из виду.
     И сразу,  же наступила тишина,  тысячи людей замерли в ожидании. Тишина
была такой глубокой,  что  казалось,  будто все  вокруг окаменело,  застыло,
погрузилось в летаргический сон. В этом безмолвии можно было услышать трепет
крыл  пролетающего насекомого.  Но  вот  своды собора вздрогнули от  мощного
пения четырехсот серебряных труб, и под стрельчатой аркой большого западного
портала,  словно в  раме,  появились Жанна  и  король.  Сопровождаемые бурей
восторженных приветствий,  они  медленно,  рука об  руку,  двигались вперед.
Взрывы радостных возгласов смешались с  глухим рокотом органа и  набегающими
волнами  сладостной  мелодии  хора.  За  Жанной  и  королем  шел  Паладин  с
развернутым знаменем в руках.  Какая могучая фигура! Какая гордая, величавая
осанка! Он знал, что на него смотрят, что тысячи глаз любуются его роскошным
нарядом, прикрывающим доспехи.
     Рядом с  Паладином шел  сьер д'Альбре,  представлявший особу коннетабля
Франции. Он нес государственный меч.
     За  ними  по  рангам следовали пэры  Франции:  трое принцев королевской
крови, ла Тремуйль и юные братья Лавали.
     Затем  двигалось  высшее  духовенство:  архиепископ Реймский,  епископы
Шалонский, Лаонский, Орлеанский и еще какой-то епископ.
     Далее шел верховный штаб,  все наши великие, прославленные полководцы и
генералы.   Каждому  не  терпелось  взглянуть  на  героев.  И,  по  мере  их
продвижения,   среди  грома  и  гула  слышались  здравицы:  "Слава  бастарду
Орлеанскому!", "Да здравствует гнев божий - Ла Гир!"
     Достигнув назначенного места,  процессия остановилась,  и торжественный
акт   коронации  начался.   Он   был  продолжителен  и   производил  сильное
впечатление.  Здесь было все:  и молитвы,  и гимны,  и проповеди,  все,  что
предусмотрено для данного случая. В эти волнующие часы Жанна стояла со своим
боевым знаменем возле  короля.  Наконец,  свершилось самое  главное:  король
принял  присягу  и  был  миропомазан.   Затем  пышно  разодетый  сановник  в
сопровождении шлейфоносцев и  прочих  служителей  приблизился  к  королю  и,
преклонив колено,  поднес ему на  подушечке корону Франции,  предлагая взять
ее.  Король был  в  нерешительности,  -  да,  да,  он  колебался.  Его рука,
протянутая к короне,  повисла в воздухе. Но это длилось лишь одно мгновение,
лишь один краткий миг,  но как заметен бывает миг, который захватывает дух и
останавливает  сердцебиение  у  двадцати  тысяч  человек.   Уловив  на  себе
счастливый и  благодарный взгляд Жанны,  король улыбнулся,  легко  приподнял
корону Франции и красивым жестом,  полным величия и достоинства, возложил ее
себе на голову.
     Ликование было  неописуемое.  Собор содрогался от  здравиц и  радостных
воплей,  гудения органа и  пронзительного пения хора.  А  снаружи трезвонили
колокола и грохотали пушки.
     Итак, осуществилась фантастическая, неправдоподобная, невероятная мечта
крестьянской   девушки   -   английское   господство   сломлено,   наследник
французского престола коронован.
     Жанна словно преобразилась;  ее лицо озарилось неземным сиянием,  когда
она  опустилась на  колени перед королем и  сквозь слезы взглянула на  него.
Губы ее дрожали,  и она заговорила тихим,  нежным голосом,  полным счастья и
грусти:
     - Наконец-то,  милостивый король,  свершилась воля божья:  ты  пришел в
Реймс и получил корону,  которая принадлежит по праву тебе и никому другому.
Возложенная на меня миссия закончена;  благослови же меня и  отпусти с миром
домой к матери, которая бедна, стара и нуждается во мне.
     Король  поднял Жанну  и  перед  всем  народом,  пылко.  и  красноречиво
принялся прославлять ее  великие подвиги.  Он перечислил все ее титулы,  еще
раз утвердил ее в дворянском звании;  равным графскому,  и, в соответствии с
ее новым достоинством, выделил ей слуг и свиту. Потом сказал:
     - Ты  спасла  корону.  Говори,  проси,  требуй.  Ты  получишь все,  что
попросишь, хотя бы для этого потребовалось разорить мое королевство.
