ы она  отвечала откровенно;  Жанна рассказала подробно о
своих видениях,  беседах с  ангелами и о том,  что они ей говорили.  Ее речь
была так непосредственна,  так искренна,  так серьезна и правдоподобна,  что
даже мрачный трибунал,  задумавшись,  сидел молча и, как очарованный, внимал
ей.  Если вы  не  верите моему свидетельству,  обратитесь к  истории,  и  вы
найдете там показания одного свидетеля,  данные под присягой на  Процессе по
реабилитации Жанны.  Он показал,  что она рассказывала о себе "с благородной
простотой и  достоинством",  а  в  отношении эффекта,  который  вызывали  ее
рассказы, его показания полностью подтверждают то, о чем я пишу. А было ей в
то  время  всего  семнадцать лет,  и  она  сидела  одинокая на  скамье перед
судьями.  Однако она  не  пугалась,  а  смотрела прямо в  лицо этому сборищу
знатоков права и  богословия.  В своих доказательствах она не прибегала ни к
искусству,   ни  к  учености,  которыми  не  обладала,  а  действовала  лишь
очарованием,  данным ей природой:  своей юностью,  своей искренностью, своим
нежным,  мелодичным голосом  и  красноречием,  исходившим прямо  из  сердца.
Именно этим она и очаровала их. А разве вас это не трогает? Если бы я мог, я
бы описал вам все так,  как видел,  и  я  представляю себе,  что бы вы тогда
почувствовали.
     Как я уже вам сказал,  она не умела читать. Однажды они до того утомили
ее доводами,  рассуждениями, возражениями и многословными, пустыми цитатами,
почерпнутыми из трудов тех или иных знаменитых богословов, что она, наконец,
не выдержала и, резко повернувшись к ним, сказала:
     - Я  не могу отличить букву А  от буквы Б,  но я  знаю одно:  я послана
отцом  небесным освободить Орлеан от  английского владычества и  возложить в
Реймсе корону на голову короля,  а все то,  о чем вы тут толкуете,  не имеет
значения!
     Безусловно,  эти дни были днями тяжелого испытания для нее и  для всех,
кто имел отношение к этому делу;  но ее участь была самой незавидной:  ей не
давали ни  отдыха,  ни  покоя;  Жанна  должна была  быть  всегда настороже и
переносить  изнурительные  перекрестные  допросы;   когда  один   инквизитор
сменялся другим,  он мог отдыхать,  она же оставалась на месте. Однако Жанна
преодолевала усталость и редко теряла самообладание. Она выдерживала трудные
испытания бодро,  терпеливо, скрещивая оружие с выдающимися мастерами ученых
поединков и всегда выходя из боя без единой царапины.
     Однажды член  трибунала,  доминиканец,  задал  ей  вопрос,  возбудивший
всеобщее любопытство. Я задрожал от страха, полагая, что теперь бедная Жанна
попадется в ловушку, ибо ответить на такой каверзный вопрос было невозможно.
Хитрый доминиканец начал издалека,  небрежно,  притворяясь, что его слова не
имеют никакого значения:
     - Ты  утверждаешь,  что  бог повелел освободить Францию от  английского
владычества?
     - Да, господь повелел.
     - Ты желаешь получить войско, чтобы освободить Орлеан, не так ли?
     - Да, и чем быстрее, тем лучше.
     - Господь всемогущ и может свершить все, что пожелает, не так ли?
     - Безусловно.  Никто не сомневается в  этом.  Доминиканец быстро поднял
голову и в упор задал ей вопрос, о котором я упоминал:
     - В таком случае отвечай мне: если господу угодно спасти Францию и если
он властен свершить все, что пожелает, какая тогда надобность в войске?
     По залу прокатилась волна всеобщего изумления; люди наклонились вперед,
насторожились и  замерли  в  ожидании  ответа,  а  доминиканец  самодовольно
покачивал головой и оглядывался по сторонам,  следя за выражением,  лиц.  Но
Жанна не  растерялась.  Она ответила сразу,  и  в  ее  голосе никто не  смог
уловить ни малейшего признака тревоги:
     - Бог  помогает тому,  кто помогает сам себе,  -  сказала она.  -  Сыны
Франции будут сражаться, а господь дарует им победу!
