ный  старый  лев  вернулся  к   себе  хотя  и  не  укрощенным
окончательно,  но  все  же  значительно смягчившись.  Мы  с  Ноэлем думали -
достаточно ему освободиться от  влияния Жанны,  как он снова попадет в  плен
своих прежних привычек и  ни за что не пойдет к мессе.  На следующее утро мы
встали пораньше, чтобы убедиться в правильности своих заключений.
     И что же?  Он действительно направлялся в церковь. Мы не поверили своим
глазам.  Угрюмый и  мрачный,  Ла  Гир  широко шагал,  стараясь изо  всех сил
придать своему лицу набожное выражение. Он рычал и изрыгал ругательства, как
сущий дьявол.  Это еще раз подтверждало давно известную истину:  всякий, кто
слушал голос Жанны д'Арк и смотрел ей в глаза, становился точно околдованным
ею и больше не владел собой.
     Вот вам наглядный пример превращения порока в добродетель.  За Ла Гиром
последовали и остальные, Жанна разъезжала на коне по всему лагерю, и где. бы
ни появлялась ее стройная юная фигурка в сверкающих латах,  ее милое личико,
озаренное приветливой улыбкой, - грубым солдатам всюду казалось, что сам бог
войны в образе человека спустился с облаков. Это было изумительно и вызывало
обожание. И тогда Жанна могла делать с ними все, что хотела.
     За три дня в  лагере был наведен образцовый порядок,  -  дикие варвары,
как благовоспитанные дети,  два раза в день являлись к мессе. Гулящих женщин
в  лагере не  стало.  Ла Гир удивлялся всему этому и  ничего не понимал.  Он
уходил подальше от лагеря всякий раз,  когда хотел отвести душу руганью. Это
был  грешник по  своей  натуре  и  привычкам,  питавший,  однако,  суеверное
уважение к священным местам.
     Армия преобразилась.  Восторженные чувства к  Жанне,  преданность ей  и
горячее  желание  сразиться с  врагом,  которое  она  разожгла  в  солдатах,
превзошли все,  виденное Ла  Гиром за его многолетнюю службу.  Он не находил
слов,   чтобы  выразить  свое  восхищение  и   удивление  перед  этим  чудом
таинственных превращений.  Раньше он презирал это войско, теперь же гордился
им, уверенный в его мощи и сплоченности. Ла Гир говорил:
     - Два  дня тому назад они боялись кудахтанья курицы,  а  теперь с  ними
можно отправиться штурмовать врата самого ада.
     Жанна  и  Ла  Гир  были  неразлучны.  Какой  приятный и  вместе  с  тем
разительный контраст они  представляли!  Ла  Гир-громадного роста,  Жанна  -
маленькая и  хрупкая;  он -  преклонных лет и  почти седой,  она -  в первом
цветении юности;  его лицо -  бронзовое,  испещренное шрамами,  ее  -  такое
прекрасное,  румяное,  свежее и чистое;  она - такая добродушная, он - такой
суровый и  строгий;  она-  воплощение невинности,  он -  вместилище грехов и
пороков.  Ее глаза светились милосердием и состраданием; его - метали молнии
гнева.  Ее взгляд пробуждал в  душе человека умиротворение и покой,  его же,
наоборот, - повергал всех в ужас.
     Несколько раз в день они объезжали лагерь,  и ничто не ускользало от их
внимательного   взгляда.   Они   осматривали   каждый   уголок,   наблюдали,
исследовали,  давали указания.  Их появление вызывало всеобщий восторг.  Два
всадника, две такие непохожие фигуры: одна - исполинская, полная богатырской
мощи;  другая - маленькая, грациозная и прелестная; он - крепость из ржавого
железа,  она - сияющая статуэтка из серебра. При виде их бывшие разбойники и
злодеи произносили с благоговейным трепетом:
     - Смотрите! - ангел божий в сопровождении дьявола.
     В  эти  три  дня,  проведенные нами  в  Блуа,  Жанна  усердно старалась
обратить Ла Гира на путь благочестия, очистить его от грехов, вдохнуть в его
мятежное сердце смирение и кротость веры.  Она настаивала, убеждала, просила
его молиться.  Но он не сдавался и все три дня слезно упрашивал оставить его
в  покое,  избавить его только от одного,  только от одного,  совершенно для
него невозможного - от молитвы. Он готов был на все, только не на это. Любой
приказ он выполнит. Одно слово Жанны - и он бросится в огонь. Только не это,
только не это -  он не может молиться, никогда не молился, не знает, как и о
чем молиться.
