реждаю вас, дайте мне знать о его
приближении как можно скорее.  Если же он появится, а я не буду о том знать,
- не сносить вам головы!
     Возможно,  все так и  было,  не спорю,  но я лично этих слов не слышал.
Если же она и сказала нечто подобное,  то,  вероятно, закончила словами: "не
быть вам во главе",  то ость пообещала отстранить Дюнуа от командования.  Не
допускаю мысли,  чтобы Жанна угрожала смертью боевому товарищу.  Правда, она
не особенно доверяла генералам и  имела на это веские основания,  ибо стояла
за штурм и атаку, а они за то, чтобы постепенно истощать англичан и взять их
измором.  Не  веря в  возможность осуществления замыслов Жанны,  как опытные
старые воины, они, вполне естественно, не соглашались с нею и старались идти
собственными путями.
     Но  я   слышал  такое,   о   чем  историки  не  упоминают  и  не  имеют
представления.  Я  слышал,  как Жанна сказала,  что теперь,  когда вражеские
гарнизоны на  противоположном берегу ослаблены и  усилены здесь,  необходимо
центр  военных  действий  переместить  на  южный  берег;   она  намеревалась
переправиться туда и  штурмовать форты,  прикрывающие подступы к мосту,  что
открыло бы дорогу к нашим тылам,  и осаду города можно будет снять. Генералы
вступили с  ней в  спор,  доказывая обратное,  но она была убеждена в  своей
правоте,  и единственное, что им удалось, - это задержать начало действий на
четыре дня.
     Весь Орлеан встретил армию у городских ворот и с криками "ура" проводил
ее  по украшенным флагами улицам к  местам расквартирования.  Приглашений не
требовалось,  солдаты как  убитые валились с  ног  от  усталости:  Дюнуа был
беспощаден и  гнал их без отдыха.  Целые сутки в городе царило спокойствие и
раздавался дружный богатырский храп.



Глава XVII

     Когда  мы  вернулись домой,  нас,  младших штабных,  в  гостиной ожидал
завтрак, и вся семья оказала нам честь, сев за стол вместе с нами. Все трое,
включая и доброго старика-казначея,  угождали нам, как могли, желая поскорее
услышать о  наших приключениях.  Никто не  просил Паладина говорить,  но  он
все-таки начал,  потому что по званию и положению в штабе был выше всех,  за
исключением старого д'Олона,  который,  кстати, завтракал отдельно. Паладин,
не  считаясь ни  с  рыцарями,  ни со мной,  всегда перехватывал инициативу и
включался в беседу первым, - дурная привычка, усвоенная им с детства.
     - Слава богу!  -  начал он.  - Мы нашли армию в превосходном состоянии.
Такого образцового стада я еще не видал.
     - Стада? - переспросила Катерина.
     - Я объясню, что он хочет сказать, - вмешался Ноэль. - Он...
     - Обойдусь без посторонней помощи, не утруждай себя, я все объясню сам,
- прервал высокомерно Паладин. - У меня есть основания думать...
     - Вот именно,  -  сказал Ноэль.  -  Всегда, когда он думает, что у него
есть основания думать,  он думает,  что он непревзойденный мыслитель, но это
заблуждение.  Он и  в  глаза не видел армии.  А  ведь я  наблюдал за ним,  -
конечно, так, чтобы он не догадался. Паладина мучил его старый недуг.
     - Какой старый недуг? - спросила Катерина.
     - Осторожность, - ответил я, горя желанием помочь своему другу.
     Но это замечание оказалось неудачным. Паладин спокойно возразил:
     - Уж  кому-кому,  а  только не тебе критиковать чужую осторожность.  Ты
ведь сам валишься из седла от одного ослиного рева.
     Все засмеялись, а я растерялся, и мне стало стыдно. Я сказал:
     - Не совсем честно с твоей стороны заявлять, будто я упал, услышав крик
осла. Все объясняется волнением, самым обычным душевным волнением.
     - Допустим,  тебе угодно назвать это так. Я не возражаю. А как назовете
это вы, сьер Бертран?
     - Гм...  Как вам сказать...  Я думаю,  это простительно. Каждому из вас
приходилось учиться,  как вести себя в жарких рукопашных схватках,  и,  если
даже что-нибудь не так,  стыдиться не приходится.  А  пот продвигаться перед
самой пастью смерти,  не вынимая из ножен меча,  да еще в полной тишине, без
песен и  барабанного боя -  испытание очень серьезное.  На  твоем месте,  де
Конт,  я  бы  не  скрывал своих  чувств,  а  назвал их  прямо,  без  всякого
стеснения.