     Как это было щедро, как по-королевски! Жанна тут же опять опустилась на
колени и сказала:
     - Тогда,  милостивый король,  если ты столь великодушен,  повели,  молю
тебя, снять налоги с моей бедной, разоренной войной деревни.
     - Будет исполнено. Продолжай.
     - Это все.
     - Все? И ничего более?
     - Да. Других желаний у меня нет.
     - Но ведь это ничто, меньше даже, чем ничто. Проси, не бойся.
     - Мне не о чем больше просить,  милостивый король.  Не настаивай.  Тебе
известно мое желание.
     Король,  казалось,  впал  в  замешательство.  Некоторое время он  стоял
молча, стараясь понять сокровенный смысл этого странного бескорыстия. Потом,
гордо выпрямившись, сказал следующее:
     - Она спасла отечество и увенчала нас короной.  И за это просит оказать
ей лишь ничтожную милость,  да и  то не для себя,  а  для других.  В этом мы
усматривали истинное  благородство!  Сей  поступок соответствует достоинству
человека,  душа и  сердце которого таят сокровища во  много раз  ценнее тех,
какие может предложить король,  даже если бы ему пришлось отдать все, чем он
располагает.  Ее  желание  будет  исполнено.  А  посему  отныне  повелеваем:
Домреми,  родную  деревню  Жанны  д'Арк,  Спасительницы Франции,  прозванной
Орлеанской Девой, освободить от всех податей отныне и навеки.
     Король умолк.  И  в  тот же  миг заиграли трубы,  прославляя его добрые
дела.
     Именно эта сцена, как вы помните, предстала Жанне в ее видениях еще там
на пастбищах Домреми,  и мы тогда же спросили у нее: чего бы она пожелала от
короля, если бы ей когда-нибудь представился удобный случай? Были ей видения
или нет - неважно: ее поступок свидетельствует о том, что несмотря на обилие
благ,  свалившихся на  нее,  она  осталась таким же  простым и  бескорыстным
человеком, каким была и прежде.
     Итак,  Карл  VII  отменил  навечно  взимание налогов с  деревни.  Часто
благодеяния королей и правительств теряют свою силу,  их обещания забываются
или умышленно нарушаются. Но вы, дети Франции, должны знать и гордиться, что
на сей раз Франция честно сдержала свое слово.  С того дня прошло шестьдесят
три  года.  Шестьдесят три  раза  взимались  налоги  в  той  провинции,  где
находится Домреми,  шестьдесят три  раза все  деревни этой провинции платили
подати, за исключением Домреми. Сборщик податей и до сего времени никогда не
появляется в  Домреми.  Село  давно забыло,  как  выглядит этот безжалостный
исполнитель,  сеющий  горе  и  слезы.  Шестьдесят три  податных  книги  были
заполнены за это время,  все они хранятся вместе с  другими государственными
документами,  и  желающие могут их  увидеть.  В  начале каждой страницы этих
шестидесяти трех  книг стоит название деревни,  а  под  названием -  столбцы
цифр,  подробный перечень взысканных налогов.  Лишь  одна  страница остается
незаполненной.  И это правда,  это именно так.  В каждой из шестидесяти трех
книг есть страница,  озаглавленная "Домреми",  но под этим заголовком нет ни
одной  цифры.  Вместо цифр  значатся три  слова,  которые переписываются без
изменений из года в год. Да, эта страница чиста, и кроме слов, начертанных в
знак благодарной памяти, здесь ничего нет. Три трогательных слова:

DOMREMI
     RIEN - LA PUCELLE

     "Домреми.   Ничего   -   Орлеанская   Дева".   Как   кратко,   но   как
многозначительно!  Это голос нации.  В  этих черствых документах вы  слышите
голос  народа.   Власти  склоняются  перед  именем  Девы  и  говорят  своему
исполнителю:  "Сними шапку и  проходи мимо  -  таково веление Франции".  Да,
обещание выполняется и,  как сказал король, будет выполняться вечно [Все это
точно  выполнялось  на  протяжении  более  трехсот  шестидесяти лет,  однако
самоуверенные  предсказания  восьмидесятилетнего старца  не  сбылись.  Когда
разразилась французская революция, об указе забыли и привилегия была отнята.