     И все-таки - поверьте - ее настойчивость увенчалась полной победой. Она
заставила Ла Гира молиться.  Мне кажется, это свидетельствует о том, что для
Жанны д'Арк не  было ничего невозможного.  Да,  он  встал перед ней,  сложил
перстами вместе  свои  одетые  в  железо ручищи и  стал  молиться.  То  была
своеобразная,  ни у кого не заимствованная молитва.  Он сочинил ее сам,  без
посторонней помощи.  Вот ее слова: "Боже милосердный, прости Ла Гиру то, что
простил бы тебе Ла Гир,  если бы ты был Ла Гиром, а Ла Гир богом" [В течение
460  лет  эту молитву присваивали себе различные народы.  Но  первоначальный
текст  ее  принадлежит Ла  Гиру.  Это  подтверждают документы,  хранящиеся в
национальных архивах Франции.  Это  подтверждает и  Мишле  {Прим.  стр.153}.
(Примечание М.Твена.)].
     После чего он  надел шлем и,  четко отбивая шаг,  вышел из шатра Жанны,
довольный собой,  как будто совершил рискованное и  трудное дело к обоюдному
удовольствию.
     Если бы  я  знал об  этом,  мне бы сразу стало понятным его приподнятое
настроение, но я не мог и подумать.
     В это время я направлялся в шатер и видел, как оттуда размашистым шагом
вышел Ла Гир и  торжественно удалился прочь.  Зрелище поистине великолепное!
Но у входа в шатер я остановился и,  потрясенный,  отступил назад. Я услыхал
совершенно явственно рыдания Жанны,-прерывистые рыдания,  полные боли и, как
мне показалось,  смертельного ужаса.  Но я ошибся: она хохотала, хохотала до
слез над молитвой Ла Гира.
     Лишь через тридцать шесть лет  мне  удалось узнать об  этом,  и  только
тогда я  мог впервые пролить слезы умиления,  вспоминая картину беззаботного
веселья юности.  Эта картина выплыла,  как из тумана, и предстала перед моим
взором,  возвращая меня в далекое, неповторимое прошлое, ибо вскоре наступил
день, когда смех, этот прекрасный дар, посланный нам свыше, навсегда оставил
меня.



Глава XIII

     Мы выступили объединенными силами, с большой пышностью, и направились к
Орлеану.  Наконец-то первая заветная мечта Жанны начала сбываться! Впервые в
жизни  мы,  юноши,  увидели  настоящую армию,  и  ее  вид  произвел  на  нас
внушительное,   неизгладимое  впечатление.   Как  все  это  было  интересно!
Бесконечная колонна войск терялась в необозримой дали, продвигаясь вперед по
извилинам дороги,  словно исполинская змея.  Во  главе  ехала Жанна со  всем
своим штабом; далее следовала группа священников, распевающих "Veni Creator"
["Явился господь" (лат.)],  несущих хоругвь со знамением креста; а за ними -
необозримый  лес   сверкающих   копий.   Некоторые   дивизии   возглавлялись
прославленными арманьякскими генералами,  в  число которых входили:  Ла Гир,
маршал де Буссак {Прим. стр.154}, сьер де Рец {Прим. стр.154}, Флоран д'Илье
{Прим. стр.154} и Потон де Сентрайль.
     Каждый из них был по-своему смел,  дерзок и груб, но Ла Гир превосходил
всех.  В сущности,  это были знаменитые,  признанные разбойники;  вследствие
долгой   привычки   к   беззаконию  они   совершенно  утратили   способность
повиноваться,   да  и   вряд  ли  у  них  была  такая  способность.   Король
строго-настрого  приказал  им   "во   всем   слушаться  Жанны,   ничего   не
предпринимать без ее ведома и согласия".
     Напрасные усилия!  Для этих вольных птиц не  существовало законов.  Они
редко слушались даже самого короля и никогда не подчинялись ему, если это их
не устраивало.  И теперь повиноваться Деве?  Во-первых,  они вообще не умели
повиноваться ни  ей,  ни  кому-либо  другому;  во-вторых,  разве  могли  они
относиться всерьез к  военным способностям этой деревенской семнадцатилетней
девчонки,  которая училась сложному и кровавому военному ремеслу -  где?  На
пастбищах, присматривая за овцами.
