орого  обошлась  нам  ее   болезнь.   Мы  убедились  в   правдивости  своих
предположений о том,  что только она могла спасти фей.  Узнав о случившемся,
Жанна страшно рассердилась. Трудно было поверить, что такое кроткое существо
способно на это. Она побежала прямо к отцу Фронту, вежливо поклонилась ему и
сказала:
     - Феям приказано было исчезнуть, если они когда-нибудь покажутся людям.
Не так ли?
     - Так, милая.
     - А если кто-то чужой врывается к человеку в спальню среди ночи,  когда
этот человек раздет, неужели вы будете настолько несправедливы, что скажете:
раздетый человек показывается людям?
     - Конечно,  нет.  -  Добрый  священник  казался  несколько смущенным и,
отвечая, чувствовал себя неловко.
     - Разве грех остается грехом, если он совершен непреднамеренно?
     Отец Фронт всплеснул руками и воскликнул:
     - Ах, дитя мое, я вижу теперь свою вину!
     Он привлек ее к  себе,  приласкал,  стараясь примириться с ней,  но она
была в таком сильном возбуждении,  что не могла сразу успокоиться, прильнула
лицом к его груди и, заливаясь слезами, сказала:
     - В  таком случае феи  совсем не  виновны -  ведь у  них не  было злого
умысла.  Они не знали,  что кто-то проходит мимо.  А поскольку эти крошечные
создания не могли постоять за себя и  напомнить,  что закон не должен карать
невиновных,  а только злоумышленников,  и так как у них не нашлось ни одного
друга,  который бы вспомнил и сказал за них такую простую вещь,  - за это их
навсегда лишили их жилища. Это несправедливо, слишком несправедливо.
     Добрый старик еще крепче прижал ее к своей груди и сказал:
     - Устами младенцев осуждаются неосторожные и легкомысленные. Да простит
мне господь,  но я желал бы вернуть назад бедных малюток - ради тебя! И ради
себя также,  потому что я был несправедлив.  Ну,  полно,  не плачь- никто не
сочувствует твоему горю так,  как я,  твой бедный, старый друг. Не плачь же,
милая...
     - Но я не могу удержаться: мне слишком больно. Ведь то, что вы сделали,
- не  пустяк.  Разве сожаление -  достаточное наказание за  такой проступок?
Отец Фронт отвернулся, иначе она обиделась бы, увидев на его лице улыбку.
     - Ах ты,  безжалостный,  но праведный судья! - сказал он. - Нет, такого
наказания недостаточно.  Я надену власяницу и посыплю пеплом голову.  Ну, ты
до-вольна?
     Рыдания Жанны стали утихать, вскоре она глянула ни старика сквозь слезы
и со свойственной ей простотой сказала:
     - Да, этого будет достаточно. Это очистит вашу душу.
     Отец Фронт,  видимо,  засмеялся бы снова,  если бы вовремя не вспомнил,
что дал обещание,  не особенно приятное, но требующее исполнения. Он встал и
подошел к  очагу.  Жанна наблюдала за ним с большим любопытством.  Священник
взял  горсть холодного пепла и  уже  было  собрался посыпать им  свою  седую
старую голову, как вдруг его осенила другая мысль.
     - Ты не откажешься помочь мне, милая?
     - Чем же, святой отец?
     Он опустился на колени, низко склонил перед ней голову и сказал:
     - Возьми пепел и сама посыпь мне голову.
     Этим дело,  конечно,  и  кончилось.  Победа была на стороне священника.
Легко  себе  представить,  что  лишь  одна  мысль  о  таком унижении старого
человека должна была  поразить Жанну,  как  и  всякого ребенка в  селе.  Она
бросилась к нему,  упала рядом на колени и сказала: - Ах, это ужасно! Я даже
не знала,  что значит надеть власяницу и посыпать голову пеплом. Пожалуйста,
встаньте, святой отец.
     - Но я не могу, пока не буду прощен, Ты прощаешь меня?
     - Я?  Да  ведь вы мне ничего плохого не сделали,  святой отец.  Вы сами
должны  простить себя  за  несправедливость,  допущенную в  отношении бедных
маленьких фей. Встаньте, святой отец, прошу вас.
     - В таком случае я попал в еще худшее положение,  чем прежде.  Я думал,
что должен заслужить твое прощение,  а что касается моего собственного, то к
самому себе я не могу быть слишком снисходительным.  Это мне не к лицу.  Что
же мне делать? Придумай что-нибудь своей умной головкой.
