глазах
навернулись слезы. Наконец, она проговорила:
     - О как мне стыдно за себя!  Ты такая благородная,  храбрая, умная, а я
такая жалкая и глупая!
     Она не выдержала расплакалась. Как мне хотелось обнять ее и утешить! Но
это  сделала  Жанна,  и  мне  ничего  не  оставалось,  как  быть  молчаливым
свидетелем.  Жанна приласкала ее  с  нежностью,  от всей души,  и  я  мог бы
поступить так же,  но  сознавал,  что все это не к  месту,  было бы чересчур
дерзко и поставило бы всех нас в неловкое положение.  Я подавил свое желание
и,  надеюсь,  поступил правильно, хотя потом меня не раз терзали сомнения: а
вдруг я  упустил удобный случай,  который мог бы в корне изменить мою жизнь,
придав ей красоту и счастье,  чего -  увы! - я никогда впоследствии не имел.
Вот почему я и теперь с болью вспоминаю об этой сцене,  стараюсь не думать о
ней во избежание приступа острой тоски.
     Как хороша,  как хороша и  полезна в этом мире легкая безобидная шутка!
Она придает бодрости, делает нас человечнее, очищает от плесени наши сердца.
Невинная  ловушка,   придуманная  для  Катерины,  наглядно  показала,  какую
нелепость она требовала от  Жанны.  Забавно,  не правда ли,  если хорошенько
всмотреться?  Даже Катерина перестала плакать и рассмеялась, представив себе
удивление англичан,  узнавших причину,  почему французский главнокомандующий
уклонился от  участия в  сражении.  Она поняла,  -  это было бы им только на
руку.
     Мы опять принялись за сочинение письма, и, конечно, никто из нас больше
не предлагал вычеркивать фразу о ранении.  Жанна чувствовала себя прекрасно,
но когда она начала передавать приветы всем прежним подружкам и сверстницам,
товарищам  детских  игр,  ей  представилось  наше  село,  Волшебное  дерево,
цветущие  луга  с  пасущимися на  них  овцами,  вся  мирная  прелесть нашего
скромного уголка.  Жанна перечисляла знакомые имена с нарастающим волнением,
а когда дошла очередь до Ометты и Манжетты,  она не могла сдержаться - голос
ее пресекся, и она остановилась. Выждав с минуту, Жанна сказала:
     - Передайте им мою любовь,  мою горячую любовь, любовь от всего сердца!
Не видеть мне больше родного дома. Никогда!
     В  это  время вошел Паскерель,  духовник Жанны,  и  представил храброго
рыцаря,  сьера де Рэ, посланного к нам с поручением. Рыцарь сообщил, что ему
велено передать от имени совета следующее: поскольку замечательных свершений
уже достаточно,  надежнее и лучше довольствоваться тем,  что бог дал;  город
хорошо снабжен продовольствием и  в состоянии выдержать длительную осаду,  а
следовательно,  было бы разумно снять войска с  того берега реки и перейти к
обороне. На том совет и порешил.
     - Неисправимые  трусы!   -  воскликнула  Жанна.  -  Вот  для  чего  они
уговаривали  меня  оставить  войско,  с  таким  усердием  ссылались  на  мою
усталость. Передайте мое распоряжение не совету - я не стану разговаривать с
этими переодетыми служанками,  -  а настоящим мужчинам:  бастарду и Ла Гиру.
Скажите им,  что армия останется на месте,  и если приказ не будет выполнен,
ответственность ляжет на них.  И  еще скажите,  что завтра утром наступление
возобновится. Можете идти, любезный сьер.
     Затем Жанна обратилась к своему священнику:  - Встаньте пораньше и весь
день не отлучайтесь от меня.  Завтра мне предстоит много работы и меня ранят
в ключицу.



Глава XXII

     Мы  поднялись на  заре  и  после мессы выступили в  поход.  В  зале нас
встретил хозяин дома.  Добрый старик сетовал, что Жанна отправляется в такой
трудный путь не позавтракав,  и  просил ее задержаться и чего-нибудь поесть.
Но у нее не было времени,  а точнее -  терпения, ибо она горела желанием как
можно   скорее  захватить  последнюю  вражескую  крепость,   взятие  которой
завершило бы первый этап борьбы за освобождение Франции.
     Старик Буше нашел другой предлог:
     - Обратите внимание,  мы,  бедные осажденные жители города,  за столько
месяцев почти забыли вкус рыбы,  но теперь мы опять запаслись рыбой,  и  все
благодаря вам. У нас превосходный лещ на завтрак. Отведайте, прошу вас.
