем Иисуса Христа и пресвятой Девы Марии,  король Английский, и вы,
герцог Бедфордский {Прим. стр.161}, именующий себя правителем Франции, и вы,
Вильям де ла Поль {Прим.  стр.161}, граф Суффольк, и вы, Томас, лорд Скейлс,
именующий  себя  заместителем  Бедфорда!   Исполните  волю  Царя  Небесного!
Возвратите Деве,  посланной богом,  ключи от  всех  благоденственных городов
Франции,  которые вы  покорили и  осквернили.  Она послана всемогущим богом,
дабы восстановить права королевской крови.  Она вполне готова заключить мир,
если вы  оставите Францию,  уплатив компенсацию за  ущерб,  причиненный вами
стране.  А вы,  воины, товарищи по оружию, знатные рыцари и простые солдаты,
расположившиеся у  врат  благородного  города  Орлеана,  послушайте  Деву  и
расходитесь с  богом по  домам,  а  не  то  -  ждите грозных вестей от Девы,
которая не замедлит явиться на страх и на погибель вашу.  Если же вы, король
Английский,  не исполните этого,  то я,  как главнокомандующий,  всюду,  где
только ни  встречу ваших людей,  буду изгонять их из Франции,  не считаясь с
тем, хотят они этого или нет, и, если они не послушаются, я истреблю их всех
до единого.  Если же они подчинятся,  я  пощажу их.  Я послана сюда господом
богом и  буду драться не  на  жизнь,  а  на  смерть,  пока не  изгоню вас из
пределов Франции,  несмотря на  все  козни  и  происки врагов  и  изменников
королевства. Не надейтесь, что Царь Небесный, сын пресвятой Девы Марии, даст
вам  возможность вечно владеть королевством.  Король Карл VII  будет владеть
им,  ибо такова воля божья,  возвещенная ему устами Девы.  Если вы не верите
вести Всевышнего,  ниспосланной людям при посредстве Девы,  то всюду, где бы
мы ни встретили вас,  мы будем драться бесстрашно и  покажем такую доблесть,
какой не  ведала Франция за свою тысячу лет.  И  пусть никто не сомневается,
что  бог  дарует Деве больше силы,  чем вы  в  состоянии выставить против ее
отважных воинов, и тогда мы увидим, кто прав, - Царь Небесный или вы, герцог
Бедфордский. Дева молит вас не навлекать на себя собственной гибели. Если вы
поистине справедливы,  то  вы  можете вместе с  нею  пойти в  тот край,  где
французы совершат такие ратные подвиги,  каких еще не видел христианский мир
за  всю свою историю.  Если же вы откажетесь следовать за нею,  то скоро вам
будет воздано по заслугам за ваши чудовищные злодеяния",

     В  заключительных словах она приглашала англичан объединиться и пойти с
нею в крестовый поход за освобождение гроба господня.
     На  ее послание ответа не последовало,  а  сам гонец не возвратился.  И
теперь она послала двух своих герольдов с новым письмом, в котором требовала
от  англичан,  чтобы  они  сняли  осаду  и  вернули обратно гонца.  Герольды
возвратились ни с  чем.  Они только сообщили,  что англичане грозят в скором
времени схватить Жанну и  сжечь ее  живьем,  если она не уберется сейчас же,
пока  есть возможность,  и  не  вернется к  своему прежнему занятию -  пасти
коров.  Жанна сохранила спокойствие,  выразив сожаление, что англичане своим
упорством сами навлекают на себя беду, между тем как ею предпринимается все,
чтобы они смогли уйти отсюда подобру-поздорову.
     И Жанна решилась пойти еще на одно условие,  которое,  как ей казалось,
могло быть принято англичанами, - она обратилась к герольдам:
     - Ступайте назад  и  скажите лорду Тальботу {Прим.  стр.162}  от  моего
имени следующее:  "Выходите из своих фортов со всем своим войском, а я выйду
со своим.  Если я  побью вас,  тогда уходите из Франции с миром;  если же вы
побьете меня, то сожгите меня живьем, как вы того желаете".
     Я  не  слышал  этих  слон,  но  их  слышал  Дюнуа  и  передал мне.  Это
предложение было также отклонено.