Отнята и  не  восстановлена.  Жанна ничего не  просила для себя,  но Франция
свято чтит ее память;  Жанна никогда не просила воздвигнуть ей монумент,  но
Франция расщедрилась и на это; Жанна никогда не просила построить ей церковь
в  Домреми,  но Фракция строит ее;  Жанна никогда не просила причислять ее к
лику святых,  но и это скоро свершится.  Все,  о чем не просила Жанна д'Арк,
дается ей с избытком,  лишь одна единственная милость, о которой она просила
и  которую ей  оказали,  была  отнята у  нее.  В  этом  есть  нечто  глубоко
волнующее.  Франция задолжала Домреми сумму податей за столетие,  и  вряд ли
найдется  хоть  один  гражданин  в  этой  стране,   который  был  бы  против
возвращения этого долга. (Примечание М.Твена.)].
     В  два часа дня торжественный обряд коронации был завершен.  Процессия,
возглавляемая  Жанной  и  королем,  направилась  к  выходу.  Они  шествовали
посредине  собора  под   звуки  фанфар  и   такие  восторженные  крики  всех
присутствующих,  каких еще не слышало человеческое ухо. Так окончился третий
по счету,  великий день жизни Жанны.  Эти дни стоят почти рядом -  8 мая, 18
июня, 17 июля.



Глава XXXVI

     Никогда не  забуду тех счастливых минут,  когда мы,  вскочив на  коней,
тронулись в обратный путь.  В богатейших нарядах, с колыхающимися перьями на
шлемах, мы продвигались между двумя рядами ликующего народа. Люди склонялись
перед  нами,  точно  нива  под  серпом жнеца,  и  на  коленях приветствовали
помазанника божьего и  его  спутницу,  Освободительницу Франции.  Проехав во
всем  блеске  по  главным  улицам  города,  мы  уже  приближались  к  дворцу
архиепископа,  как  вдруг  у  гостиницы  "Зебра"  натолкнулись  на  странное
явление:    на   обочине   дороги   стояли,   выделяясь   из   общей   массы
коленопреклоненных  зрителей,  два  человека.  Они  стояли  в  первом  ряду,
остолбенев от удивления,  и  пристально смотрели на нас.  Оба были в  грубой
крестьянской одежде.  Двое стражей с алебардами,  пылая гневом,  бросились к
ним,  чтобы проучить их за непочтение.  Они уже готовы были схватить их, как
вдруг  Жанна  вскрикнула:   "Стойте!"  и,  мгновенно  соскользнув  с  седла,
бросилась к  одному  из  них  с  распростертыми объятиями,  называя  нежными
именами и  громко рыдая.  То был ее отец,  а стоявший с ним рядом -  ее дядя
Лаксар.
     Новость тотчас же облетела всех, вызвав бурю восторга, и в один миг два
презренных, жалких плебея стали знаменитыми и известными. Все им завидовали,
каждый  стремился  поскорее  взглянуть  на   них,   чтобы  потом  всю  жизнь
хвастаться,  что  ему  выпало счастье видеть отца  Жанны  д'Арк  и  брата ее
матери.  Как легко она творила подобные чудеса!  Она была,  как солнце, лучи
которого, разгоняя мрак, озаряли мир сиянием славы.
     - Подведите их ко мне, - сказал любезно король.
     И  она  подвела  их.   И  все  трое  предстали  перед  королем.  Она  -
улыбающаяся, счастливая, а они - растерянные, испуганные, комкали свои шапки
в  трясущихся руках.  И тогда,  на глазах у изумленной свиты и всего народа,
король протянул им руку для поцелуя и сказал старому д'Арку:
     - Благодари бога, что ты отец этого дитяти, этого источника бессмертия.
Ты  носишь  имя,  которое останется в  памяти благодарного человечества даже
тогда, когда все короли будут забыты. Не подобает тебе обнажать голову перед
бренным величием одного дня. Покрой ее!
     Поистине,  он был великолепен,  произнося эти трогательные слова. Затем
он приказал позвать реймского бальи и,  когда тот предстал перед ним,  низко
склонив обнаженную голову,  король промолвил: -Эти двое - гости Франции! - и
велел ему принять их со всем радушием.