     Выражение восторга, словно луч солнца, промелькнуло на всех лицах. Даже
хмурый доминиканец улыбнулся,  видя,  как мастерски отражен его рассчитанный
удар,  и  я  лично  слышал,  как  почтенный епископ  вымолвил слова,  вполне
соответствующие данному случаю: "Клянусь богом, дитя сказало правду. Господь
повелел сразить Голиафа и послал ребенка, и ребенок сразил его!"
     В другой раз, когда следствие чересчур затянулось и все устали - не так
допрашиваемая,   как  сами  судьи,   -  брат  Сегюэн,  профессор  богословия
университета в Пуатье,  человек желчный и язвительный,  начал снова донимать
Жанну ехиднейшими вопросами на  ломаном французском наречии (он был родом из
Лиможа). Он спросил:
     - Как ты могла понимать ангелов? На каком языке они говорили?
     - На французском.
     - Неужели?   Отрадно  слышать,  что  наш  язык  в  таком  почете  среди
небожителей! На чистейшем французском языке?
     - На чистейшем.
     - На  чистейшем?  Гм...  Ну,  конечно,  кому же  знать,  как  не  тебе?
Вероятно, даже на лучшем, чем говоришь ты?
     - Не  знаю,  не  сравнивала,  -  ответила  Жанна  и,  немного  подумав,
добавила: - Во всяком случае, произношение у них было лучше, чем у вас!
     И я заметил, как в ее глазах, при всей их невинности, вспыхнул задорный
огонек. Все засмеялись. Брат Сегюэн был уязвлен. Он гневно спросил:
     - Ты веришь в бога?
     Жанна ответила с поразительной невозмутимостью:
     - Больше, чем вы.
     Сегюэн потерял терпение,  задал ей  еще  несколько каверзных вопросов и
наконец с раздражением воскликнул:
     - Знай же,  самозванная блюстительница благочестия: милосердный господь
не  допустит,  чтобы в  тебя уверовали без знамения.  Яви нам свое знамение!
Покажи его!
     Это задело Жанну, она порывисто встала и энергично возразила:
     - Я  не для того прибыла в Пуатье,  чтобы показывать знамения и творить
чудеса.  Пошлите меня в Орлеан, и у вас будет достаточно знамений. Дайте мне
войско, большое или малое, и поскорее отпустите меня!
     Ее глаза засверкали. О милая героиня! Вы представляете ее себе? По залу
пронесся гул одобрения, и она, покраснев, села на место: не в ее натуре было
обращать на себя внимание.
     Этот  ее  новый  ответ  и  остроумное замечание по  поводу французского
произношения брата Сегюэна могли бы вызвать в нем ненависть,  но придирчивый
богослов был смелым и добросовестным человеком.  Исторические факты говорят:
на  Процессе по  реабилитации он  не  скрыл  подробностей своей  злополучной
беседы с Жанной, а дал правдивое и честное показание.
     В   последние  дни  этой  трехнедельной  сессии  облаченные  в   мантии
профессора и богословы,  объединившись,  начали общее наступление,  стремясь
подавить  Жанну   возражениями  и   вескими  аргументами,   почерпнутыми  из
авторитетных творений отцов римской церкви.
     Казалось,  она будет побеждена, но Жанна не падала духом и сама перешла
в наступление.
     - Послушайте!  -  сказала она.  -  Писание господне выше тех сочинений,
которые вы здесь упоминаете,  и я придерживаюсь его.  И я говорю вам: в этой
святой книге есть то, что вы не сможете прочесть при всей вашей учености!
     С  самого  начала следствия она  жила  в  доме  любезно пригласившей ее
госпожи де  Рабато,  жены советника городского парламента {Прим.  стр.136} в
Пуатье. В этом доме по вечерам собирались знатные дамы города, чтобы увидеть
Жанну и  побеседовать с  ней.  И не только дамы,  но и почтенные законоведы,
советники парламента и  седовласые ученые  из  университета.  Эти  серьезные
люди, привыкшие взвешивать, анализировать и всесторонне рассматривать каждое
странное явление  и  во  всем  сомневаться,  по  вечерам приходили к  Жанне,
подпадая все больше и  больше под влияние того таинственного,  необъяснимого
очарования,  которым она  была так  богато наделена.  Прелесть и  сладостное
обаяние этой девушки,  которое признавали и  чувствовали решительно все,  от
простых людей до высшей знати,  волнующее и  непостижимое,  победило наконец
упорство мужей  науки.  Они  сдались,  заявив в  один  голос:  "Эта  девушка
действительно послана богом".