     В   воскресенье  утром  "голоса"  или   какой-то   внутренний  инстинкт
подсказали ей  послать  Дюнуа  в  Блуа  возглавить командование и  поспешить
вместе с армией в Орлеан.  Это был разумный шаг,  так как там он застал Рено
де  Шартра и  несколько других негодяев,  баловней короля,  которые из  кожи
лезли  вон,  чтобы  развалить армию  и  помешать военачальникам Жанны начать
наступление.  Эти выродки были способны на все. Теперь они взялись за Дюнуа,
пытаясь склонить его на  свою сторону,  но тот,  уже однажды обманув Жанну с
неприятными для себя последствиями,  не пожелал впутываться в  грязные дела.
Он двинул войска на Орлеан.



Глава XV

     До возвращения армии мы,  приближенные Жанны, несколько дней жили как в
сказке.  Мы  были  приняты в  обществе.  Нашим обоим рыцарям это  было не  в
диковинку,  зато  нам,  молодым крестьянским парням,  все  казалось новым  и
чудесным.   Приближенные  Девы  из  Вокулера,   даже  самые  незначительные,
пользовались большим почетом,  и нас везде приглашали;  таким образом братья
д'Арк,  Ноэль  и  Паладин,  скромные  крестьяне у  себя  дома,  здесь  стали
господами,  важными и влиятельными особами.  Приятно было видеть, как быстро
их  деревенская робость  и  неуклюжесть таяли  и  исчезали под  благодатными
лучами всеобщего уважения и  как  легко они осваивались с  новым положением.
Паладин был на  седьмом небе от счастья.  Он не давал своему языку ни покоя,
ни отдыха,  с утра до вечера наслаждаясь собственной болтовней. Он повсюду с
преувеличениями рассказывал о своих предках,  без всякого стыда производя их
всех сначала в дворян, а потом в герцогов. Свои прежние стычки с неприятелем
он превращал в  грандиозные битвы;  при этом к нагромождению давно известных
ужасов  прибавилась  новинка  -  оглушительный грохот  артиллерийского огня.
Впервые мы увидели пушки в Блуа -  их было всего несколько штук. Здесь же их
было  множество,  и  время от  времени мы  с  тревогой смотрели на  огромную
английскую бастилию,  оснащенную современными орудиями,  затянутую  облаками
дыма,  сквозь который прорезались красные языки пламени.  Эта величественная
картина,  грохот пушек, сотрясающий землю, разжигали воображение Паладина, и
он расписывал наши боевые похождения такими красками, что поверить в это мог
только тот, кто в них не участвовал.
     Можно было подозревать,  что Паладина кто-то  вдохновлял на  это,  ведь
недаром же он так старался. Так оно и оказалось в действительности, Это была
дочь хозяина,  Катерина Буше, восемнадцатилетняя девушка, любезная, ласковая
и по-своему очень красивая. Думаю, по красоте она не уступила бы Жанне, если
бы у нее были такие же глаза.  Но разве можно сравнить?  Никогда на земле не
было таких глаз,  как  у  Жанны,  и  никогда не  будет.  Глаза у  Жанны были
глубокие,  выразительные и  какие-то  особенные.  Они умели говорить на всех
языках и наречиях,  их можно было понимать без слов.  Они были всесильны,  -
один  их  взгляд,  один  только взгляд,  мог  уличить лжеца и  заставить его
сознаться;  он смирял гордеца и делал его скромным,  вселял мужество в труса
и,  наоборот, отнимал храбрость у самого храброго; он смягчал гнев и укрощал
ненависть;  он заставлял поверить неверующего,  вселял надежду в потерявшего
ее и мог очистить нечестивца;  он мог убеждать.  Главное -  убеждать. И кого
только он не убедил!
     Безумный  в  Домреми,  священник,  изгоняющий фей,  духовное судилище в
Туле,   сомневающийся  и  суеверный  Лаксар,   упрямый  комендант  Вокулера,
бесхарактерный наследник французского престола,  мудрецы и ученые парламента
и  университета в  Пуатье,  любимец дьявола Ла  Гир  и  надменный Дюнуа,  не
признающий ничьей власти, - все это трофеи того великого дара, который делал
ее таинственным чудом природы.