     Но  я  должен заметить,  что  старый д'Арк и  Лаксар так  и  остались в
маленькой гостинице "Зебра".  Бальи хотел переселить их в  лучшую гостиницу,
предоставить им  разные  удобства  и  окружить  приятными развлечениями,  но
скромные  жители  села  уклонились от  предложенных благ  и  упросили  бальи
оставить  их  в  покое.  Всеобщее  внимание  и  почет  не  доставили  бы  им
удовольствия.  Бедняги не знали даже,  как себя держать,  куда спрятать свои
непослушные руки.  Бальи старался изо всех сил.  Он  велел хозяину гостиницы
отвести им целый этаж и приказал доставлять им без ограничений все,  что они
пожелают, возложив расходы на городскую казну. Кроме того, каждому из них он
подарил лошадь и  сбрую.  От удивления,  восхищения и  гордости они не могли
вымолвить ни слова;  они даже не смели мечтать о  подобном богатстве и никак
не  могли  поверить сначала,  что  лошади живые  и  настоящие,  что  они  не
исчезнут,  не  развеются как  дым.  Впечатление от  подарка  было  настолько
сильным,  что  они без конца повторяли "мой конь",  "мой конь" и  ни  о  чем
другом не желали говорить.  Они наслаждались звучанием этих слов и смаковали
их, причмокивая губами, при этом вытягивали ноги и, заложив большие пальцы в
проймы  жилетов,   блаженствовали,  как  господь  бог,  когда  он  созерцает
созвездия,  плывущие по  мрачным глубинам вселенной,  сознавая,  что все они
принадлежат ему, и только ему. Это были самые счастливые, самые простодушные
старики-младенцы, которых когда-либо видел свет.
     Во  второй половине дня  город давал грандиозный банкет в  честь Жанны,
короля,  двора и главного штаба. В разгаре пиршества вспомнили об отце Жанны
д'Арк и  Лаксаре.  В гостиницу были немедленно посланы гонцы с приглашением,
но  старики никак не  решались пойти туда до тех пор,  пока им не пообещали,
что  они  будут  сидеть  отдельно,  высоко на  галерее,  и  лишь  следить за
происходящим.  Они  уселись рядышком и  наблюдали за  великолепным зрелищем.
Чудесно,   прекрасно,   умилительно!   Они  до  слез  были  растроганы  теми
невероятными почестями,  какие воздавались их маленькой любимице, и тем, как
свободно,  спокойно и  уверенно она сидела среди знати,  выслушивая похвалы,
сыпавшиеся на нее как из рога изобилия.
     Но  это спокойствие было неожиданно нарушено.  Ее  сердца не тронули ни
изящная речь короля,  ни  комплименты герцога Алансонского,  ни восторженные
признания Дюнуа;  даже  громовой  голос  Ла  Гира,  штурмом  взявшего слово,
нисколько не  подействовал на  нее.  Но,  как  я  уже сказал,  нашлись силы,
которым она не могла сопротивляться.  В  конце пиршества король поднял руку,
требуя внимания,  и  ждал с  поднятой рукой,  пока не  замер последний звук.
Наступила глубокая, почти ощутимая тишина. И тогда в дальнем углу громадного
высокого  зала  послышался  грустный  напев,  и  в  торжественном  безмолвии
зазвучала нежная, чарующая мелодия нашей простой детской песенки о Волшебном
Бурлемонском буке.  Тут Жанна не выдержала и,  закрыв лицо руками, зарыдала.
Как видите, в одно мгновение ничего не осталось от ее серьезности и величия;
она снова была маленькой пастушкой, перед которой раскинулись зеленые луга с
пасущимися на  них овцами.  Картины же  войны -  кровь,  страдания,  смерть,
безумие и ярость битв -  все это лишь тяжелый сон. Какая могучая сила таится
в музыке,  этой волшебнице из волшебниц! Стоит ей взмахнуть своей палочкой и
произнести магическое слово, как все реальное исчезает, а призраки фантазии,
облекаемые в плоть, предстают перед вами.
     Этот приятный сюрприз придумал король.  Должен признаться,  он  обладал
многими  хорошими  качествами,  которые,  правда,  редко  проявлялись  из-за
интригана де ла Тремуйля и прочих льстецов,  вращающихся около него. Король,
желая  избавить себя  от  забот  и  волнений,  Во  всем  соглашался с  этими
интриганами, предоставляя им полную свободу действий.