     Весь  день  Жанна,   в  соответствии  со  строгими  правилами  судебной
процедуры,  была в невыгодном положении;  судьи поворачивали дело по-своему.
Вечером   же   роли   менялись:    она   сама   превращалась   в   судью   и
председательствовала в  трибунале.  Ее  речь текла свободно,  и  те же самые
судьи с  увлечением внимали ее словам;  и  все препятствия,  с  таким трудом
воздвигнутые ими в течение дня, вечером рушились. Наконец, очарованные силой
ее убеждения, судьи единогласно вынесли оправдательный приговор.
     Это было захватывающее зрелище! С какой тревогой забились сердца, когда
председатель суда,  развернув пергамент,  поднялся со своего места!  Зал был
переполнен,  даже городская знать далеко не вся могла присутствовать в зале.
Сначала были выполнены торжественные церемонии,  обязательные и обычные в те
времена;  затем,  когда зрители успокоились,  был  зачитан приговор,  каждое
слово которого,  вонзаясь в  глубокую тишину,  было отчетливо слышно во всех
концах зала.
     "Установлено и  настоящим  объявляется,  что  Жанна  д'Арк,  прозванная
Девой,  является истинной христианкой и хорошей католичкой; что ни в ней, ни
в ее словах нет ничего противного вере; что король может и должен принять ее
помощь,  ибо  отвергнуть ее  -  значит  нанести  оскорбление святому духу  и
сделать короля не достойным помощи божьей".
     Судьи  направились к  выходу,  и  зал  разразился бурей  рукоплесканий.
Радость и  восторг охватили всех.  Я  потерял из виду Жанну,  -  ее поглотил
людской поток,  хлынувший к  ней,  чтобы поздравить с успехом и благословить
святое  дело  освобождения  Франции,   отныне  торжественно  и  безвозвратно
отданное в маленькие женские руки.



Глава IX

     Поистине это был великий день и восхитительное зрелище. Жанна победила!
Де  ла  Тремуйль  и  другие  ее  недоброжелатели совершили  большую  ошибку,
позволив ей выступать по вечерам в суде.
     Комиссия из духовных лиц,  посланная в Лотарингию якобы для того, чтобы
собрать  сведения о  прошлом Жанны,  а  в  сущности,  чтобы  затянуть время,
истощить ее терпение и заставить отказаться от намеченной цели,  - вернулась
назад и  сообщила,  что  личность Жанны не  вызывает подозрений.  Теперь/как
видите, дела у нас пошли на лад.
     Народ  ликовал.  Мертвая  Франция  сразу  ожила,  молва  докатилась  до
отдаленнейших уголков  страны,  и  все  воспрянули  духом.  И  если  раньше,
доведенные до  отчаяния,  запуганные,  люди  опускали головы и  шарахались в
сторону,  когда с  ними заговаривали о  войне,  теперь эти  люди без всякого
принуждения спешили сами стать под  знамена Девы из  Вокулера;  воинственные
песни и  гром барабанов сотрясали воздух.  И  мне вспоминаются замечательные
слова,  сказанные Жанной  еще  в  деревне,  когда  я  на  основании фактов и
статистики доказывал ей,  что дело Франции безнадежно проиграно и никто не в
состоянии пробудить угнетенный народ от летаргического сна:
     "Он  услышит бой  барабанов и  откликнется -  встанет под развевающиеся
знамена и с честью выступит на защиту родины!"
     Говорят,  беда  одна  не  приходит.  Это  изречение  в  равной  степени
применимо и  к удаче.  Счастье нам улыбалось,  мы пожинали плоды все новых и
новых успехов. Например: часть духовенства серьезно сомневалась в том, может
ли  церковь позволить женщине-воину одеваться в  мужское платье.  Вскоре был
издан  специальный указ.  Двое  из  самых  знаменитых ученых богословов того
времени-  один  из  них  был  ректором  Парижского  университета  -  решили:
поскольку  Жанна   "должна  исполнять  обязанности  мужчины  и   воина,   то
справедливо и законно, чтобы ее наряд соответствовал ее положению".