     Мы  общались со  знатными людьми,  приходившими в  большой  дом,  чтобы
познакомиться с  Жанной,  и  чувствовали себя  среди них,  так  сказать,  на
вершине блаженства.  Но  этому  блаженству мы  предпочитали те  мирные часы,
когда  официальные посетители расходились и  хозяева дома  с  десятком своих
друзей собирались вместе, чтобы провести время в тесном кругу. Тогда все мы,
пятеро  юнцов,  изо  всех  сил  старались блеснуть галантностью,  и  главным
объектом  нашего  внимания была  Катерина.  Никто  из  нас  еще  никогда  не
влюблялся,  но теперь,  на свое несчастье,  мы все сразу, с первого взгляда,
влюбились в одну девушку.  Это была веселая,  жизнерадостная натура,  и я до
сих  нор  с  умилением вспоминаю о  тех  немногих  вечерах,  когда  в  числе
приглашенных находился в  ее приятном обществе и  проводил время в небольшой
компании очаровательных людей.
     В  первый же  вечер Паладин пробудил в  нас чувство ревности:  он начал
свои рассказы о сражениях и так завладел всеобщим вниманием,  что нам уже не
на  что было рассчитывать.  Семь месяцев эти люди жили в  условиях настоящей
войны,  и  им  было  очень  забавно  слушать болтовню этого  легкомысленного
великана о своих фантастических битвах, о реках пролитой крови, в которой он
плавал,  подымая фонтаны брызг. Катерина буквально умирала от его рассказов,
испытывая огромное наслаждение.  Она  не  хохотала вслух,  хотя нам  этого и
хотелось,  но, заслонившись веером, тряслась от беззвучного смеха чуть ли не
до потери сознания.  Когда Паладин покончил со своими сражениями и мы в душе
благодарили его за это,  надеясь на перемену темы разговора,  Катерина своим
нежным,  пленительным голосом,  уязвившим мое  сердце,  принялась его  снова
расспрашивать о том же,  просила повторить то один, то другой эпизод, только
более подробно.  И опять на наши головы обрушился поток вранья о вымышленных
сражениях, с новыми деталями и небылицами, которые якобы он упустил.
     Не могу передать вам,  как я страдал. До сих пор я никогда не испытывал
чувства ревности.  А теперь я не мог этого вынести:  такое ничтожество,  как
Паладин,  существо малодостойное,  пользуется успехом, в то время как я сижу
забытый и  не  могу  снискать себе  хотя  бы  каплю внимания этой  обожаемой
девушки. Я сидел неподалеку от нее и пытался два-три раза завести разговор о
том,  какую роль  сыграл я  в  этих сражениях,  хотя и  стыдно было об  этом
говорить.  Но ее ничто не интересовало,  кроме подвигов Паладина,  и  ничего
другого она не хотела слушать.  Когда одна из моих попыток заговорить с  ней
помешала ей  дослушать очередное вранье Паладина,  она не  могла смириться с
этим  и  попросила его  повторить.  А  он,  радуясь случаю,  еще  с  большим
бесстыдством  начал   описывать  всевозможные  ужасы   и   хвастаться  своим
геройством. Я почувствовал себя настолько униженным подобным обращением, что
отказался от всяких дальнейших попыток обратить на себя ее внимание.
     Остальные так же, как и я, возмущались эгоистичным поведением Паладина,
а  больше всего его  огромным успехом,  который и  являлся основной причиной
наших страданий.  Мы вместе обсуждали свою беду,  что вполне естественно,  -
ведь  соперники  становятся  братьями,   когда  на  них  обрушивается  общее
несчастье и их враг одерживает победу.