     Вечером мы,  представители личного штаба и земляки Жанны, встретились с
ее отцом и  дядей в  гостинице.  Сидя все вместе,  мы пили крепкие напитки и
вели  непринужденную  беседу  о  Домреми  и  наших  земляках.   Вдруг  дверь
распахнулась:  принесли большой сверток от  Жанны и  велели не разворачивать
его до ее прихода.  Вскоре явилась и она сама. Отослав своих телохранителей,
Жанна сказала,  что займет одну из  комнат отца и  проведет ночь под одной с
ним  кровлей,  как  некогда в  родном доме.  При ее  появлении мы,  штабные,
поднялись,  вытянулись в  струнку и  стояли так,  пока она не  приказала нам
сесть. Жанна обернулась и увидела своих стариков, которые также вскочили, но
стояли в  замешательстве и  отнюдь не по-военному.  Это было забавно,  и она
чуть  не  рассмеялась.  Однако сдержала себя,  не  желая  обидеть их.  Жанна
усадила их,  села сама,  устроившись поудобнее между ними,  взяла каждого за
руку и, положив их руки к себе на колени, сказала:
     - Оставим всякие церемонии, мы, как и прежде, - одна семья. Я покончила
с великими войнами,  вернусь вместе с вами домой и увижу... - Она умолкла, и
на  мгновение счастливое лицо  ее  стало печальным,  -  казалось,  ее  мучит
какое-то сомнение или предчувствие.  Вдруг ее лицо снова озарилось,  и Жанна
воскликнула в  страстном порыве:  -  Ах!  Скорее бы  наступил этот радостный
день! Домой, домой, вместе с вами!
     Отец изумленно спросил:
     - Как,  дитя  мое,  неужели  ты  серьезно?  Перестать творить настоящие
чудеса,  за которые все тебя славят? И ты готова оставить блестящее общество
принцев и генералов, чтобы вновь превратиться в простую крестьянку, в ничто?
Это же неразумно!
     - Удивляюсь и  не  понимаю.  Что  за  странные речи?  -  сказал дядюшка
Лаксар.  -  Раньше она меня удивляла,  когда безудержно рвалась на войну,  а
теперь  удивляет еще  больше.  Не  хочет  воевать и  бросает службу!  Говоря
откровенно,  я впервые в жизни слышу такое.  Мне хотелось бы понять, что это
значит.
     - Понять  нетрудно,  -  ответила Жанна.  -  Я  всегда была  противницей
страданий,  и не в моей натуре причинять их. Распри и ненависть между людьми
глубоко огорчали меня,  а  звон мечей и грохот орудий никогда не ласкали мой
слух.  Я хочу мира, покоя и благополучия для всех живущих на земле. Такая уж
я  есть!  Разве могу я  при  этом помышлять о  войнах и  умиляться при  виде
пролитой крови,  горя и скорби,  которые приносит война? Но бог послал своих
ангелов и  возложил на меня эту миссию.  Могла ли я ослушаться?  Я выполнила
свой долг.  И не так уж много дел поручил мне господь. Всего лишь два: снять
осаду Орлеана и короновать законного наследника в Реймсе.  Дело сделано -  и
теперь я свободна.  Разве при виде бедного сраженного солдата,  будь то друг
или враг,  я не ощущала такой же боли,  как и он,  разве слезы его родных не
жгли  моего  сердца?  Это  повторялось изо  дня  в  день.  Какое  блаженство
сознавать,  что наступил час избавления и  я не увижу больше этих кошмаров и
мне не  придется выносить эти пытки!  Так почему же я  не должна вернуться в
родную деревню,  стать такой же,  как и была?  Это же рай!  А вы удивляетесь
моему желанию! Ах, мужчины, мужчины! Вот моя мать поняла бы меня!
     Они  ничего  не  могли  возразить  и   некоторое  время  сидели  молча,
уставившись в пространство. Потом старик д'Арк сказал:
     - Твоя мать поняла бы -  это правда.  Я  никогда не видел таких женщин!
Она не  находит себе места,  волнуется и  волнуется.  Просыпается по ночам и
думает о  тебе,  думает и волнуется.  А когда шумит ветер и льет дождь,  она
стонет и  приговаривает:  "О  боже,  сжалься над  ней,  она ведь там одна со
своими промокшими солдатами!"  Когда же  небо  рассекают молнии и  раздаются
страшные раскаты грома,  она вся дрожит и,  заламывая руки,  шепчет молитву:
"Боже,  спаси ее! Ведь это же, как те ужасные пушки и смертоносные стрелы! И
она там мчится на коне, беззащитная, и нет меня там, чтобы заслонить ее!"
     - Бедная, бедная мама! Как мне жаль ее!
     - Да,  очень странная женщина,  я  это не раз замечал.  Когда в деревню
приходит весть  о  победе  и  все  радуются и  гордятся,  она  мечется,  как
безумная,  и  расспрашивает только о  тебе.  Когда же узнает,  что ты жива и
здорова,  падает на колени,  иногда прямо в  грязь,  и благодарит бога не за
дарованную победу,  а за милосердие,  проявленное к тебе, повторяя одни и те
же с