     Священник продолжал неподвижно стоять на  коленях,  несмотря на  мольбу
Жанны. Она уже чуть было не расплакалась снова, как вдруг ей пришла в голову
спасительная мысль, - она схватила совок, обильно осыпала собственную голову
пеплом и, задыхаясь и кашляя, проговорила:
     - Вот и  все.  Ну,  встаньте же,  святой отец!  Старик,  растроганный и
довольный, обнял, ее крепче.
     - О,  несравненное дитя! - сказал он. - Это приятное мученичество, а не
такое,  каким  его  рисуют на  картинах.  В  нем  есть  много  прекрасного и
возвышенного. Я утверждаю это.
     Затем он  смахнул пепел с  ее  волос,  помог ей  вытереть лицо,  шею  и
привести себя  в  порядок.  Он  был  опять  в  хорошем  настроении,  готовый
продолжать беседу. Он уселся в кресло, снова привлек к себе Жанну и сказал:
     - Жанна, ты тоже имела обыкновение плести венки под Волшебным деревом с
другими детьми. Не так ли?
     Это была его обычная манера.  Когда отец Фронт собирался поставить меня
в тупик или поймать на чем-нибудь,  он всегда начинал разговор таким мягким,
как будто безразличным тоном, обезоруживающим человека и незаметно толкающим
его в  хитро расставленную ловушку,  и  человек идет,  сам не зная,  пока не
попадется.  Это забавляло старика.  Я знал, что он собирается теперь сделать
то же самое с Жанной.
     - Да, святой отец, - ответила она на его вопрос.
     - И ты вешала их на Дерево?
     - Нет, святой отец.
     - Почему же?
     - Так, не хотела.
     - Неужели не хотела?
     - Да, святой отец.
     - Что же ты делала с ними? - Я вешала их в церкви.
     - Почему же  ты не хотела вешать их на Дерево?  -  Потому что говорили,
будто феи сродни нечистой силе и оказывать им почести грешно.
     - И ты верила в то, что оказывать им почести грешно?
     - Да. Я думала, что это грешно.
     - Значит,  если оказывать им почести грешно и  если они сродни нечистой
силе, то они могли быть опасны для тебя и для других детей. Не так ли?
     - Думаю, что так. Да, именно так.
     Он минуту размышлял.  А я ждал,  что ловушка вот-вот захлопнется,  и не
ошибся.
     - Значит,  дело обстоит так,  -  продолжал он,  -  феи  были существами
проклятыми,  нечестивыми и  опасными для детей.  Так дай же мне убедительное
доказательство,  милая,  -  если  ты  сможешь найти  такое,  -  почему  было
несправедливо подвергать их  изгнанию и  почему тебе так  хочется спасти их?
Словом, какую ты видишь в этом потерю?
     Как глупо было с его стороны говорить такие вещи и вредить самому себе!
Будь он мальчиком, я с досады надрал бы ему уши. До этого все шло хорошо, но
он придал разговору неумный,  роковой оборот и этим испортил все дело. Какой
вред это могло причинить?  Как будто он не знал особенностей характера Жанны
д'Арк.  Как будто он не знал, что она меньше всего думала о личной выгоде. И
как он не мог понять такую простую вещь,  что Жанна страдает и  раздражается
больше  всего  именно  тогда,   когда  видит,  что  кто-либо  другой  должен
пострадать? Получилось так, что он сам попался в расставленную им ловушку.
     Не  успел он закончить,  как Жанна вспыхнула негодованием и,  залившись
слезами, разразилась страстной речью, которая удивила старика, но не удивила
меня,  так как я  понимал,  что своим неудачно выбранным доводом он  взорвал
бомбу.
     - Ах,   святой  отец,   как  вы  можете  так  говорить?  Скажите,  кому
принадлежит Франция?
     - Богу и королю.
     - А не сатане?
     - Что ты,  дитя мое!  Франция подвластна только всевышнему, и сатана не
владеет даже пядью ее земли.