     Мне еще не приходилось слышать более откровенных и умных слов,  и я был
ему  благодарен за  то,  что  он  вывел меня из  затруднительного положения.
Набравшись мужества, я сказал:
     - Да, это был страх. Спасибо за честную мысль.
     - Ты поступил правильно,  сынок,  -  поддержал меня старик-казначей.  -
Молодец!
     Я успокоился, и когда Катерина воскликнула: "Ах, и я такого же мнения!"
- я был даже доволен, что вызвал эту дискуссию.
     Сьер Жан де Мец пояснил:
     - Мы  ехали все  вместе,  когда заорал этот  проклятый осел;  заметьте,
тишина была мертвая.  Не  представляю,  как можно было юноше-воину сохранить
спокойствие при таких непредвиденных обстоятельствах.
     Он пытливо посмотрел на нас.  Все глаза,  обращенные на него,  выражали
согласие,  и  каждый  подтвердил это  кивком  головы.  Даже  Паладин  кивнул
утвердительно.  Это спасло репутацию знаменосца.  Все удивились находчивости
Паладина;  никто не поверил бы, что он способен честно сознаться в чем-либо,
не обладая в этом деле практическим навыком, равно как никто не предполагал,
что  он  вообще когда-либо научится говорить правду.  Видимо,  Паладин хотел
понравиться хозяевам.
     После некоторого раздумья старик-казначей сказал:
     - Я полагаю,  рискованное продвижение мимо фортов требовало не меньшего
напряжения нервов,  чем встреча в  темноте с  привидениями.  А  как полагает
знаменосец?
     - Право,  не  знаю,  сударь.  Мне думается,  я  бы  охотно встретился с
привидением, если бы...
     - О, это интересно! - воскликнула Катерина. - А ведь они у нас водятся!
Хотите встретиться с привидением? Хотите?
     Она  была  так  возбуждена  и  так  прелестна,  что  Паладин  сразу  же
согласился,  и  так как ни у  кого не хватило храбрости показать свой страх,
то,  скрепя сердце,  все,  один за другим,  вызвались идти к ним; девушка от
радости захлопала в  ладоши,  а родители также были нам благодарны,  заявив,
что привидения в их доме были пугалом и напастью не только для них, но и для
их  предков  на  протяжении нескольких поколений,  но  что  до  сих  пор  не
находилось еще смельчака, который бы решился встретиться с ними лицом к лицу
и  спросить,  почему им нет покоя в  могиле.  Ведь только тогда хозяева дома
смогли бы помочь бедным призракам обрести мир и покой.



Глава XVIII

     В полдень я беседовал с госпожой Буше.  Никто не мешал нам,  кругом все
было спокойно,  как вдруг вбежала взволнованная Катерина и,  глядя на  меня,
крикнула:
     - Спешите,  сьер,  спешите!  Дева дремала в  кресле у  меня в спальне и
вдруг вскочила и воскликнула:  "Льется французская кровь!  Оружие! Дайте мне
мое оружие!"  У дверей стоял на часах ее великан.  Он позвал д'Олона,  и тот
принялся немедленно надевать на нее доспехи, а мы с телохранителем помчались
в штаб,  чтобы предупредить всех. Скорее туда! Не оставляйте ее одну! И если
разгорится сражение,  то  удерживайте ее,  не давайте ей рисковать собой,  в
этом  нет  никакой нужды.  Хватит и  того,  что  солдаты будут  видеть Деву,
воодушевляясь ее присутствием. Не пускайте ее в бой, смотрите же!
     Я  немедленно выбежал.  Будучи склонным к  иронии,  которая,  по общему
признанию, является моим природным даром, я ответил на ходу:
     - О, да! Удерживать и не пускать - самое легкое. Я прослежу.
     В другой части дома я встретил Жанну в полном снаряжении. Она спешила к
выходу.
     - Льется французская кровь,  -  с упреком промолвила Жанна,  - а ты мне
ничего не сообщил.
     - Право же,  мне ничего неизвестно.  Никакого боя,  никакого шума,  все
спокойно, ваше превосходительство.
     - Через минуту будет очень неспокойно, - сказала Жанна и ушла.