     Они и  не  думали повиноваться ей,  за  исключением тех случаев,  когда
собственный опыт и  знания подсказывали им,  что требования Жанны правильны,
разумны и  не противоречат логике военного дела.  Подлежат ли они осуждению?
Думаю,   что   нет.   Закаленные,   бывалые  воины  -   люди   практичные  и
сообразительные.  Не  так-то легко поверить в  способность неопытной девушки
составлять планы кампаний и командовать войсками.  Ни один генерал в мире не
мог отнестись к Жанне серьезно (с военной точки зрения) до тех пор, пока она
не сняла осаду Орлеана и не отличилась в боях на Луаре.
     Быть может они не считались с ней?  Далеко не так. Они дорожили Жанной,
как плодородная земля дорожит солнцем,  и надеялись, что с ее помощью урожай
будет богатым,  но снимать его надлежит им, а не ей. Они чувствовали к Жанне
глубокое,  суеверное почтение,  полагая,  что она в состоянии свершить нечто
сверхъестественное,  в чем они сами были бессильны.  Да,  она может вдохнуть
жизнь и  храбрость в жалкие остатки их поверженных армий и превратить солдат
в героев.
     По их мнению,  с Жанной они были все,  без нее -  ничто.  Конечно,  она
могла вдохновить солдат и  сделать их боеспособными,  но сражаться самой?  -
Чепуха!   Это  уж  дело  генералов.  Будут  драться  они,  генералы,  и  под
водительством  Жанны   придут  к   победе.   Таковы  были   их   суждения  -
подсознательный вывод из ее ответа доминиканцу.
     И  они пошли на хитрость.  Жанна ясно представляла себе картину будущих
военных действий.  Она намеревалась смело двинуться на  Орлеан по  северному
берегу Луары.  Такой приказ она и отдала генералам.  Но они решили про себя:
эта мысль - безумие, это грубая ошибка; ничего другого и нельзя было ожидать
от  ребенка,  не разбирающегося в  военном искусстве.  Они тайком донесли об
этом  бастарду Орлеанскому.  Тот  также  признал план  нелепым -  во  всяком
случае,  таково было его  мнение -  и  неофициально посоветовал генералам не
подчиняться приказу.
     Так  они и  поступили,  обманув Жанну.  Она же  верила этим людям и  не
ожидала такого коварства,  не была готова к  нему.  Это было хорошим уроком;
она поняла, что доверяться никому не следует.
     Почему же с точки зрения генералов ее план казался безумным? Да потому,
что она хотела снять осаду немедленно, вступив в открытый бой, между тем как
генералы собирались зажать  неприятеля в  кольцо,  перерезать коммуникации и
только  потом,  обессилив  противника  голодом,  освободить  город  штурмом.
Осуществление такого плана заняло бы многие месяцы.
     К  этому  времени  англичане возвели  вокруг  Орлеана несколько грозных
фортов,  именуемых  "бастилиями",  которые  закрывали  собой  все  городские
ворота,  кроме одних. Мысль прорваться сквозь эти крепости и ввести войска в
Орлеан для французских генералов казалась нелепой,  ибо,  полагали они,  это
приведет к гибели всей армии.  Несомненно,  это было разумно с военной точки
зрения, то есть было бы разумно, если бы не одно важное обстоятельство. Дело
в том,  что английские, солдаты были охвачены суеверным страхом: они верили,
что  Дева в  союзе с  самим сатаной.  Поэтому мужество покинуло их,  а  силы
иссякли. Солдаты же Девы, наоборот, были сильны, бодры и полны энтузиазма.
     Жанна вполне могла бы  пройти мимо английских фортов.  Однако ее планам
не суждено было осуществиться:  Жанну обманули и лишили возможности в борьбе
за освобождение родины нанести первый мощный удар по врагу.
     В ту ночь она спала в лагере прямо на голой земле,  не снимая доспехов.
Ночь была холодная,  и когда рано утром мы снова двинулись в поход,  ее лицо
было  иссинясерым,  под  цвет  кольчуги,  которая  заменяла  ей  одеяло.  Но
радостная мысль,  что  она  близка  к  осуществлению своей  цели,  была  тем
пламенем, которое сразу согрело и ободрило ее.
     Ее воодушевление и  нетерпение возрастали с  каждой милей пути.  И вот,
наконец,  мы  достигли Оливе,  прошли  его,  и  там  эти  чувства  сменились
негодованием.  Жанна увидела, какую злую шутку сыграли с ней: нас от Орлеана
отделяла река.