     - В  таком случае,  кто же  дал приют этим бедным созданиям?  Бог.  Кто
покровительствовал им столько веков?  Кто позволял им плясать и играть сотни
лет,  не находя в  этом ничего плохого?  Бог.  А  кто пошел вразрез с  волей
божьей,  изгоняя их? Человек. Кто нарушил их безвредные занятия, дозволенные
самим богом, и изгнал этих бедных крошек из жилища, которое дал им сам бог в
своем милосердии и сострадании,  посылая им дождь,  росу и солнечный свет на
протяжении пяти столетий?  Это было их жилище, их собственный дом, данный им
божьей милостью,  и  никто в  мире не имел права отнять его у них.  Они были
самыми  дорогими,  самыми  верными  друзьями детей,  оказывали им  приятные,
дружеские услуги за все эти пять долгих столетий и никогда не - причиняли им
ни малейшего зла. В свою очередь, и дети любили их, а теперь горюют о них, и
горе их безутешно.  А что сделали дети, чтобы навлечь на себя такой жестокий
удар?  Вы  говорите,  бедные феи могли быть опасными для детей?  Да,  но они
никогда такими не  были,  а  что  они  могли быть опасными -  это  совсем не
доказательство.  Сродни нечистой силе?  И что с того?  Ведь и феи имеют свои
права,  а  у детей тоже были свои права,  и если бы не моя болезнь,  то я бы
заступилась за  фей и  за  детей,  остановила бы  вашу руку и  спасла их.  А
теперь... О, теперь все погибло! Все погибло, и ничему нельзя помочь!
     Жанна  выразила  свое  негодование  по  поводу  того,   что  феям,  как
существам,  близким к нечистой силе, закрыт путь к спасению и что их следует
презирать и. ненавидеть. А ведь казалось бы, люди должны жалеть фей и делать
все  возможное,  чтобы  заставить их  забыть горькую участь,  уготованную им
случайностью рождения, а не личной виной.
     - Бедные крошки! - говорила она. - Если сердце человека способно жалеть
христианское дитя,  то  почему бы ему не пожалеть и  вас,  детей дьявола,  в
тысячу раз более нуждающихся в этом?
     Она отвернулась от священника Фронта и заплакала, зажав кулачками глаза
и топая в гневе ногами.  Затем она выбежала из дома и исчезла, прежде чем мы
могли опомниться в этом потоке слов и водовороте страсти.
     Отец Фронт,  озадаченный и  смущенный,  наконец поднялся и долго стоял,
потирая ладонью лоб;  потом он повернулся и медленно побрел в свою маленькую
рабочую комнату. Я слышал, как на ходу он смущенно бормотал:
     - Ах, боже мой! Бедные деточки, бедные волшебницы! У всех нас есть свои
права. Об этом я и не подумал. Прости меня, господи, согрешил я, несчастный!
     Услыхав это,  я  еще раз убедился в правильности своей прежней догадки:
он действительно сам попался в расставленную им ловушку.  Да, именно так, вы
видите это.  Лично мне  это придало столько смелости,  что я  даже возмечтал
уличить его в чем-нибудь.  Но,  поразмыслив, я решил лучше не пробовать - не
моего ума это дело.



Глава IV

     Говоря обо всем этом,  я вспоминаю множество случаев и происшествий,  о
которых тоже мог бы рассказать, но сейчас лучше умолчу. Мне гораздо приятнее
рассказать нам о  нашей мирной жизни в родном селе в то доброе старое время,
особенно зимой.  Летом мы,  дети,  с утра до вечера пасли стада на холмах, и
нам  мало оставалось времени для  игр и  проказ.  Зато зимой наступало самое
веселое,  самое шумное время.  Мы часто собирались в  старом просторном доме
Жака д'Арк,  с  земляным полом,  перед пылающим очагом,  и  тут мы  играли в
разные игры,  пели песни, загадывали о будущем и до полуночи слушали сказки,
случаи из жизни и незатейливые выдумки стариков.
     Однажды,  зимним вечером -  это было как раз в  ту зиму,  которую потом
долго называли лютой,  -  мы собрались как обычно.  В  тот вечер погода была
особенно ненастной:  на дворе бушевала вьюга и  уныло завывал ветер.  Но мне
было приятно слушать завывание ветра,  сидя в  уютной,  теплой горнице.  Нам
всем  было приятно.  Перед нами пылал огонь,  и  в  него с  веселым шипеньем
падали через трубу комочки снега и  капли воды.  В  горнице царило радостное
возбуждение;  мы пели,  болтали и смеялись до десяти часов, потом нам подали
ужин: горячую овсяную кашу, бобы и лепешки с маслом. Мы набросились на еду с
волчьим аппетитом.