     - O,  скоро у вас будет вдоволь рыбы,  - ответила Жанна. - Сегодня весь
берег реки у города перейдет в ваше полное распоряжение.
     - Ах,  ваше превосходительство,  вы  трудитесь для нашего блага,  это я
знаю.  Но мы не так уж много и требуем, даже от нас. Разве можно сделать все
в  один день,  ведь у вас впереди целый месяц,  -  не спешите,  останьтесь и
поешьте  хорошенько.   Есть  пословица  о  рыбаке,  который  дважды  в  день
переправлялся в  лодке  через реку:  сначала рыбку съешь,  а  потом лови,  -
поймал, не поймал - голодным не будешь.
     - Эта пословица ко мне не подходит,  так как сегодня я  только один раз
переправлюсь в лодке.
     - Ах, не говорите этого! Разве вы не вернетесь к нам?
     - Вернусь, но не в лодке.
     - А как же тогда?
     - По мосту.
     - Вот еще -  по мосту!  Зачем же так шутить,  дорогой генерал? Вы лучше
послушайте меня. Рыба чудесная.
     - В  таком случае оставьте мне,  пожалуйста,  кусочек на  ужин.  Я  еще
приведу с  собой  какого-нибудь англичанина,  и  на  его  долю  не  забудьте
оставить.
     - Что ж,  поступайте,  как знаете.  Но  кто постится,  тот не  способен
совершать  подвиги.   Как  говорят:   постился-постился,  да  и  с  силенкой
простился. Когда же вы думаете вернуться?
     - Когда сниму осаду Орлеана. Вперед!
     Мы ускакали.  Улицы были запружены горожанами и войсками,  но выглядело
все это мрачно.  На лицах ни одной улыбки,  всюду -  уныние, словно на людей
навалилось тяжкое бедствие,  убившее надежды и предвещавшее смерть.  Для нас
это было непривычно и  удивительно.  Но едва появилась Дева,  как все вокруг
пришло в движение, все с нетерпением спрашивали друг у друга:
     - Куда она мчится? Куда так торопится? Жанна в ответ воскликнула:
     - А как вы думаете, куда? Штурмовать Турель.
     Невозможно описать,  какое  впечатление произвели  эти  несколько слов.
Глубокая  печаль  сменилась радостью,  восторгом,  безумием.  Могучее  "ура"
потрясло воздух и  покатилось по  улицам,  в  одно мгновение вдохнув жизнь в
мертвенно-унылую толпу,  пробудив в ней желание действовать,  волю к борьбе.
Солдаты отовсюду стекались под наше знамя;  многие из горожан хватали копья,
алебарды и  присоединялись к  нам.  По мере продвижения вперед силы наши все
умножались,  а  громкое "ура",  не затихая,  неслось даже из раскрытых окон,
переполненных возбужденными жителями.
     Выяснилось,  что совет приказал запереть Бургундские ворота и  выставил
перед  ними  сильную  охрану  под   командой  отважного  Рауля  де   Гокура,
орлеанского бальи,  с приказанием не выпускать Жанну из города, дабы сорвать
намеченную атаку  на  вражеский  форт.  Сей  постыдный акт  и  был  причиной
всеобщего уныния.  Теперь это  чувство исчезло,  горожане верили,  что  Дева
отменит распоряжение совета, и не ошиблись.
     Когда мы  достигли ворот,  Жанна велела Гокуру открыть их и  пропустить
ее.
     Он  ответил,  что  это  невозможно,  сославшись  на  имеющееся  у  него
строжайшее указание. Жанна возразила:
     - Надо мной никто не властен, кроме короля. Если у вас есть королевский
приказ, покажите.
     - Сознаюсь, у меня нет такого приказа, генерал.
     - В  таком  случае  -   прочь  с  дороги  или  вы  будете  отвечать  за
последствия.
     Он  принялся спорить,  доказывая свою правоту,  ибо,  как и  все прочие
представители оппозиции,  предпочитал словесные  схватки  конкретным  делам.
Жанна оборвала его болтовню краткой командой:
     - В атаку!
     Мы  ринулись вперед и  без  труда миновали ворота.  Приятно было видеть
удивление бальи,  не ожидавшего такого напора.  Впоследствии он рассказывал,
что его речь прервали именно в тот момент, когда он собирался выдвинуть свой
самый веский довод,  бесспорный и  неотразимый,  после чего она бы вернулась
наверняка.