     Это было большим достижением - добиться у церковных властей дозвола для
Жанны одеваться по-мужски. Действительно, счастье хлынуло на нас потоком. Не
говоря уже  о  мелких волнах удач,  я  хочу вам рассказать об  одной большой
волне, которая нас, людей маленьких, хлестнула с такой силой, что мы едва не
захлебнулись от радости.  В  день закрытия судебной сессии к королю вместе с
приговором были  посланы курьеры,  и  на  следующий день  утром  в  морозном
воздухе  раздались  пронзительные  звуки  трубы.  Насторожившись,  мы  стали
считать:  раз,  два,  три - пауза; раз, два - пауза; потом снова - раз, два,
три.  Тогда мы  выбежали на  улицу.  Мы знали,  что так трубят только тогда,
когда королевские герольды собираются объявить народу важный указ.  Когда мы
вышли,  народ валил отовсюду,  из всех улиц и переулков;  мужчины,  женщины,
дети бежали возбужденные,  раскрасневшиеся,  набросив на  себя что  попало и
одеваясь на ходу; пронзительные звуки трубы не умолкали; толпа увеличивалась
и,  наконец,  заполнила всю главную улицу. Мы с трудом добрались до площади,
битком  набитой  народом,  и  там,  на  высоком пьедестале огромного креста,
увидели герольда в сверкающих одеждах,  окруженного слугами. И герольд начал
читать громким голосом:
     - Настоящим  доводится  до  всеобщего  сведения:   августейший  великий
государь Карл,  милостью божией король Франции,  соблаговолил даровать своей
любезной подданной Жанне д'Арк, прозванной Девою, титул, жалованье, власть и
полномочия главнокомандующего французской армии...
     Тысячи шапок взлетели в  воздух,  толпа разразилась бурей одобрительных
возгласов,  которым,  казалось,  не будет конца. Когда же воцарилась тишина,
герольд снова приступил к чтению и закончил так:
     - ...А ее помощником и начальником штаба назначается принц королевского
дома, его высочество герцог Алансонский!
     Едва  он  закончил  чтение,  как  новый  взрыв  одобрительных возгласов
раздался на  площади,  стремительными потоками разлился по улицам и  охватил
весь город от края до края.
     Жанна - командующий всеми войсками Франции, а принц королевской крови -
ее  подчиненный!  Вчера  она  была  никем,  а  сегодня поднялась на  вершину
величия.  Вчера она не была даже сержантом,  капралом,  рядовым солдатом,  а
сегодня ей доверили всю полноту власти.  Вчера она значила меньше, чем самый
заурядный новобранец,  а  сегодня ее  приказания стали законом для Ла  Гира,
Сентрайля,  принца  Орлеанского и  для  всех  других  выдающихся ветеранов и
прославленных воинов.  Я  думал  только об  этом,  пытаясь постичь странное,
удивительное событие, которое свершилось на моих глазах.
     Мысленно я  перенесся в  прошлое и  увидел картину,  до  сих  пор столь
свежую и  яркую в  моей памяти,  словно все  случилось только вчера,  хотя в
действительности относилось к первым числам января месяца.  Какую же картину
я  представил себе?  Я  увидел перед  собой  крестьянскую девушку из  глухой
деревушки,  лет семнадцати от роду,  никому не известную, как будто она жила
на  другом  полушарии.  Она  подобрала и  принесла домой  бедное,  маленькое
существо -  голодного,  заброшенного котенка,  приласкала,  накормила его, и
котенок доверчиво свернулся у  нее на  коленях,  мурлыкал и  дремал,  а  она
вязала грубый шерстяной чулок и думала, - о чем? - кто знает? И вот не успел
еще  котенок превратиться во  взрослую кошку,  как  девушка,  спасшая его от
гибели,  стала  главнокомандующим,  а  его  высочество принц  оказался в  ее
подчинении.  Она  поднялась,  как солнце над просторами ее  родных полей,  и
стала видимой всем,  во  всех  уголках отечества!  У  меня кружилась голова,
когда я размышлял об этом, - так все это было странно и необычно.



Глава X

     Жанна  продиктовала  письмо  английским  военачальникам  в   Орлеане  с
требованием сдать все крепости, находящиеся в их руках, и уйти из Франции, -
это было ее первое официальное действие.  Видимо,  она обдумала все заранее,
потому что слова лились из  ее  уст совершенно свободно,  слагаясь в  яркие,
сильные выражения.  Впрочем, Жанна могла и не обдумывать заранее: она всегда
отличалась быстротой соображения и красноречием,  и эти способности особенно
развились в ней в последнее время.  Письмо предполагалось немедленно послать
из Блуа.  Теперь появились в изобилии и люди,  и провиант,  и деньги.  Жанна
избрала  Блуа  сборным  пунктом  и   центром  снабжения,   передав  его  под
командование Ла Гира.