     Каждый из нас сумел бы сделать что-нибудь такое,  что могло понравиться
и привлечь внимание,  если бы не этот нахал,  не дававший никому возможности
даже рта раскрыть.  Я сочинил поэму (просидел над ней целую ночь), в которой
возвышенно и  тонко  прославил прелести этой  милой девушки,  не  называя ее
имени, но каждый, как мне казалось, мог догадаться, о ком идет речь, хотя бы
по одному заглавию:  "Роза Орлеана".  В поэме воспевалась нежная,  стройная,
белая роза,  выросшая на  суровой почве войны и  взирающая кроткими очами на
чудовищные орудия смерти. Потом, заметьте причудливость моей фантазии, белая
роза,  переживая стыд за греховную натуру человека, в одну ночь превращается
в красную.  Роза белая становится розой красной.  Это была моя собственная и
притом очень оригинальная мысль.  Роза  расточает свое благоухание по  всему
осажденному городу, и вражеские войска, вдохнув ее аромат, складывают оружие
и утирают слезы.  Это была тоже моя мысль, опять таки очень оригинальная. На
этом  первая  часть  поэмы  заканчивалась.  Далее  я  уподоблял возлюбленную
небесной тверди,  правда,  не полностью,  а лишь частично, иначе говоря, она
была  луной,  за  которой  неотступно следуют все  созвездия,  пылая  к  ней
любовью, но она не останавливается, не слушает их, потому что любит другого.
Мысль такова,  -  она  любит бедного,  недостойного земного жителя,  который
смело  смотрит  в   лицо  опасности,   гибели  или  увечью  на  поле  брани,
самоотверженно сражается с жестоким врагом,  чтобы спасти ее от безвременной
смерти,  а ее город -  от разрушения.  И когда опечаленные светила узнали об
этом и убедились в своей горькой участи, - еще одна оригинальная мысль, - их
сердца  разбились,  а  из  очей  полились обильные слезы,  наполняя небесную
твердь ослепительным сиянием,  ибо эти слезы были падающими звездами.  Мысль
дерзкая,  но  прекрасная,  прекрасная и  трогательная,  очень  трогательная,
поскольку она была изложена с  подлинным чувством,  передана в  стихотворной
форме  с  привлечением всех  поэтических средств.  Каждый  стих  оканчивался
рефреном  из  двух  строчек,   выражающих  сострадание  к   бедному  земному
влюбленному,  разлученному,  быть  может,  навеки,  с  той,  которую он  так
страстно  любил.  От  невыносимых страданий  он  с  каждым  днем  становился
бледнее,  слабел и  чах,  приближаясь к  беспощадной могиле.  Это было самое
трогательное место,  настолько трогательное,  что  даже  наши  молодцы  едва
сдерживали слезы,  когда Ноэль читал эти строки. Первая часть поэмы состояла
из  восьми  четверостиший,  посвященных  розе,  -  это  была,  так  сказать,
ботаническая часть,  хотя такое определение может показаться слишком сильным
для   маленькой   поэмы.   Восемь   четверостиший  приходилось  на   вторую,
астрономическую часть поэмы,  а всего -  шестнадцать четверостиший. Я мог бы
написать их и сто пятьдесят,  если бы захотел, - так был я тогда вдохновлен,
витая в мире мечты.  Но ведь неудобно читать такую длинную поэму в компании,
а  шестнадцать  четверостиший  -  это  именно  то,  что  нужно;  по  просьбе
слушателей их можно и повторить.
     Мои  товарищи  были  страшно  удивлены,   что  я  смог  сочинить  такую
интересную поэму своим умом,  впрочем,  и я тоже.  Я был просто поражен, так
как даже не подозревал,  что владею поэтическими способностями. Если бы день
тому назад меня спросили,  способен ли я  на это,  я  бы откровенно ответил:
нет.
     Так  уж  мы  устроены:  можем прожить полвека и  не  знать,  что в  нас
кроется.  Свои  способности мы  обнаруживаем лишь тогда,  когда какой-нибудь
толчок извне  пробуждает их.  В  нашей семье это  обычное явление.  У  моего
дедушки был рак,  и пока он не умер, об этом никто не знал, в том числе и он
сам,  Удивительно, что таланты и болезни могут так долго таиться в человеке.
Возьмем данный случай:  нужно было  только,  чтобы на  моем пути встретилась
прелестная  девушка,  способная  вдохновить  меня,  и  вот  родилась  поэма,
сочинить которую мне было легче, чем швырнуть камнем в собаку. Да, я никогда
не подозревал, что имею такие способности, но ведь я же их имею.
     Мои  товарищи  только  и  говорили  об  этом-так  они  были  изумлены и
очарованы.  Но  больше всего они  радовались тому,  что  моя  поэма испортит
настроение Паладину.  В своем рвении они забыли обо всем на свете,  уж очень
им  хотелось столкнуть его с  пьедестала и  заставить замолчать.  Восхищение
Ноэля Ренгессона просто выходило из  границ;  он  и  сам бы  желал сотворить
нечто подобное, но это было, конечно, выше его сил. За полчаса он выучил мою
поэму наизусть и читал ее великолепно,  умилительно и трогательно, так как к
этому у  него было природное дарование,  не  говоря уже об умении подражать.