     - О,  конечно,  ты  бы  убедил ее!  -  иронически согласился с  ним его
собеседник.
     Мы проскочили блестяще,  шумели,  кричали,  смеялись.  Вскоре авангард,
переправившись через реку, двинулся вниз по берегу на Турель.
     Прежде  чем  приступить к  штурму  последней бастилии,  мы  должны были
захватить земляной  вал  перед  фортом,  называемый "бульваром".  Тыл  этого
"бульвара" соединялся с  основной  крепостью подъемным мостом,  под  которым
текли воды быстрого,  глубокого рукава Луары. "Бульвар" был сильно укреплен,
и Дюнуа сомневался - возьмем ли мы его, но Жанна не колебалась. Все утро, до
полудня,  она обстреливала "бульвар" из  орудий,  а  после полудня приказала
перейти в  наступление и  лично повела войска на штурм.  Окутанные пороховым
дымом,  нещадно осыпаемые ядрами,  мы покатились в ров, а Жанна, подбадривая
солдат,  начала взбираться вверх по  приставной лестнице.  И  вот  тут-то  и
случилось несчастье,  предусмотренное ею заранее:  железный дротик, пущенный
из арбалета {Прим.  стр.201},  ударил Жанну между шеей и  плечом,  пробив ее
панцирь. Почувствовав острую боль и увидев хлынувшую кровь, она испугалась -
бедная девушка! - и, свалившись на землю, горько заплакала.
     Англичане завопили от  восторга и  целой  ордой  бросились вниз,  чтобы
схватить  ее.  В  течение  нескольких  минут  силы  обоих  противников  были
сосредоточены на этом клочке земли. Над Жанной и вокруг нее отчаянно дрались
англичане и  французы,  ибо  она  представляла Францию,  являлась для  обеих
сторон олицетворением Франции.  Взять ее означало бы овладеть Францией, и на
этот раз навсегда. Здесь, на этом маленьком клочке земли, за несколько минут
навсегда должна была решиться судьба Франции, и она решилась.
     Если  бы  тогда  англичане схватили Жанну,  Карл  VII  вынужден был  бы
бежать,  и договор, заключенный в Труа, вошел бы в силу. Покоренная Франция,
ставшая  собственностью англичан,  несомненно превратилась бы  в  английскую
провинцию и  прозябала бы  в  плену до скончания века.  Честь нации и  честь
короля были  поставлены на  карту,  и  на  решение давалось времени столько,
сколько нужно,  чтобы сварить яйцо.  Это  были  самые роковые десять минут в
истории Франции из всех когда-либо отсчитанных курантами вечности.  Если вам
придется читать в книгах о трагических часах,  днях и неделях,  определивших
судьбу того или иного народа,  вспомните о  них и пусть ваше сердце,  сердце
француза,  забьется сильнее, вспомните те неповторимые минуты, когда Франция
в лице Жанны д'Арк лежала во рву,  истекая кровью,  и два народа боролись за
нее насмерть.
     Не забудьте вспомнить и богатыря Карлика,  который, не отходя от Жанны,
сражался за  шестерых.  Держа секиру обеими руками,  он ударял ею наотмашь и
при каждом взмахе произносил лишь два слова: "За Францию!" Разрубленный шлем
врага разлетался на части, хрустнув, как яичная скорлупа, а голова, носившая
его,  навсегда теряла  способность оскорблять Францию.  Карлик навалил перед
собой множество трупов,  груду закованных в железо мертвецов и,  стоя сзади,
продолжал драться.  Когда,  наконец, победа была за нами, мы окружили его со
всех сторон,  прикрывая щитами,  а он с Жанной на руках выбрался по лестнице
из  глубокого рва,  неся  свою  драгоценную ношу  так  легко,  будто  держал
ребенка.  Прямая  угроза миновала.  Встревоженные воины  толпой сопровождали
Жанну,  с головы до ног залитую кровью, своей и вражеской. Там, во рву, тела
убитых падали около нее,  кровь увлажняла землю и  струилась потоками,  и ее
белые латы окрасились в красный цвет. Смотреть на них было жутко.
     Дротик все  еще  торчал в  ране.  Утверждают,  что  он  насквозь пробил
ключицу. Может, это и правда, но я не видел, даже не пытался увидеть. Дротик
извлекли,  и  бедная Жанна  снова жалобно вскрикнула.  Утверждают,  что  она
вынула его сама, так как другие не решались, боясь причинить ей боль. Как бы
там ни было,  я знаю только то,  что дротик извлекли,  рану смазали маслом и
перевязали по всем правилам.