     Жанна считала необходимым атаковать один из трех фортов, находящихся на
нашей стороне реки,  взять этот форт и тем самым прорваться к мосту, который
он прикрывал.  Этот план,  в случае удачи, немедленно снял бы осаду Орлеана.
Но   прочно  укоренившийся  страх   перед  англичанами  охватил  французских
полководцев, и они всячески отговаривали ее от этой попытки. Солдаты рвались
в  бой,  но  им пришлось пережить горькое разочарование.  Тогда мы двинулись
дальше и остановились только в пункте,  лежащем напротив Шеси, в шести милях
выше Орлеана.
     Дюнуа,  бастард Орлеанский,  в  сопровождении рыцарей и дворян вышел из
города,  чтобы приветствовать Жанну. Все еще пылая гневом от сыгранной с нею
злой шутки,  Жанна не была расположена к  мирной беседе даже с высокочтимыми
кумирами своего детства.
     - Вы бастард Орлеанский? - спросила она.
     - Да, я. Очень рад вашему прибытию.
     - Не вы ли посоветовали привести меня на этот берег,  вместо того чтобы
ударить англичанам в лоб и разгромить Тальбота?
     Ее  резкость смутила его,  и  он  не  мог ответить с  честной прямотой;
запинаясь и  оправдываясь,  он  кое-как вышел из затруднительного положения,
признав,  что он и совет поступили так,  руководствуясь особыми тактическими
соображениями.
     - Поймите же,  бога ради, - продолжала Жанна, - совет небесный надежнее
и умнее вашего. Вы думали обмануть меня, но обманулись сами. Ведь я оказываю
вам такую помощь,  какую не получал еще ни один самый доблестный рыцарь,  ни
один из городов Франции.  Это помощь господня,  и господь посылает ее вам не
из-за любви ко мне, а из милости к вам. По заступничеству святого Людовика и
святого Карла господь сжалился над Орлеаном и не позволит нечестивому врагу,
глумиться над герцогом Орлеанским {Прим.  стр.157} и  его городом.  Провиант
для спасения голодающих жителей здесь,  лодки -  на реке за городом, вниз по
течению,  но нет попутного ветра,  и  они не могут подняться сюда.  А теперь
скажите мне,  бога ради,  вы,  которые так  мудры:  о  чем  думал ваш совет,
принимая такое неразумное решение?
     Дюнуа и  все остальные впали в  замешательство и  вскоре вынуждены были
признать, что допустили оплошность.
     - Да еще какую!  -  сказала Жанна. - И пока господь бог не возьмется за
ваше дело сам,  не  изменит направление ветра и  тем самым не  исправит вашу
преступную ошибку, - осажденному городу помочь нельзя.
     Некоторые из  них  начали  сознавать,  что  при  всем  своем  неведении
тонкостей  военного  искусства  она  обладает  практическим умом  и  здравым
рассудком и, владея природным обаянием, она не из тех, над кем можно шутить.
     Вскоре господь бог счел за благо исправить ошибку,  и по его воле ветер
подул в другую сторону.  Благодаря этому флотилия лодок, груженная провизией
и  скотом,  поднялась по реке и  доставила долгожданный провиант голодающему
городу. Вылазка из города на форт Сен-Лу успешно прикрыла эту операцию.
     Жанна опять обратилась к бастарду:
     - Вы видите армию?
     - Да.
     - Она на этом берегу согласно решению вашего совета?
     - Да.
     - Ради  бога,  скажите теперь:  может  ли  ваш  мудрый совет объяснить,
почему ей лучше находиться здесь, а не на дне морском?
     Дюнуа  начал  путаться,  стараясь  объяснить  необъяснимое и  оправдать
непростительное, но Жанна резко прервала его:
     - Ответьте же мне, милостивый государь, чего стоит наша армия, находясь
по эту сторону реки?
     Дюнуа  согласился,  что  войска бесполезны,  особенно если  учесть план
кампании, разработанный Жанной и доведенный до его сведения.
     - И зная это,  вы все же решились не подчиниться моему приказу? Так как
место армии не на этом берегу,  а на том,  не скажете ли вы, как перебросить
ее туда?
     Вредная  путаница  была  разоблачена  окончательно.  Увертки  оказались
излишними.  И  Дюнуа  высказал мысль,  что  единственно правильный выход  из
создавшегося положения -  это  отправить армию обратно в  Блуа,  все  начать
заново  и  появиться  на  противоположном  берегу  реки,  в  соответствии  с
первоначальным планом.