     Великий бастард -  отпрыск герцогского дома,  правитель Орлеана,  давно
настаивал,  чтобы Жанну прислали к нему.  И вот от него опять прибыл гонец -
старый воин д'Олон,  доблестный офицер,  человек весьма надежный и  честный.
Король  задержал его  и  передал в  распоряжение Жанны  для  использования в
качестве ее  личного мажордома;  затем  он  поручил ей  самой подобрать себе
свиту,  количеством  и  знатностью  соответствующую ее  высокому  положению;
одновременно с  этим  он  приказал должным  образом  снабдить всех  оружием,
одеждой  и  лошадьми.  Король  сразу  же  заказал  в  Туре  полный  комплект
вооружения  для  самой  Жанны.  Оно  было  из  чистейшей  стали,  с  богатой
серебряной отделкой,  расписано выгравированными девизами и отшлифовано, как
зеркало.
     "Голоса" поведали Жанне,  что  существует древний меч {Прим.  стр.140},
спрятанный под алтарем церкви святой Екатерины в  Фьербуа,  и она послала де
Меца разыскать его.  Священники ничего не знали о его существовании,  но меч
действительно был найден в  указанном месте,  зарытым в  землю на  небольшой
глубине.  Он  был  без ножен и  покрыт ржавчиной;  священники очистили его и
отослали в Тур,  куда направились теперь и мы. Они вложили меч в новые ножны
из пунцового бархата, а жители Тура сделали еще одни ножны из золотой парчи.
Однако Жан-ил,  желая всегда носить этот меч при себе в  сражениях,  сняла с
него парадные ножны и заказала другие,  из бычьей кожи. Многие полагали, что
древний меч  принадлежал Карлу Великому,  но  это  осталось недоказанным.  Я
хотел было отточить его,  но Жанна сказала,  что это не обязательно, так как
она  не  собирается никого  убивать и  будет  носить меч  только как  символ
власти.
     В  Туре она  сама придумала себе знамя,  а  шотландский художник Джеймс
Пауэр расписал его. Оно было из тонкой белой материи с шелковой бахромой. На
знамени был изображен бог-отец, восседающий на троне из облаков с державой в
руке;  два ангела,  преклонив колени, подавали ему лилии. Надпись на знамени
состояла всего из  двух  слов:  "Jesus,  Maria";  на  оборотной стороне была
нарисована корона Франции, поддерживаемая двумя ангелами.
     Она  заказала себе также меньшее знамя,  или  хоругвь,  с  изображением
ангела, подносящего лилию богородице.
     В  Туре  царило  необычайное оживление.  То  и  дело  раздавались звуки
военной музыки,  мерный топот  марширующих войск,  -  рекрутов,  уходивших в
Блуа;  днем и ночью не смолкали песни и громкое "ура!". Город был переполнен
приезжими;  постоялые дворы  и  улицы битком набиты;  всюду замечалась суета
приготовлений;  у всех были веселые, довольные лица. Вокруг главной квартиры
Жанны  всегда  толпились  люди   в   надежде  хоть  мельком  увидеть  нового
главнокомандующего,  и когда им это удавалось,  они приходили в восторг.  Но
Жанна  показывалась редко;  она  была  занята  составлением плана  кампании,
выслушивала донесения,  отдавала приказания,  рассылала курьеров,  а,  кроме
того,  в  свободные минуты  принимала знатных  посетителей,  ожидавших ее  в
приемной.  Даже мы,  ее  товарищи,  видели ее  редко,  -  настолько она была
занята.
     Настроение наше  менялось:  иногда нас  окрыляла надежда,  но  чаще  мы
впадали в уныние.  Жанна еще не набрала свою свиту,  - и это нас беспокоило.
Мы знали,  что по этому поводу ее осаждали просьбами десятки желающих и  что
эти  просьбы подкреплялись рекомендациями весьма влиятельных лиц,  тогда как
мы  не  пользовались ничьим покровительством.  Она могла заполнить вакантные
места знатными людьми,  чьи родственники защитили бы ее и поддержали в любую
минуту.  Позволят ли  ей при таких обстоятельствах соображения политического
характера вспомнить о нас? Вот почему мы не разделяли в по