     Ослабевшая,  измученная Жанна долго лежала на траве,  настаивая,  чтобы
сражение не  прекращалось.  И  оно продолжалось,  но безуспешно,  потому что
только под ее личным наблюдением солдаты превращались в  героев и  ничего не
боялись. Они напоминали мне Паладина. Я полагаю, он боялся своей собственной
тени,  особенно после полудня,  когда она становилась длиннее и  больше.  Но
стоило Паладину оказаться вблизи Жанны,  почувствовать на себе ее ободряющий
взгляд,   как  он  мгновенно  преображался,   превращаясь  в   льва.   Страх
улетучивался бесследно, - и это истинная правда.
     К вечеру Дюнуа прекратил сражение. Жанна услышала звуки труб.
     - Как! - закричала она. - Трубят отбой?
     Забыв  о  своей  ране,  она  немедленно отменила  распоряжение Дюнуа  и
приказала офицеру, командиру батареи, дать пять последовательных залпов. Это
был  сигнал отряду Ла  Гира,  находившемуся на  орлеанской стороне реки.  Ла
Гира,  как утверждают некоторые историки,  не было тогда с нами. Этот сигнал
означал,  что "бульвар" вот-вот попадет в  наши руки,  и тогда отряд Ла Гира
должен произвести контратаку на Турель через мост.
     Жанна села на коня и  помчалась вперед в  окружении штаба.  Увидев нас,
солдаты грянули громовое "ура" и  воспылали желанием броситься в новую атаку
на "бульвар". Жанна прямо поскакала к тому рву, где была ранена, и, стоя там
под  градом  дротиков и  стрел,  приказала Паладину развернуть свое  большое
знамя и заметить, когда его бахрома коснется стен крепости.
     Вскоре Паладин доложил:
     - Знамя коснулось.
     - А теперь,  -  обратилась Жанна к батальонам,  ожидавшим ее команды, -
крепость принадлежит вам,  входите!  Трубачи,  играйте приступ! Всем слушать
мою команду - вперед!
     И  мы рванулись,  и мы пошли.  И уж тут-то мы показали себя!  Никогда в
жизни вам не  приходилось видеть такого напора.  Мы,  как муравьи,  поползли
вверх по лестницам, сплошной лавиной взметнулись на высокий вал, на зубчатые
бастионы,  -  и "бульвар" стал нашим.  Право,  можно прожить тысячу лет и ни
разу не видеть такой великолепной картины! Зазвенели мечи, копья скрестились
с  копьями.  Мы дрались,  как дикие звери,  и не было пощады этим обреченным
врагам,  и  не было для них другого убеждения,  кроме разящего удара!  Даже,
мертвые они нам казались опасными.  По крайней мере,  так думали многие в те
незабываемые дни.
     Мы  так  были увлечены своим делом,  что не  обратили внимания на  пять
орудийных залпов,  а они раздались сразу же после того,  как Жанна приказала
наступать.  И  пока мы били англичан,  а они били нас в малой крепости,  наш
резерв  со  стороны  Орлеана  устремился  по  мосту  и   атаковал  Турель  с
противоположной стороны.  Вниз по течению реки была пущена горящая барка; ее
подвели под самый подъемный мост,  соединявший Турель с нашим "бульваром". И
когда,  наконец,  мы погнали англичан перед собой, а они пытались перебежать
узкий мост и  присоединиться к  своим в Туреле,  пылающие бревна провалились
под ними,  и они все попадали в реку в своих тяжелых доспехах. Горестно было
смотреть на храбрых солдат, погибавших таким ужасным образом.
     - Да  помилует их  бог!  -  промолвила Жанна и  прослезилась,  созерцая
печальное  зрелище.   Она   произнесла  слова   прощения  и   пролила  слезы
сострадания,  несмотря на то,  что три дня тому назад один из этих утопающих
грубо оскорбил ее, назвав непристойным именем, когда получил от нее письмо с
предложением сдаться.  Это  был английский военачальник сэр Вильям Гласдель,
весьма доблестный рыцарь. Закованный в броню, он, как топор, пошел ко дну и,
конечно, больше не вынырнул.
     Мы наскоро соорудили нечто, напоминавшее мост, и бросились на последний
оплот англичан, отделявший Орлеан от друзей и баз снабжения. И не успело еще
закатиться солнце,  как  этот  исторический день  закончился полной победой.