     На  ее  месте  любая  другая  девушка,   одержавшая  такую  победу  над
знаменитым воином,  участником многих сражений, торжествовала бы, и это было
бы ей простительно,  но Жанна не возгордилась.  Она лишь выразила сожаление,
что так неразумно тратится драгоценное время,  и  тут же приказала повернуть
войска обратно. Ей было больно видеть, как уходили войска; она говорила, что
ее солдаты преисполнены решимости и  высокого героизма и  что с такой армией
за  плечами она  не  побоится встретиться лицом к  лицу со  всем могуществом
Англии.  Распорядившись о возвращении главных сил армии, Жанна взяла с собой
Дюнуа, Ла Гира и еще около тысячи человек и направилась в Орлеан, все жители
которого с  лихорадочным нетерпением ждали ее  появления.  Было часов восемь
вечера,  когда она со своим отрядом вступила в Бургундские ворота. Впереди с
развевающимся знаменем двигался Паладин. Жанна ехала на белом коне и держала
в  руке священный меч из  Фьербуа.  Посмотрели бы вы,  что творилось тогда в
Орлеане!  Что это было за зрелище! Черное море человеческих голов, мерцающее
пламя факелов,  гулкие раскаты восторженных приветствий, трезвон колоколов и
грохот пушек!  Казалось,  наступает светопреставление.  И всюду,  освещенные
факелами,  нескончаемые ряды  людей  с  поднятыми  вверх  мертвенно-бледными
лицами,  с широко раскрытыми ртами - возбужденная толпа, кричащая и плачущая
от  счастья.  Жанна  медленно продвигалась среди встречающих,  выстроившихся
шпалерами  по  обеим  сторонам  улиц,  и  ее  фигурка,  закованная в  броню,
напоминала серебряную статую,  возвышавшуюся над морем человеческих голов. А
вокруг  теснились  люди  -  мужчины  и  женщины,  -  взиравшие восхищенными,
блестящими от  слез  глазами  на  это  небесное  видение.  Благодарный народ
целовал ей ноги,  а  те,  кто не имел такого счастья,  старались дотронуться
хотя бы до ее коня и потом целовали свои пальцы.
     Ни  одно  движение Жанны  не  оставалось незамеченным:  каждый ее  жест
обсуждался  и  сопровождался  рукоплесканиями.   Со  всех  сторон  только  и
слышалось:
     - Смотрите, она улыбается!
     - Она снимает пернатую шапочку и  машет кому-то!  Как это красиво,  как
благородно!
     - Смотрите, смотрите: гладит женщину по голове!
     - Она   прирожденный  всадник!   Как   она   держится  в   седле,   как
поворачивается!  Глядите,  она  целует  рукоятку меча  и  посылает воздушный
поцелуй дамам, осыпающим ее цветами из окна!
     - Какая-то бедная мать протягивает ей ребенка.  Она целует ребенка! Это
просто божественно!
     - Как она изящна! А какое милое лицо! Сколько в нем радости и жизни!
     Но тут случилось неожиданное:  высоко поднятое знамя Жанны покачнулось,
и его бахрома загорелась от факела.  Жанна рванулась вперед и затушила пламя
рукой.
     - Она не боится огня,  она ничего не боится!  -  раздался общий крик, и
взрыв восторженных рукоплесканий всколыхнул воздух.
     Жанна проехала к собору и воздала благодарение богу. Народ, собравшийся
на  площади,  присоединился к  ее  молитвам.  Потом она снова медленно стала
пробираться сквозь толпу и  лес пылающих факелов к дому Жака Буше,  казначея
герцога Орлеанского. Там она должна была остановиться в качестве гостьи жены
казначея и проживать в одной комнате с его юной дочерью.  Народное ликование
длилось до утра под торжественный звон колоколов и пушечные салюты.
     Первое действие великой драмы  началось.  Жанна д'Арк вышла на  сцену и
была готова приступить к исполнению своей роли.



Глава XIV

     Жанна была готова,  но,  к  сожалению,  ей пришлось сидеть сложа руки и
ждать, пока не вернется войско.
     На  следующее утро,  в  субботу  ЗО  апреля  1429  года,  она  занялась
наведением справок  о  гонце,  которому  поручила  доставить  из  Блуа  свое
послание англичанам, то самое, которое она продиктовала еще будучи в Пуатье.
Ниже  приводится копия  пи