Любую вещь он мог прочесть лучше всех,  а как он копировал Ла Гира и других!
Как исполнитель я не стоил ни гроша,  и когда попытался было прочесть поэму,
товарищи не дали мне закончить -  они никого не хотели слушать, кроме Ноэля.
Поэтому,  желая  произвести сильное  впечатление на  Катерину  и  гостей,  я
предложил это сделать Ноэлю.  Он  готов был прыгать от счастья.  Он никак не
мог поверить,  что я говорю серьезно.  Однако я не шутил и сказал,  что буду
вполне  удовлетворен,   если  все  узнают,  что  автор  поэмы  -  я.  Ребята
торжествовали, а Ноэль заявил, что ему нужно только один раз предстать перед
этими людьми,  чтобы заставить их понять,  что в  мире существуют вещи более
возвышенные и прекрасные, чем враки о победах, которыми их пичкают.
     Но как улучить подходящий момент? - вот в чем затруднение. Мы придумали
несколько  планов  и  наконец  остановились  на  одном,  который  сулил  нам
наибольший успех.  Мы  решили дать  Паладину возможность полностью войти  во
вкус  его  измышлений,  а  потом  неожиданно  вызнать  его  из  комнаты  под
каким-нибудь предлогом.  Как  только он  выйдет,  Ноэль  займет его  место и
продолжит рассказ в духе,  присущем Паладину,  подражая ему до мелочей.  Это
вызовет  бурные  аплодисменты и  надлежащим  образом  подготовит  публику  к
восприятию поэмы.  Это  доконает нашего  знаменосца,  -  во  всяком  случае,
заставит его быть более сдержанным,  а нам даст возможность блеснуть собой в
будущем.
     Итак, в следующий же вечер я держался в стороне, пока Паладин не сел на
своего конька.  Когда он принялся описывать,  как он вихрем налетел на врага
во  главе отряда и  начал сметать все на  своем пути,  я  вошел в  комнату в
полной  форме  и  доложил,  что  гонец  из  штаба  генерала Ла  Гира  желает
переговорить со  знаменосцем.  Он  тут же  вышел,  а  Ноэль занял его место,
выразив сожаление по поводу его ухода и  заявив,  что,  к счастью,  он лично
знаком со  всеми подробностями этого боя  и  что,  если ему позволят,  он  с
радостью расскажет о них уважаемым гостям.  Затем, не дождавшись позволения,
превратился в  Паладина,  в  Паладина-карлика,  но  со  всеми его замашками,
интонацией,  жестами,  позами  и  продолжал рассказ о  сражении.  Невозможно
представить более совершенной, точной и забавной картины подражания, чем та,
которую он преподнес этим покатывающимся от смеха людям.  Их хохот переходил
в спазмы,  конвульсии, чуть ли не в безумие, сопровождаемое ручьями льющихся
по щекам слез.  И  чем больше они хохотали,  тем больше воодушевлялся Ноэль,
тем  изобретательнее выдумывал,  вызывая уже  не  хохот,  а  сплошные вопли.
Интереснее всего  было  наблюдать  за  Катериной  Буше,  этим  прелестнейшим
созданием, - она просто покатывалась от исступленного восторга и, задыхаясь,
глотала воздух. Что это - победа? Да, настоящий Азенкур.
     Паладин отсутствовал всего несколько минут; он сразу догадался, что над
ним сыграли злую шутку,  и вернулся.  Подходя к двери, он услыхал напыщенную
речь Ноэля и  сразу сообразил,  в  чем  дело.  Он  остался стоять у  дверей,
прячась от наших глаз, и прослушал все представление до конца.
     Бурные  аплодисменты,  которыми  был  награжден  Ноэль,  превзошли  все
ожидания.  Слушатели не могли остановиться и, как безумные, неистово хлопали
в ладоши, требуя повторения.
     Но  Ноэль не  был дураком.  Он знал,  что самым лучшим фоном для поэмы,
проникнутой глу