Знамя Жанны д'Арк развевалось над фортом Турель.  Она с честью сдержала свое
слово и сняла осаду Орлеана!
     Семимесячному окружению наступил конец.  Осуществилось то, что казалось
невозможным  для  опытных  полководцев Франции.  Маленькая  семнадцатилетняя
крестьянская девушка довела до конца свое бессмертное дело в течение четырех
дней,  несмотря на все козни,  чинимые ей королевскими министрами и военными
советниками. Хорошая новость, как и плохая, распространяется быстро. Пока мы
готовились к  возвращению торжественным маршем через мост,  весь Орлеан сиял
от  праздничных костров,  и  вечернее  небо,  все  в  ярком  зареве,  широко
улыбалось земным огням; грохот пушек и несмолкаемый звон колоколов сотрясали
воздух.  За  все  время  своего  существования Орлеан  никогда  еще  не  был
свидетелем такого шума, блеска и ликования.
     Когда мы прибыли туда,  -  нет,  это не поддается никакому описанию!  -
толпы людей,  сквозь которые мы с трудом пробивались,  проливали такие ручьи
счастливых слез,  что река могла бы  выйти из  берегов.  Не  было ни  одного
человека в  этом  море огней,  в  этом ослепительном зареве,  глаза которого
оставались бы  сухими.  Если бы ноги Жанны не были закованы в  броню,  ей бы
грозила  опасность лишиться  их,  столь  обильно  народ  осыпал  их  пылкими
поцелуями.  Кругом  только и  слышалось -  "Ура!  Да  здравствует Орлеанская
Дева!"  Таков был общий крик;  он  повторялся сотни тысяч раз.  А  некоторые
кричали просто: "Да здравствует наша Дева!"
     История не знает женщины, которая достигла бы такого величия, как Жанна
д'Арк в этот день.  Вы,  может быть,  думаете, это ей вскружило голову и она
засиделась допоздна,  упиваясь музыкой приветствий и похвал?  Нет. Другая бы
так и  поступила,  но только не она.  В  ее груди билось самое благородное и
самое простое сердце.  Она сразу же отправилась спать, как и всякий ребенок,
когда он устал.  Народ,  узнав, что она ранена и собирается отдыхать, закрыл
все шлагбаумы и приостановил полностью движение в этом квартале. На всю ночь
была  выставлена стража,  чтобы охранять ее  сон.  "Она  дала нам  покой,  -
говорили люди, - пусть же и сама отдохнет".
     Люди знали,  что завтра же  вся провинция будет очищена от англичан,  и
говорили,  что  всегда будут отмечать этот  благословенный день  в  память о
Жанне д'Арк.  Правдивость этих слов подтверждается вот уже более шестидесяти
лет,  Орлеан будет вечно помнить день восьмого мая и  никогда не  перестанет
праздновать его.  Это - день Жанны д'Арк, день священный [И поныне этот день
ежегодно отмечается во  Франции со всеми воинскими почестями и  гражданскими
церемониями. (Примечание М.Твена.)].



Глава XXIII

     Утром,  на рассвете, Тальбот и английские войска оставили свои бастилии
и ушли, ничего не предав огню, не разрушив, не захватив с собою, покинув все
укрепления в  их прежнем виде,  с  запасами провианта,  оружия и снаряжения,
необходимыми для продолжительной осады.  Людям просто не  верилось,  что все
это   действительно   свершилось,   что   они   вновь   обрели   свободу   и
беспрепятственно могут входить и  выходить через любые городские ворота.  Не
верилось, что грозный Тальбот, этот палач французов, одно имя которого могло
парализовать французскую армию,  сломлен, побежден и отступает, преследуемый
какой-то девчонкой.
     Город опустел.  Из всех ворот толпами валили горожане. Как муравьи, они
кишели вокруг английских фортов,  подымая невероятный шум: выкатывали пушки,
забирали провиант,  а  затем все  двенадцать фортов превратили в  гигантские
костры,  напоминавшие извержение  вулканов;  черный  дым  высокими  столбами
взвивался ввысь, подпирая безоблачный небосвод.
     Восторг детей  выражался по-иному.  Для  самых  маленьких семь  месяцев
осады -  это целая жизнь.  За это время они ничего не видели,  кроме пыльных
улиц  и  переулков,  забыли о  весне и  траве,  и  бархатные зеленые луга  с
журчащими  ручьями  казались  им  раем.  После  многих  месяцев  мрачного  и
томительного плена  обширные  равнины,  простиравшиеся за  городской черт