     И  действительно,  не  успел я  опомниться,  как мирную тишину прорезал
нарастающий гул,  послышался топот приближающихся людей и  конницы,  хриплые
крики команды, я затем откуда-то издалека донеслись глухие раскаты выстрелов
из бомбард:  бум!  бум!  бум!  И сразу же мимо дома,  как ураган, промчалась
ревущая толпа.
     Наши рыцари и весь штаб выскочили в полном вооружении.  Седлать лошадей
было некогда,  и  мы  пешком бросились за  Жанной.  Впереди бежал Паладин со
знаменем.  Возбужденная толпа состояла наполовину из  солдат,  наполовину из
горожан,  и никто ею не командовал.  Но стоило показаться Жанне, как грянуло
"ура".
     - Коня! Скорее коня! - воскликнула Жанна.
     В одно мгновение к ней подвели их целую дюжину.
     Она вскочила на коня, приветствуемая пародом.
     - Дорогу, дорогу Орлеанской Деве! Именно здесь впервые было произнесено
это бессмертное слово,  и  я благодарю бога,  что в этот исторический момент
лично  присутствовал и  все  слышал.  Людские волны расступились,  как  воды
Красного моря {Прим.  стр.183}, и по освободившемуся проходу Жанна пролетела
птицей, бросив народу клич:
     - Вперед, сыны Франции! За мной!
     Мы вскочили на оставшихся лошадей и  помчались вперед,  священное знамя
развевалось над нашими головами, а вслед за нами смыкалась толпа.
     Теперь уже все было не так,  как во время нашего страшного перехода под
стенами грозных бастилий. Мы чувствовали себя отлично, мы мчались на крыльях
вдохновения.
     Внезапная тревога объяснялась следующим.  Жители города и его маленький
гарнизон,  потерявшие надежду  и  абсолютно беспомощные,  с  приходом  Жанны
воспрянули духом и  не могли удержаться от желания напасть на врага.  И вот,
самовольно,  без всякого приказа,  несколько сот солдат и  горожан произвели
вылазку из Бургундских ворот и  атаковали один из самых грозных фортов лорда
Тальбота -  Сен-Лу  и  теперь за свои необдуманные действия несли наказание.
Весть об  этом молниеносно облетела город и  собрала то  новое ополчение,  в
котором очутились и мы.
     Выезжая из ворот, мы сразу же наткнулись на раненых, которых выносили с
поля боя. Это зрелище потрясло Жанну, и она скорбно промолвила:
     - Вот  она -  французская кровь!  Волосы становятся дыбом,  когда я  ее
вижу!
     Скоро мы очутились на равнине в  самой гуще боя.  Жанна впервые увидела
настоящее сражение, и мы также.
     Бой  шел  в  открытом  поле,  потому  что  гарнизон  Сен-Лу,  привыкший
одерживать победы,  когда в  деле не участвовала "колдунья",  смело вышел из
форта навстречу атакующим. Их вылазку поддерживали войска из соседнего форта
"Париж",  и,  когда мы подоспели, французы терпели поражение и отступали. Но
как  только Жанна  прорвалась сквозь их  расстроенные ряды  с  развевающимся
знаменем и воинственным призывом:  "Вперед,  солдаты!  За мной!" - произошла
перемена.  Французы повернули обратно,  обрушились лавиной  на  англичан,  а
когда враг показал спину, рубили и кололи его с дикой жестокостью.
     В  бою  у  Карлика не  было точной задачи,  иначе говоря,  ему не  было
указано определенное место,  поэтому он  сам  нашел  себе  дело.  Прорываясь
вперед,  он расчищал путь Жанне.  Мы оторопело смотрели,  как разлетались на
куски  железные шлемы под  ударами его  грозного топора.  Он  называл это  -
"колоть орехи".  Пожалуй,  это было действительно так.  Он  с  остервенением
прорубал широкую дорогу,  устилая ее  трупами и  металлом.  Жанна и  все  мы
продвигались по  ней  так  быстро,  что  опередили свое  войско  и  оставили
англичан  позади  себя.   Рыцари  скомандовали  прикрыть  Жанну   кольцом  и
повернуться грудью к  неприятелю,  что мы и  сделали.  Тут-то и закипел 6oй!
Теперь  нам  поневоле пришлось проникнуться уважением к  Паладину.  Находясь
непосредственно под  воодушевляющим и  направляющим оком Жанны,  он  позабыл
свою  природную осторожность,  свою робость перед лицом опасности,  позабыл,
что такое страх,  -  и  никогда в  своих выдуманных битвах он  не  укладывал
вокруг себя столько врагов,  как в этой - настоящей. Что ни удар - то врагом
меньше.