     Маленькая Жанна сидела на ящике в  сторонке,  перед нею миска и хлеб на
другом ящике,  а вокруг нее в ожидании пищи вертелись ее любимцы. У нее было
их много: сюда приходили бродячие кошки; разные бездомные и никому не нужные
животные, будто прослышав о ее доброте, спешили к ней; ее не боялись птицы и
всякие пугливые лесные жильцы -  они чувствовали в  ней своего друга и шли к
ней.   Ее   удивительные  знакомства   заканчивались  приглашением  в   дом,
напоминавший собой зверинец.  Жанна относилась к ним с большой нежностью,  у
нее всякое животное заслуживало любви и  было дорого ей независимо от породы
и внешности. Она не признавала ни клеток, ни ошейников, ни привязей, и звери
могли  свободно приходить и  уходить,  когда им  вздумается.  Это  им  очень
нравилось,  и  они приходили.  Но они не хотели уходить и своим присутствием
нарушали спокойствие в доме,  и Жак д'Арк часто проклинал их.  Зато жена его
говорила,  что сострадание дано ребенку от бога,  а бог знает, что делает, и
поэтому не следует чинить препятствий,  так как неблагоразумно вмешиваться в
дела господни, не имея соизволения всевышнего. Животных не трогали. И теперь
они окружили Жанну.  Тут были и кролики, и птицы, и белки, и кошки, и разная
мелкая тварь;  они с  интересом следили,  как ужинала Жанна,  и  с  усердием
подбирали то,  что им перепадало.  На плече у  Жанны на задних лапках сидела
маленькая белочка,  вертела  в  передних лапках  кусочек черствой каштановой
лепешки,  нащупывая в нем зубами менее твердые места,  и от удовольствия,  в
знак  благодарности,  кокетливо играла  пушистым хвостом;  она  вгрызалась в
корку двумя рядами белых резцов,  которые и  даны ей для этого,  а совсем не
для украшения,  ибо красоты в них мало, в чем каждый, кто видел белку, может
легко убедиться.
     Все шло отлично,  дружно и весело,  как вдруг чей-то неожиданный стук в
дверь привел всех в замешательство.  Это был один из тех странников и нищих,
которых постоянные войны лишили крова,  заставив блуждать во большим дорогам
страны.  Он вошел,  запорошенный снегом,  потоптался у  порога,  отряхнулся,
закрыл дверь,  снял с головы свою изодранную шапку,  раза два хлоп-пул ею по
колену,  смахивая снег,  и  обвел глазами всех присутствовавших с  довольным
выражением на исхудалом лице. Он бросил голодный взгляд на нашу снедь, затем
смиренно и  заискивающе поздоровался с нами и сказал,  что не знает большего
счастья,  как  сидеть у  очага в  такую ненастную погоду,  иметь над головой
кров, наслаждаться вкусной пищей и беседовать с хорошими друзьями, - да, это
истинная  благодать!  И  да  поможет  бог  бездомным  бродягам,  вынужденным
скитаться по дорогам в такое ненастье!
     Никто   не   сказал  ни   слова.   Несчастный  нищий   смущенно  стоял,
присматриваясь к  собравшимся и  не находя ни в  ком привета;  выражение его
лица мало-помалу менялось,  улыбка исчезла.  Наконец, он опустил глаза, щеки
его стали вздрагивать,  и он поднес руку к лицу,  чтобы скрыть навернувшиеся
слезы.
     - Садись, дочь! - сказал громовым голосом старик Жак д'Арк, обращаясь к
Жанне.  Незнакомец вздрогнул и отнял руку от глаз.  Перед ним стояла Жанна с
протянутой миской каши. Человек сказал:
     - Будь ты благословенна вовеки, милая крошка! - Слезы хлынули у него из
глаз и потекли по щекам, но он не решался взять миску.
     - Ты слышишь? Сядь на свое место, говорят тебе!
     Не было,  кажется,  на свете ребенка,  которого так легко можно было бы
убедить, как Жанну, но не таким способом. Отец никогда не умел с ней ладить.
Жанна сказала:
     - Отец, я же вижу, он голоден.
     - Пусть работает,  чтобы прокормить себя! Такие, как он, могут разорить
нас и выгнать из нашего собственного дома.  Я говорю, что не потерплю этого,
и сдержу свое слово!  У него даже на лице написано, что он - негодяй и плут.
Садись, тебе говорят!
     - Я не знаю, негодяй он или нет, но он голоден и пусть возьмет мою кашу
- мне есть не хочется.
     - Ты что,  не слушаешься? Вот я тебе... Негодяи не имеют право объедать
честных людей, и ничего они не получат в этом доме... Жанна!