     Мы  стояли,  сомкнувшись кольцом,  всего  лишь  несколько  минут.  Наши
доблестные войска с громкими криками прорвались с тыла и соединились с нами.
И тогда англичане начали отступать,  но отбивались храбро и решительно. А мы
теснили их пядь за пядью к  бастилиям.  Они защищались упорно,  ловко орудуя
мечами,  а  их резервы,  находящиеся на стенах крепости,  осыпали нас градом
стрел, железными дротиками и каменными ядрами из пушек.
     Основные силы противники благополучно достигли укреплений и укрылись за
ними,  оставив нас среди убитых и  раненых.  Англичане валялись вперемешку с
французами.  Это  было отвратительное зрелище,  особенно для новичков;  наши
мелкие стычки с  неприятелем в  феврале происходили ночью,  и  тогда нам  не
бросались в глаза ни кровь, ни изувеченные тела, ни мертвые искаженные лица;
теперь же  впервые все  это  предстало перед нами  во  всем  своем ужасающем
безобразии.
     В  этот момент из города прибыл Дюнуа,  галопом проскакал по полю битвы
на взмыленном коне,  подъехал к Жанне,  поздравил ее, расточая хвалу в самых
изысканных выражениях.  Взмахом руки указав на  отдаленные стены города,  на
которых  развевалось множество флагов,  он  сообщил,  что  благодарный народ
следит за ее ратным подвигом,  радуясь от души,  а  затем добавил,  что ей и
войскам готовится сейчас в городе торжественная встреча.
     - Сейчас? Вряд ли, бастард. Еще не время.
     - Почему же? Разве не все сделано?
     - Далеко не  все,  бастард.  Это  только начало.  Нам  нужно  взять эту
крепость.
     - Вы  изволите  шутить,   генерал!  Нам  ее  не  взять.  Прошу  вас  не
предпринимать такой дерзкой попытки,  - это слишком рискованно. Разрешите, я
отдам приказ об отводе войск.
     Сердце Жанны было переполнено воинственным пылом,  боевым восторгом,  и
ей тяжело было слушать такие речи.
     - Бастард,  бастард!  -  воскликнула она.  -  Неужели вы вечно намерены
церемониться с этими англичанами? Истинно говорю вам: я не уйду отсюда, пока
крепость не будет взята. Мы возьмем ее штурмом. Трубите сигнал: "На штурм!"
     - О, генерал! Подумайте...
     - Не теряйте зря времени!  Приказываю трубить к атаке!  - И в ее глазах
загорелся тот  странный внутренний свет,  который мы  так  хорошо  изучили в
последующих битвах, называя его "боевым огнем".
     Затрубили трубы,  прозвучала команда: "На приступ!" - и войска, ответив
одобрительным  криком,  ринулись  на  грозную  крепость,  очертания  которой
терялись в дыму орудий, изрыгавших на нас пламя и гром.
     Неприятель одну за  другой отбивал наши атаки,  но  Жанна появлялась то
тут, то там, подбадривая солдат, не давая им ни малейшей передышки.
     Целых три часа могучая людская волна накатывалась на крепость,  дробясь
о неприступные стены.  Наконец,  Ла Гир,  подоспевший к нам, нанес последний
сокрушительный удар,  и  форт Сен-Лу сдался.  Мы опустошили его,  забрав все
запасы и артиллерию, а потом разрушили до основания.
     Возбужденные,  ликующие войска  до  хрипоты  кричали "ура"  и  вызывали
главнокомандующего, чтобы выразить ему свой восторг, восхищение и поздравить
с  победой.  Но  вся беда была в  том,  что мы  нигде не  могли найти Жанну.
Наконец,  мы  нашли  ее  сидящей среди трупов,  расстроенной и  подавленной;
закрыв лицо руками,  она плакала:  вы  же  знаете,  она была еще совсем юной
девушкой,  сердце героини было девичьим сердцем,  сострадательным и  нежным,
что вполне естественно.  Жанна думала о несчастных матерях павших солдат - и
своих, и врагов.
     Среди  пленных было  несколько священников;  Жанна  взяла их  под  свое
покровительство и сохранила им жизнь.  Утверждали, что это переодетые воины,
но она возразила:
     - Разве можно так говорить? Они в духовной одежде, и, если хоть один из
них  носит ее  по  праву,  лучше пощадить всех виновных,  чем  обагрить руки
кровью одного невинного.  Я отведу их к себе в дом, накормлю, а потом отпущу
с миром.