     Она поставила свою миску обратно на ящик,  подошла к разгневанному отцу
и сказала:
     - Отец,  если ты не позволишь мне, то, конечно, будет по-твоему. Но мне
хотелось бы,  чтобы  ты  хорошенько подумал.  Тогда ты  увидел бы  сам,  что
несправедливо наказывать одну часть этого человека за  то,  в  чем  виновата
другая часть его.  Ведь у этого несчастного согрешила голова,  а не желудок,
но голод чувствует не голова,  а желудок, никому не делающий вреда, ни в чем
неповинный и неспособный совершить даже малейшее зло. Так позволь же...
     - Что за выдумки! Большей глупости я никогда не слыхал.
     Но  в  разговор вмешался Обре,  наш мэр.  У  него всегда были в  запасе
веские доводы,  -  это  признавали все.  Поднявшись из-за  стола и,  подобно
оратору, обводя присутствующих величественным взглядом, он начал свою умную,
убедительную речь:
     - Я не соглашусь здесь с тобой,  Жак,  и докажу честной компании, - при
этом он  посмотрел на  нас и  поощрительно кивнул головой,  -  что в  словах
девочки есть доля здравого смысла.  Ведь и  тебе должно быть понятно,  и это
вне  всякого сомнения,  что  у  человека голова  управляет и  руководит всем
телом. Правильно? Разве кто-либо не согласен с этим? - Он опять посмотрел на
всех,  но  никто не  пытался ему возражать.  -  А  если так,  то  ни одна из
остальных частей  тела  не  отвечает за  приказания,  которые  дает  голова.
Следовательно,  только  голова  ответственна  за  преступления,  совершенные
руками,  ногами или желудком человека.  Вы понимаете мою мысль?  Разве я  не
прав?
     Все согласились с  восторгом,  а некоторые заметили,  что мэр сегодня в
ударе и  говорит великолепно.  Это замечание весьма понравилось мэру,  глаза
его  засверкали  от  удовольствия,  и  он  продолжал  с  прежним  блеском  и
убедительностью:
     - Теперь посмотрим,  что означает термин -  ответственность и  в  какой
степени  он  применим  к  данному  случаю.  Ответственность делает  человека
виновным лишь в тех вещах, за которые он должен отвечать. - Здесь мэр сделал
широкий жест ложкой,  как  будто для  того,  чтобы наглядно очертить границы
этой ответственности,  и многие воскликнули одобрительно:  "Он прав! Он внес
ясность в  эту путаницу.  Молодец!" После небольшой паузы,  чтобы еще больше
заинтересовать присутствующих, мэр продолжал:
     - Прекрасно!  Предположим,  кочерга падает человеку на  ногу,  причиняя
жестокую  боль.  Неужели  вы  будете  утверждать,  что  кочерга  заслуживает
наказания?  На этот вопрос может быть только отрицательный ответ, и по вашим
лицам я угадываю,  что другой ответ вы бы посчитали нелепостью. А почему? Да
потому,  что  кочерга лишена мыслительной способности,  то  есть у  нее  нет
способности самоконтроля. Следовательно, она не несет ответственности за то,
что с нею происходит,  а раз нет ответственности,  то не может быть и речи о
наказании.  Не так ли? - В ответ раздался взрыв горячих аплодисментов. - Вот
мы и  подошли к  вопросу о человеческом желудке.  Заметьте,  как схоже,  как
одинаково  его  положение  с  положением  кочерги.   Прошу  вас  внимательно
выслушать меня  и  сделать  соответствующие выводы.  Может  ли  человеческий
желудок замышлять убийство?  Нет. Может ли он замышлять кражу? Нет. Может ли
он замышлять поджог?  Нет. Теперь ответьте мне на вопрос: а кочерга способна
на  это?  -  Раздались  восторженные возгласы:  "Нет!",  "Случаи  совершенно
одинаковы!",  "Он  рассуждает правильно!"  -  Итак,  друзья и  соседи,  если
желудок не способен замышлять преступление, то он не может и принимать в нем
участия.  По-моему,  это  должно быть  для  всех ясно.  Но  можно еще  более
уточнить вопрос.  Послушайте: может ли желудок участвовать в преступлении по
собственному желанию? Отвечаю: нет, так как в нем отсутствует воля, рассудок
- точно так же,  как в случае с кочергой.  Надеюсь, вы убедились теперь, что
желудок совершенно неповинен в преступлениях,  совершаемых его владельцем. -
Снова грянули рукоплескания.  -  К какому же выводу,