     Сплоченные и счастливые,  развернув знамена,  мы возвращались в город с
богатой добычей:  пленниками,  пушками и  прочим.  Это было первое серьезное
боевое дело,  которое когда-либо  видели орлеанцы за  семь месяцев осады,  -
первый случай порадоваться подвигу французов. Вы не представляете, какое это
было  празднество,  какое  ликование  под  трезвон  колоколов!  Жанна  стала
всеобщим кумиром.  Люди,  толкая друг друга,  изо  всех сил  рвались вперед,
чтобы взглянуть на победительницу.  Их натиск был так велик, что мы с трудом
продвигались по улицам.  Повсюду слышалось новое имя Жанны. Прозвище "Святая
Дева из  Вокулера" было уже забыто.  Город Орлеан приветствовал ее  как свою
"Орлеанскую Деву",  И я с гордостью вспомнил, что услышал это прекрасное имя
еще тогда, когда оно было произнесено впервые. Теперь оно у всех на устах, и
оно будет звучать вечно, подымаясь над бездной веков, как весеннее солнце!
     Семейство Буше было в  сборе и  встречало Жанну,  как  родное дитя,  со
слезами радости,  словно она спаслась от неминуемой смерти.  Они пожурили ее
за то,  что она так долго подвергала себя ужасным опасностям. Они все еще не
могли поверить в  ее воинское призвание и  спрашивали:  по своей ли воле она
попала в этот жестокий бой или очутилась там случайно,  увлеченная стихийным
движением войск.  Они просили ее впредь быть более осторожной. Возможно, это
был хороший совет, но он оказался зерном, упавшим на бесплодную почву.



Глава XIX

     Измученные  продолжительным  боем,  мы  проспали  весь  остаток  дня  и
проснулись поздно вечером.  Мы встали со свежими силами и принялись ужинать.
Мне очень хотелось замять разговор о привидениях; полагаю, каждый из нас был
такого же  мнения,  все  с  увлечением вспоминали о  недавнем сражении и  ни
единым  словом не  обмолвилась о  призраках.  Особенно усердствовал Паладин.
Повествуя  о  своих  подвигах,   он  не  жалел  красок:   устилал  поле  боя
бесчисленными  трупами,   убивая   одним   махом   здесь   пятнадцать,   там
восемнадцать,  а то и тридцать пять вражеских солдат. Разговор на неприятную
тему откладывался,  но  так или иначе он  должен был состояться.  Не  мог же
Паладин говорить без  конца.  Когда  он  взял  бастилию штурмом и  проглотил
живьем английский гарнизон,  ему,  конечно, уже ничего не оставалось делать,
как  умолкнуть  и  терпеливо ждать  приглашения от  любезной  Катерины  Буше
повторить все с самого начала.  Мы полагали,  так оно и будет.  Но не тут-то
было!  Воспользовавшись удобным моментом,  она  все же  затронула щекотливую
тему, и мы вынуждены были сделать вид, что весьма этим интересуемся.
     В  одиннадцать часов,  захватив с собой свечи и факелы,  мы направились
вместе с  нею и  ее  родителями в  обитель призраков.  Это был большой дом с
толстыми каменными стенами,  и в его дальнем конце находилась комната, - она
была необитаема и пользовалась дурной славой.
     Комната  оказалась  просторной и  напоминала собой  зал;  в  ней  стоял
огромный стол из  крепкого дуба,  хорошо еще сохранившийся,  но  стулья были
источены шашелем,  а матерчатые обои на стенах покрылись плесенью и выцвели.
С  потолка свисала пыльная паутина,  и  было совершенно ясно,  что в течение
многих лет к нему никто не прикасался.
     - Предание гласит,  -  сказала Катерина,  -  что  эти  духи  никогда не
являлись,  а  лишь  издавали звуки,  которые можно  было  слышать.  Когда-то
комната была шире, и стена в противоположном конце ее возведена позже, чтобы
отгородить узкую каморку.  С  этой каморкой нет никакого сообщения,  а может
быть и есть - не знаю, во всяком случае, она лишена света и доступа воздуха.
Перед вами темница, таинственная темница. Оставайтесь здесь и все хорошенько
примечайте.
     На  этом пояснения окончились,  и  она  вместе с  родителями удалилась,
оставив нас  одних.  Когда их  шаги замерли в  пустынных каменных коридорах,
наступила зловещая тишина, наводившая на меня больший ужас, чем наш недавний
безмолвный переход мимо